Страница 23 из 101
Князь Довмонт кивнул трубачу:
— Пора!
Коротко и резко прокричала труба.
Псковские дружинники разом повернули коней и поскакали к перекидным мостам через Греблю[38], отрываясь от пеших кнехтов. Не задерживаясь, всадники проскальзывали в ворота, сворачивали в узкий охабень[39] и накапливались там, чтобы грудью остановить врага, если кнехты — не приведи Господи! — успеют вбежать под воротную башню раньше, чем закроются ворота.
Чёрные волны немецких пешцев катились к Перше, и казалось, что невозможно сдержать их бешеный порыв.
Но дубовые створки Великих и Смердьих ворот захлопнулись раньше, чем кнехты добежали до Гребли. Со скрипом поднялись на цепях перекидные мосты. Лучники у бойниц натянули тетивы луков. Стрелы брызнули прямо в лицо немецкой пехоте.
Будто натолкнувшись на невидимую стену, кнехты остановились и побежали обратно, в спасительную темноту посадских улиц.
Князь Довмонт облегчённо перевёл дух: ворота удалось отстоять!..
Надолго запомнилась псковичам та страшная ночь: сплошное зарево посадского пожара над зубцами Перши, багровые отблески пламени на куполах Троицкого собора и зловещая угольная темнота в Запсковье и Завеличье[40], отданных на поток и разорение кнехтам.
По улицам города катились дрожащие огоньки факелов, сплетаясь в причудливые узоры. Псковичи толпами бежали на соборную площадь, к оружейным клетям, откуда десятники уже выносили охапками мечи и копья, выбрасывали прямо в толпу овальные щиты и тяжёлые комья кольчуг. Псковское ополчение вооружалось к утреннему бою.
А то, что бой неизбежен, что немцы не уйдут, пока их не прогонят силой, знали в Пскове все, от боярина до последнего посадского мужика, как знали и то, что кроме них самих прогнать немцев — некому.
Только на третьем часу дня[41] затих пожар на посаде. Свежий ветер с Псковского озера погнал дым за гряду известковых холмов, и глазам псковичей открылась чёрная обугленная равнина на месте вчера ещё кипевшего жизнью посада, а за пепелищами — цепи кнехтов.
Левее, на берегу реки Псковы, возле пригородной церкви Петра и Павла, стояли большие шатры, развевались стяги с чёрными крестами. Там разбили стан конные рыцарские копья, цвет и сила крестоносного воинства. Вокруг стана суетились пешцы, устанавливая рогатки на случай нападения псковичей. Тянулись припоздавшие отряды рыцарей. Видно, немцы готовились к длительной осаде.
Но князь Довмонт решил иначе: он не стал ждать, пока соберётся и изготовится к бою всё немецкое воинство.
— Будем бить немцев в поле! — сказал он воеводам.
С глухим стуком упали перекидные мосты перед Великими и Смердьими воротами. По мостам густо побежала прославленная псковская пехота.
Сила Пскова — в городовом пешем ополчении, едином в любви к родному городу, стойком в бою, потому что в нём все знали всех, и дрогнуть перед лицом врага означало навеки опозорить свой род; в одном строю стояли отцы и сыновья, деды и внуки, соседи, дальние родичи, мастера и подмастерья, торговые люди и их работники, иноки псковских монастырей, сменившие кресты и монашеские посохи на мечи и копья!
И на этот раз пешее ополчение первым начало бой.
Перепрыгивая через канавы, обрушивая наземь подгоревшие жерди частоколов, скатываясь в овраги, выбираясь наверх, псковские ратники стремительно и неудержимо рвались к переполошившемуся рыцарскому стану: князь Довмонт решил ударить в самое сердце немецкого войска.
Древний боевой клич — «Псков! Псков!» — гремел над пепелищами посада, над покатыми берегами реки Псковы, ободряя своих и устрашая врагов.
Князь Довмонт, выехавший следом за пешцами на смирной белой кобыле, не поспевал за быстроногими псковичами. Они обгоняли его, оборачивались на бегу, и их лица, внешне такие разные, казались Довмонту похожими друг на друга, как лица братьев.
И Довмонт сейчас был в едином потоке с ними, в одном устремлении, в одной судьбе. Довмонт выпрямился в седле, будто сбрасывая с плеч тяжёлую ношу прожитых лет, и тоже кричал ликующе: «Псков! Псков!» Благословен час, который приносит на склоне жизни подобное счастье!..
А между немецкими шатрами уже началась сеча.
Рыцари неуклюже ворочались на своих окольчуженных конях, отмахиваясь длинными тяжёлыми мечами от наседавших со всех сторон проворных псковских пешцев, падали, продавливая мягкую весеннюю землю непомерным грузом доспехов. Сбивались кучками и стояли, ощетинившись копьями, и тогда уже псковичи платили многими жизнями за каждого повергнутого рыцаря.
От устья Псковы спешила к шатрам псковская судовая рать. Ладьи приставали к берегу, и ратники в лёгких мелкокольчатых доспехах, с мечами и секирами в руках, поднимались по склону и нападали на рыцарей со спины.
Поле битвы походило теперь на взбаламученное весенним штормом озеро, и редкие островки рыцарского войска тонули в волнах псковского ополчения.
Трубы у шатра магистра звали на помощь. Но помощь не пришла. Псковская конница, выехавшая из Великих ворот, уже пересекла сгоревший посад и обрушилась на немецкую пехоту. Дружинники гонялись за кнехтами, пытавшимися спастись в одиночку, рубили их мечами. Окружали толпы кнехтов, успевших собраться вместе, и издали поражали их стрелами.
Погибало немецкое пешее войско, которое магистр хотел бросить на весы боя, погибало без пользы, и в этом была тайная задумка князя Довмонта: связать кнехтов дружинной конницей, пока ополчение избивает рыцарей...
Когда князь Довмонт подъехал к рыцарскому стану, всё было кончено. Понуро стояли в окружении ликующих псковичей пленённые рыцари и их слуги. В клубах пыли откатывались прочь немногочисленные отряды рыцарской конницы, успевшие прорваться через окружение. Кнехты врассыпную бежали к речке Усохе, карабкались, как чёрные муравьи, на известковые холмы.
Меч, обнажённый князем Довмонтом за правое дело, снова оказался победоносным!
Псков праздновал победу, не зная, что это — лебединая песня князя Довмонта. Весна набирала силу, но сам Довмонт, окружённый любовью и благодарностью псковичей, медленно угасал, как будто отдал в последней битве все оставшиеся у него жизненные силы.
Мая в двадцатый день, на святого Фёдора, когда покойники тоскуют по земле, а живые приходят на погосты голосить по родителям, не стало князя Довмонта Псковского. А вскоре нарекли христиане Довмонта святым. Не за смирение нарекли, не за умерщвление плоти и не за иные иноческие добродетели, но за ратную доблесть...
3
Псковская горькая весть уязвила души многих людей. Скорбела Русь о кончине своего верного защитника. А для Якушки Балагура к общей скорби прибавлялась своя, личная.
Не по плечу оказалась бывшему звенигородскому мужику нарядная кольчуга княжеского дружинника. Ратному делу воевода Илья Кловыня обучил его отменно, но душу пахаря не переделал. Верно говорили люди: кто хоть раз вдохнул сладкий запах поднятой плугом земли, тот не в силах забыть эту землю, уйти от нелёгкого, но благословенного Богом и людьми жребия земледельца-страдника. А может, ещё и потому томился Якушка, что не нашёл в новой жизни того главного, ради чего взял в руки меч, — утоления святой своей мести!
Походов у него было много, но ни одного против ненавистных ордынцев, насильников, погубителей семьи. Будто намеренно отводил Бог от дружинника Якушки даже скоротечные схватки с разбойными ватагами ордынских служебников, которые грабили людей на дорогах и в деревнях.
Якушка пробовал говорить о своём томлении воеводе Илье Кловыне, но тот строго оборвал его: «О чём мечтаешь?
38
Гребля — глубокий овраг у подножия Перши, отделявший Псковский кремль от посада. Гребля заменяла крепостной ров и тянулась от берега реки Великой до берега Псковы.
39
Охабень, или захабень — длинный узкий коридор между каменными стенами, примыкавший с внутренней стороны кремля к воротам; на другом конце охабня были еще одни — внутренние — ворота, которые должны были сдержать врага, если он ворвется через наружные ворота в охабень. Охабень обычно покрывался сверху боевым настилом с бойницами для лучников.
40
Запсковье — район древнего Пскова к востоку от Крома, на другом берегу реки Псковы. Завеличье — район к западу от Крома, за рекой Великой.
41
Примерно 8 часов утра по современному счету времени.