Страница 18 из 101
Но покарать Тверь, которую поддерживали другие города, можно было только силой оружия, а силы-то у Андрея было недостаточно. И Андрей решился на злодейское дело, от которого ещё недавно сам громогласно отрекался: он послал боярина своего Акинфа Семёновича в Орду за новой татарской ратью.
Проклятым был на Руси род костромских бояр Тонильевичей.
Семён Тонильевич, тоже боярин князя Андрея и лютый враг его старшего брата Дмитрия, в прошлые годы дважды наводил на Русь татарские рати. Ныне сын его Акинф Семёнович за тем же отправился в Орду. И не заслуга Акинфа, что на этот раз большая татарская рать не пришла. Просто время было другое. Ордынскому хану Тохте было не до Руси, связала его по рукам вражда с темником Ногаем.
Но хан Тохта всё же не оставил своего верного слугу без поддержки. Две тысячи отборных всадников из личного тумена хана, меняя в пути коней, не останавливаясь на днёвки и не рассылая по сторонам обычные летучие загоны для поимки пленных, помчались на север. Повёл тысячи не какой-нибудь безвестный тысячник, обученный лишь конному бою и преследованию в облаве, а посол сильный Олекса Неврюй, который один стоил целого войска, потому что была с Неврюем золотая пайцза[29] хана Тохты, знак высшего достоинства и власти.
— Приведи к повиновению беспокойных русских князей, — напутствовал Тохта своего посла. — Низший должен повиноваться высшему. Андрей повинуется мне, а князья — Андрею. Пусть непокорные трепещут!
— Пусть трепещут! — склонился в поклоне Неврюй.
Однако, получив вместо ожидаемых туменов под своё начало лишь две тысячи войска, Неврюй призадумался.
Он знал, что подлинный трепет и страх внушает только сила, только неодолимые своей бесчисленностью конные тумены. На этот раз силы за ним не было.
И Неврюй отправился за советом к главному битикчи[30], о котором шла молва, что он досказывает слова хана, не произнесённые вслух, но от того не менее важные.
— Ты мудро поступил, придя ко мне, — одобрил битикчи осторожного посла. — Мне ведомы желанья вознесённого над людьми, и я поделюсь ими с тобой. Не с войной ты идёшь на Русь, а с судом ханским. Не только грози, но и уговаривай. Мири князей, склоняй лаской. Орде нужно спокойствие на северном рубеже, покамест не сокрушён Ногай. Ханский гнев падёт на тебя, посол, если привезёшь вместо ожидаемого умиротворения войну с русскими князьями. Война не ко времени. Война с князьями на пользу только Ногаю. Помни об этом, посол...
Неврюй благодарил битикчи за добрые советы, восхищался мудростью и многоопытностью ханского слуги. На прощание тот добавил:
— Возьми с собой епископа Измайло, духовного пастыря здешних христиан. Этот рассудительный старец может быть полезен в переговорах с князьями...
Пригожим июньским утром воинство Неврюя переправилось через реку Клязьму и остановилось лагерем посередине зелёного Раменского поля, напротив Золотых ворот стольного города Владимира.
Тысячи владимирцев, сбежавшихся на городскую стену, с тревогой смотрели, как татары раскидывали свои войлочные юрты и ставили их кольцом вокруг большого белого шатра Неврюя. Отогнав на дальний конец поля табуны коней, татары затихли в своём стане. Только копья караульных покачивались между юртами.
А возле города — оживление. Со скрипом отворились тяжёлые дубовые створки Золотых ворот. К татарскому стану двинулись большие телеги, укутанные рогожами: великий князь Андрей посылал ордынцам условленный обильный корм. Из города в ордынский стан и из стана в город резво пробегали на сытых лошадях бояре и тиуны. Неспешно прошествовали с иконами и хоругвями монахи Рождественского монастыря, покровителем которого считался сарайский епископ Измайло. Чёрные рясы монахов скрылись в кольце юрт.
На следующее утро из всех ворот стольного города Владимира — Золотых, Орининых, Серебряных, Волжских — выехали великокняжеские гонцы.
Возле города к гонцам присоединялись доверенные нукеры[31] посла Неврюя. Дальше ехали вместе, стремя в стремя: гонец великого князя Андрея и татарин в шубе мехом наружу, в войлочном колпаке с нашитыми на него красными шариками — знаком ханского гонца. А рядом с дружинниками-охранителями гонца поскакивали на лохматых низкорослых лошадках ордынские воины с луками за спиной, с копьями и кривыми саблями.
2
К Москве гонцы подъехали в день Петра-капустника[32], когда по обычаю бабы на огородах высаживали в землю последнюю рассаду. С огородов и начиналась Москва: они тянулись по обе стороны Великой Владимирской дороги.
Вокруг было тихо, тепло, благостно. Белые, жёлтые, красные бабьи платки пестрели, как цветы на лугу. Копыта коней беззвучно опускались в дорожную пыль. Негромко перекликивались на Великом лугу пастушеские рожки. Празднично поблескивали на солнце купола кремлёвских соборов.
Дорога незаметно перешла в посадскую улицу. Застучали под копытами сосновые плахи мостовой. Прохожие испуганно прижимались к частоколам, пропуская чужих всадников.
Неподалёку от Богоявленского монастыря поперёк улицы были поставлены рогатки — застава. Седенький мытник и караульные ратники, разинув от изумления рты, смотрели на страшных обличьем татарских воинов.
Великокняжеский гонец крикнул угрожающе:
— Освобождай дорогу! Гонцы от великого князя Андрея Александровича и посла сильного Неврюя!
Ратники засуетились, растаскивая рогатки. Один из них вскочил на коня, привязанного тут же, к крыльцу посадской избы, и понёсся, барабаня босыми пятками в лошадные бока, к Кремлю.
Весть о прибытии гонцов застала князя Даниила врасплох.
О том, что какое-то ордынское войско двигалось к русским рубежам, в Москве уже знали. Знали и то, что войско это будто бы небольшое, идёт без обозов — изгоном. Можно было предположить, что некий беспокойный мурза замыслил набег. Подобные набеги в последнее время, с тех пор, как в Орде начались свои усобицы, случались нередко: хан Тохта уже не мог, как прежде, держать в руках улусных мурз.
Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские окраины тишком, яко ночные тати...
Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:
— Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!
Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.
— Зовите боярина Протасия, тысяцкого Петра, Геронтия, — распоряжался Даниил. — Да толмача Артуя не забудьте, может понадобиться. Мне одеться подайте, что получше...
Подходили думные люди, запыхавшиеся, тревожные.
Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:
— Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!
Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочёными пуговицами, проговорил сквозь зубы:
— Поглядим... Чего заранее загадывать?
— Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали... Да обговорить всё самим заранее...
— О том я и сказал боярину Ивану...
Тысяцкий Пётр Босоволков важно кивнул головой, соглашаясь.
В горницу вкатился дворецкий Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас...
29
Пайцза — табличка, выдаваемая ханами Золотой Орды лицу, которое направлялось с их поручениями. Пайцза служила своеобразным удостоверением; различные виды пайцзы (золотые, серебряные, бронзовые, деревянные, с надписями и без надписей) определяли степень полномочий.
30
Битикчи — писец ханской канцелярии («дивана»).
31
Нукеры (в переводе с монгольского — друзья, товарищи) — дружинники хана и кочевых феодалов, часто выполнявшие ответственные поручения или служившие личными телохранителями; из нукеров обычно назначались десятник и сотники ордынского войска.
32
Петр-капустник — 12 июня.