Страница 3 из 88
-Воистину, — зашумели в палате. — На князя новгородцы завсегда возлагали обязанность город оборонять и дань собирать. Как вече в прошлые лета поступало? Звали князя, чтоб напомнить, какая за ним служба.
Боярин Спиридон руки воздел:
-Люди именитые, князь Дмитрий на дружину денег потребует!
- Что вече дозволит, то и получит, — перебил его посадник.
На время в палате установилась тишина, только слышалось, как с присвистом дышит гончарник Еремей да постукивает посохом о пол боярин Спиридон.
Молчание нарушил рыжий Архип:
-Князя Дмитрия, и верно, надобно слать к лопарям. Не ратников — княжье дело дань собирать.
Посадник усмехнулся хитро, бороду пригладил:
-Так будем ли слать гонца с грамотой к князю великому? Он ноне в Переяславле-Залесском.
-Слать! Просить князя Дмитрия!
От посадника Олекса направился не к своим хоромам, а к скотнице новгородской. Шёл, размышляя. Под сапогами на меху снег поскрипывал. Покуда Русь под Ордой, беднеть казне. В добрые прежние времена тысяцкие не успевали учёт казне вести. А ныне? И от пятин[3] дань несчётная поступала, рухлядью[4] скотница полнилась. А ныне Орда ненасытная всё требует, требует. Приходится кланяться великому князю…
У тысяцкого лик бородой оброс, а под нависшими бровями глаза зоркие, всё замечают: какой кончанский староста зазевается, на мостовой птахи в срок не заменит, а уж не дай бог, в стене либо на стрельнице бревно с гнилью, Олекса грозой на виновников наскакивал.
Проходя вдоль стены Детинца, тысяцкий выбрался к срубленной из вековых брёвен избе с зарешеченным оконцем.
У кованой двери два дюжих ратника в тулупах охрану несли. Увидев тысяцкого, буркнули слова приветствия. Олекса полу шубы откинул, ключ с пояса снял, открыл навесной замок, вступил в хранилище.
Тусклый свет едва пробивался сквозь запорошенное снегом оконце. Тысяцкий постоял, свыкаясь с полумраком, и двинулся вдоль стен, где стояли ларцы с золотым запасом, монетами из разных стран, слитками, драгоценными камнями. Проходил Олекса медленно, зная, чего сколько в каждом ларце, огорчаясь, что уменьшается их содержимое.
Он был скуп от рождения и бережлив, каждую копейку на учёте держал. Оттого и уважали его новгородцы, знали: Олекса казну сбережёт.
Незаметно от ларцов он перешёл к стенам, где на колках была развешана всякая пушная рухлядь. Подумал, что надобно непременно к лопарям подаваться за шкурами. Тут без дружины княжеской не обойтись…
Направляясь на выход, у двери приостановился, достал из ларца горсть монет, подержал на ладони холодное серебро. Из каких чужих стран попало оно в казну новгородскую?
Массивная кованая дверь скотницы закрылась легко. Навесив замок и прицепив ключ к пояску, тропинкой, проложенной в снегу, Олекса направился к воротам Детинца, минуя избу ратников. Новгород нанимал их сторожить свой покой, быть воротными стражниками, охранять казну, стоять на стенах и башнях.
Из Детинца Олекса вышел — время уже за полдень перевалило. Миновал собор Святой Софии, где за старым немецким подворьем были его, тысяцкого, хоромы. У колодца с обледенелым срубом вдовая молодка Лукерья поддевала ведра на коромысло. Тысяцкий замедлил шаг, сказав сам себе под нос:
-Хороша бабёнка, сладка-а…
Лукерья метнула на Олексу насмешливый взгляд, поклонилась и пошла от колодца, чуть покачивая широкими бёдрами. Тысяцкий долго смотрел ей вслед, мысль одна была: кабы не Филька, приголубил бы вдовушку. Да сын, Филипп, опередил, повадился к Лукерье. Приворожила она его, парень покой потерял. Спасибо, ушкуйники[5] уговорили податься с ними, и как ушёл Филька два года тому назад, так ни слуху ни духу.
Вздохнул тысяцкий: на Лукерью у Филиппа губа не дура…
На боярском подворье Олексу поджидала жена Степанида. Маленькая, колобком подкатилась, причитая:
- Боярин-батюшка, ни свет ни заря, а он уж при деле. Еда-то на столе ждёт. — И, накричав на дворовую девку, засеменила за мужем.
Олекса в сенях скинул шубу и шапку, в трапезную направился. Отодвинув стул, уселся к столу, уставленному едой. Но только чашу с кашей гречневой к себе подтянул. Хлебал нехотя: всё Лукерья голову не покидала. Сказал сам себе: «А шла-то как, плыла…» — и губами причмокнул.
Степанида услышала, спросила настороженно:
-Ты о ком, батюшка?
-Тысяцкий отмахнулся:
-Так это. Пойду-ка сон доглядывать…
Третью морозную зиму великий князь Дмитрий намеревался прожить в Переяславле-Залесском, в усадьбе Берендеево. Хворь жены Апраксин держала. Да и сын Иван здоровьем не радовал. Однако паче всего заботил брат Андрей, князь Городецкий. Сколько помнит Дмитрий, Андрей алкал великого княжения и пытался настроить удельных князей против него. В Берендееве великий князь утешение находил, а в стольном городе Владимире с осени не бывал.
Но в лето шесть тысяч семьсот восемьдесят восьмое от Сотворения мира, а от Рождества Христова в тысяча двести восьмидесятом году прибыл в Переяславль-Залесский из Новгорода гонец с грамотой к великому князю Дмитрию Александровичу, и в ней была просьба именитых новгородских людей собрать недоимки в землях ладожских и карельских.
Тысячевёрстный путь от Владимира до Новгорода с переправами через реки и ночёвками в дымных деревенских избах проделал князь Дмитрий. Отправляясь в Новгород, оставил он в Переяславле-Залесском жену Апраксию на попечение сына — князя Ивана.
Здесь, в Новгороде, и застала великого князя зимняя непогода.
Ночью сыпал снег. Он падал медленно крупными, пушистыми хлопьями. К утру завалил улицы Великого Новгорода толстым слоем, лёг на крыши боярских хором, на избы и строения ремесленного люда, на гостевые дома иноземцев. Разухабистыми шапками умостился на бревенчатых стенах города и стрельницах, прикрыл главы Софийского собора, повис на деревьях.
На рассвете погода унялась, но мороз крепчал. Стаи воронья прятались в ветках сухостоя, на звонницах. Взмывали лениво, каркали звонкоголосо.
Воротная стража в Детинце отогревалась у костра. Поленья потрескивали, и тогда, прорываясь сквозь снежную пелену, улетали ввысь яркие искринки и гасли на лету.
Со стен и стрельниц огромного города окрест разносились окрики ратников:
-Нов-го-род!
Пройдут по стенам, сменится стража, и снова выкрикивают:
-Ве-ли-кий, слу-шай!
И слушали…
Умиротворение было на душе у великого князя Дмитрия. День начинался редкими перестуками кузнечных молотков, скрипом санного полоза, разговорами баб у колодцев, колокольными ударами Святой Софии, звавшими к заутрене. Им откликались на монастырских и церковных звонницах.
Покой великого князя потревожили окрики воротных ратников, псиный лай. Прислушался Дмитрий — гомонили в хоромах.
Великий князь прибыл в Новгород с малой дружиной, оставив значительную часть в Переяславле-Залесском. Здесь, в Новгороде, он не бывал е той поры, когда отец брал его с собой, чтобы наказать новгородских бояр за подстрекательство. Уже тогда Дмитрий усмотрел в новгородцах стремление к своевластию, однако теперь призыв Новгорода собрать недоимки с Ладоги и Копорья без ответу не оставил.
Из Переяславля князь отправил в Ладогу зятя Довмонта, псковского посланника, а сам намеревался выехать в Копорье…
Дмитрий поднялся, надел порты и рубаху, всунул ноги в сапоги и, пригладив редкие русые волосы костяным гребнем, прислушался. Город ожил. Князю эти шумы и звуки напомнили давние годы, когда в юности он жил здесь.
3
Пятины — области, на которые делилась древняя Новгородская земля.
4
Рухлядь — здесь: пушной товар, меха.
5
Ушкуйник — вольный человек, речной разбойник.