Пенталогия «Хвак»

— Э, да ты спишь!..

Лин протирает глаза — это Зиэль держит его за вихры…

— Иди наверх, там спи. Это я не догадался, что ты устал и непьющий… Беги спать. Суня!..

Девушка, которую Зиэль поцеловал перед входом в трактир, приходится трактирщику племянницей, она ничего такого себе не позволяет с постояльцами, добродетельна не напоказ, но свое дело знает исправно: объедки унесет, свежее принесет, полотенце? — вот оно, остыло? — сию минуту подогреет, степлилось? — вот уже и лед в кувшине…

— Суня! Проводи парня. На мой ключ… Погоди, где же он… Своим откроешь, лень искать… И смотри там, по ночному делу!.. Не вздумай парня портить!.. — Зиэль шутит, но некому это оценить сквозь вселенский шум и гам, разве что две-три пьяные хари поблизости попытались засмеяться, да и то забыли мгновенно — о чем у них смех?..

— Фу на вас! Идемте, молодой господин, и не слушайте этих пьяных охальников, нет, вот ведь дуроломы собрались! Уж кто-кто, а эти добру не научат. Нет, я не господина Зиэля имею в виду, а этих… Но и то правда: час уж поздний, все добрые-то люди третий сон видят, идемте: свечку я зажгла, кувшин с водой взяла… Ой, какой масюсенький… несчастненький… Ай!..

«Несчастненький» Гвоздик, все так же пища жалобно, едва не подцепил на молочные зубки пальчики служанки Суни — успела отдернуть…

— Вот звереныш-то! Я же только погладить хотела…

— Это он от страху. Спасибо тебе, Суня! Ты добрая. Тоже, небось, устала?

— Ну а как ты думаешь? Попробуй-ка, целый день с рассвета… Завтра отдохну: мы с теткой с утра на рынок, потом в храм, потом в мыльню, потом обед и спать до вечера… А уж сегодня придется еще побегать… Вот горшок стоит под кроватью, один на двоих, пустой. — Суня приподняла покрывало с Зиэлева ложа, показала здоровенный ночной горшок с двумя ручками и крышкой. — Завтра его вынесут. Вот твоя кровать, вот господина Зиэля. Видный мужчина-то какой, и несмотря ни на что — обходительный! Спокойной ночи тебе, Лин. И тебе, кусатель мелкий!.. Раздевайся, раздевайся, Лин, я не смотрю. Свечку-то заберу, зачем тебе свечка ночью? Обязательно укройся по самый нос, ночи у нас холодные бывают.

— Спокойной ночи, Суня!

— И тебе.

Ничего больше не успел услышать и увидеть Лин, уснул как убитый. Ничто не смогло его разбудить, ни музыка, ни хохот, ни звон битой посуды. Под утро, широко размахивая подсвечником, ввалился в комнату воин Зиэль, с довольной руганью стянул с себя сапоги, штаны и камзол — и захрапел… Но даже и его могучий рык не произвел ни малейшего впечатления на Лина и Гвоздика: Лин спал замертво, а Гвоздик притаился под «их с Лином» кроватью, и только посверкивал оттуда глазенками… Ни звука, ни шороха, смотреть и быть настороже, не поддаваясь на успокоительные звуки: в темноте от этого огромного существа всякого можно ждать, от него так и пахнет смертельной опасностью, а хозяин спит, защитить некому… Когда рассветет — тогда и безопасно.

Почему маленький охи-охи считал, что на свету безопаснее иметь дело с человеком по имени Зиэль, он и сам не знал, просто поступал, как чувствовал…

Лин привык просыпаться на рассвете, проснулся и сейчас: в комнате светло, ставни настежь. Ах, как хорошо открыть глаза и знать, что никто не будет сейчас подбадривать в тычки, не погонит к колодцу за водой… Лин повернул голову к окну. Кровать воина была уже небрежно застлана, сам он, босиком, в одних холщовых портках, восседал на подушках и кинжалом скоблил по пальцам ноги…

— Ногти срезаю. Обкусывать, видишь ли, мне уже не дотянуться.

А сам свежий такой, по-трезвому веселый, рожа уже явно умытая… А Гвоздик где… Ох, ты!

Гвоздик смирно лежал перед кроватью Лина, как взрослый: на животе, подогнув задние лапки, вытянув передние, лицом к хозяину, ждал. А перед ним, почти между передними лапами — крыса! Вернее ошметки от нее… Разорванная пополам крыса! Кровяные разводы на полу… Была, видать, битва…

— Что смотришь? Твой Гвоздик впервые на охоту вышел, врага добыл. Видишь, твою долю сохранил, даром что весь слюной истек…

И точно! Хвостик у крошки охи-охи торчал кверху и дрожал как струна, а мордочка вся в жадных слюнях… Растроганный Лин, шмыгнув носом, тотчас же показал словами и жестами, чтобы Гвоздик докончил остальное… Малышочек…

— Ну и зря. Надо было принять и съесть. Это же была вассальная присяга, на верность и сюзеренитет, а ты от нее отказался. Теперь он захочет верховодить, а потом вырастет и тебя самого сожрет.

Лин рассмеялся. Вроде бы они не один день знакомы, а все не разобрать бывает, когда воин шутит, а когда внушительно говорит. Нет, он очень опытный и умный человек, но здесь ошибается: никогда Гвоздик его не съест, никогда не восстанет на него с изменою. Он чувствовал Гвоздика, а Гвоздик его. Гвоздик очень благодарен ему за подарок… Боги! Он ведь вчера Гвоздика некормленым оставил!..

— Зиэль! Мы же его вчера покормить забыли!

— Это ты забыл, а я не стал. Короче говоря, поход в гладиаторскую школу на сегодня отменяется. Праздник Города у них, никаких дел ни у кого, кроме тех, без чего нельзя.

— И что теперь?

— Гуляем до завтра.

В это время в дверь постучали, и в комнату просунулась толстая физиономия кабатчика.

— Сиятельный господин Зиэль!.. Тут это… стража… Говорят, что вы их звали. Городская стража…

— Много их?

— Семеро.

— За стол всех. Подай того-сего, чего сами попросят. Винища побольше. Сваргань мне похлебку, погорячее, поострее и чтобы с жирком. Сейчас оденусь, скажи, и спущусь.

ГЛАВА 3

Скучно днем в трактирном зале, хотя вроде бы все то же, что и в ночи: запах еды и вина, смех, крики, музыканты в бубны бьют, на рогах играют… Лин сидит на лавке и ерзает, томится, потому что наверху Гвоздик один скучает. Но Зиэль приказал ему присутствовать за общим столом, набираться опыта и знания жизни. Гвоздик горшком пользоваться не умеет, а на двор его Лин выпустить не успел, — пришлось подтирать за ним, ночную порцию и утреннюю. И еще придется. Зато Лин принес ему кашки и воды вдоволь, Суня выделила ему для этого с кухни кошачьи плошки. Эх, знание жизни — оно, конечно, здесь, а наверху все равно лучше.

Зиэль бодр и весел, все ему любопытно: как дымоходы в доме устроены, какого зверя жарят, что запах из очага такой заманчивый, сколько вина в погребах, если на простые бочки считать…

Сейчас он сидит во главе шайки пьянючих военных и не моргнув глазом выслушивает подробное описание караульного воинского распорядка, на самом деле строгую военную тайну города Шихана, каковую Зиэлю наперебой выбалтывают нетрезвые стражники городской стены. Старший из них, унаследовавший шлем и должность погибшего от Зиэлевой руки Макошеля, загибает пальцы, один за другим: объясняет, как влияют проведенные в службе годы на количество кормовых денег и по каким позициям, в какое время года выгоднее брать плату деньгами, а в какое продуктами и вещами…

— К весне-то шкур девать им некуда, несмотря на ярмарки-шмармарки… Дешевы становятся — что и не взять впрок либо на продажу осенью?.. Моя и продает, она все торговые места знает…

Зиэль вдруг встрепенулся — вспомнил что-то — и грохнул кувшином по столу. Кувшин вдребезги, вино в брызги:

— Хозяин!!!

— Да, господин Зиэль! Сейчас вытру, все заменим!

— Нет. То есть — вытирай. Вот что: парня обуть надо, пусть у него тотчас с ноги снимут мерку, и чтобы еще до заката он был обут. Вопросы есть?

— Никак нет! Э-э… а вот как же нам это сделать… День-то сегодня… Завтра бы…

— Что — день сегодня? Повара твои работают? Работают. А говночисты в городе, а стража на стенах, а жрецы по храмам? А? А ты сам? Одним словом, я сказал — ты слышал. М-мародеры, только бы им обчистить защитника родины…

— Мародеров у нас казнят на месте. Поэтому как мы действуем? Один… слышь, Зиэль… Один спереди смотрит… а то и на дерево залезет… Да другой сзади, ар… арьегр… с тылу прикрывает… Ну, а тоже оба в честной доле с остальными… И вот дело было… отступили все обратно, мы и они, по позициям, до утра… Короче, уже утро скоро, надо спешить… вонища по всему полю… Ты не представляешь, какая там была вонища… Мы с нашей стороны шаримся, а они, ихние ребята…