Страница 7 из 18
– Она идет, – прошептал кто-то, и все обернулись и стали смотреть в одну сторону. Чимал уставился в свою опустевшую теперь чашку. Он не поднял головы и тогда, когда гости зашевелились, давая место свахе. Старая хенщина согнулась под тяжестью невесты. Но она всю свою жизнь таскала подобную ношу – такова была ее обязанность. Она остановилась у края циновки и бережно опустила на нее Малиньчи. На Малиньчи тоже была новая белая одежда, а ее лунообразное лицо было натерто ореховым маслом, чтобы кожа блестела и была более привлекательной. Движениями, напоминающими возню ищущей удобную позу собаки, она устроилась на корточках и обратила взгляд круглых глаз к Куаухтемку, который встал и выразительным жестом развел в стороны руки. Как вождь клана жениха, он имел право говорить первым. Он откашлялся и сплюнул на песок.
– Мы собрались здесь сегодня, чтобы завязать важные для кланов узы. Вы помните, что, когда Ийтухуак умер во время голодного времени, тогда не взошел маис. Он оставил жену по имени Квиах, и она здесь среди нас, и сына по имени Чимал, и он тоже здесь на циновке...
Чимал не слушал. Он бывал на других свадьбах, и эта ничем от них не отличалась. Вожди кланов скажут длинные речи, которые вгонят всех в сон, а потом сваха произнесет длинную речь, и другие, побуждаемыe случаем, тоже произнесут длинные речи. Многие гости будут дремать, много будет выпито окти, и наконец почти на заходе солнца на их плащах завяжут узлы, означающие союз на всю жизнь. И даже тогда будет произнесено много речей. И лишь перед самым наступлением темноты церемония закончится, и невеста отправится домой со своей семьей. У Малиньчи тоже не было отца, он умер год назад от укуса гремучей змеи, но у нее были дяди и братья. Они возьмут ее с собой, и многие из них будут спать с ней этой ночью. Поскольку она из их клана, будет только справедливым, что они спасают Чимала от духов, угрожающих браку, принимая на себя возможные проклятия. Лишь на следующую ночь она должна была войти в его дом.
Он знал обо всем этом, и это его не беспокоило. Хотя он знал, что молод, в это мгновение ему показалось, что дни его почти сочтены. Он видел свое будущее и остаток своей жизни почти так же ясно, как видел бы их, если бы уже прожил эту жизнь – ведь она ничем не будет отличаться от жизни сидящих рядом с ним. Малиньчи будет два раза в день делать ему лепешки и каждый год приносить по ребенку. Он будет растить маис, жать маис, и каждый день будет похож на другие дни, а потом постареет и скоро после этого умрет.
Вот как все должно быть. Он протянул руку за новой порцией окти и поднес к губам наполненную чашку. Вот как все должно быть. Ничего другого нет, ни о чем другом он думать не может. Когда его разум попытается уйти от правильных мыслей, он должен будет быстро возвратить его на место и больше пить из своей чашки. Он будет молчать и освобождать свой разум от мыслей. Над песком пронеслась тень и на мгновение накрыла их своей пеленой – огромная птица опустилась на землю перед ближайшим домом. Она была в пыли и песке и, подобно старой женщине, отряхивающей платье, зашевелила крыльями, поводила ими туда-сюда. Вначале она посмотрела на него одним холодным глазом, потом другим. Глаза ее были круглыми, как у Малиньчи, и такими же пустыми. Клюв ее был злобно изогнут и запятнан так же, как и перья.
Было поздно, хищник давно уже улетел. Здесь было все слишком живым, и он устремился к своему безопасно-мертвому мясу. Долгая церемония подошла наконец-то к концу. Вожди обоих кланов торжественно выступили вперед, положили руки на белый тилмантл и приготовились связать узлами свадебные плащи. Чимал, мигая, смотрел на грубые руки, нащупывающие край ткани, и им вдруг овладела дикая ярость. Она была тот же рода, что и испытанная им ранее у источника, но только сильнее. Существовал лишь один выход, и он был очень прост, и он обязан был пойти этим путем, и никакой другой был для него невозможен.
Он вскочил на ноги и рывком высвободил плащ.
– Нет, я этого не сделаю! – крикнул он огрубевшим от выпитом им окти голосом. – Я не женюсь ни на ней, ни на ком другом. Вы не можете меня заставить!
Он кинулся прочь через окаменевшую толпу, и никто не побеспокоился о том, чтобы его остановить.
6
Если жители деревни и наблюдали за происходящим, то они ничем не выдавали своего присутствия. Ветерок, поднявшийся сразу после восхода солнца, шевелил циновки в дверных проемах некоторых домов, но во тьме за ними не видно было даже следов движения.
Чимал шел с высоко поднятой головой, и шаги его были столь уверенными и быстрыми, что жрецы в длинных, до земли, одеяниях едва поспевали за ним. Когда они пришли за ним вскоре после наступления дня, его мать закричала, и то был единственный крик боли, как если бы она увидела его мгновенную смерть, Они стояли в дверях черные, как посланцы смерти, с оружием наготове – на случай, если он станет сопротивляться. Они потребовали его. У каждого при себе был маквакуитл – самое смертоносное из оружия ацтеков: лезвие черного стекла, насаженное на деревянную ручку, было настолько острым, что им можно было поразить человека в голову с первого удара. Но это оружие им не понадобилось. Чимал находился за домом, когда услышал их голоса. «Что ж, идемте в храм,» – сказал он, на ходу накинув на себя плащ и завязав его узлом. Молодым жрецам придется потрудиться, чтобы его развязать.
Он знал, что должен мучится страхом в ожидании того, что его ожидает в храме, однако по какой-то самому ему неведомой причине он испытывал душевный подъем. Не то чтобы он был счастлив – никто не стал бы испытывать счастье от встречи со жрецами, но ощущение собственной правоты было в нем настолько сильно, что темный призрак будущего отступил куда-то на задний план. Ок чувствовал себя так, как будто с разума его была снята тяжелая ноша – да так оно на самом деле и было. Впервые со времени его раннего детства ему не приходилось лгать себе, чтобы скрыть свои мысли. Он мог говорить то, что думал, не считаясь с общепринятым мнением. Он не знал, долго ли это будет продолжаться, но сейчас будущее его не беспокоило.
Они ждали его у пирамиды, и теперь он уже не мог идти самостоятельно. Жрецы преградили ему путь, а двое самых сильных взяли его за руки. Он не сделал попытки высвободиться, когда они повели его по ступеням в храм на вершине. Раньше ему не приходилось туда входить – обычно только жрецы проходили сквозь резные двери. Когда они остановились у входа, настроение его немного упало. Он отвернулся и посмотрел на долину. С этой высоты ему была видна вся река. Она возникала из зарослей деревьев на юге, прокладывала себе путь меж крутых берегов, ложилась границей между двух деревень, затем бежала среди золотого песка и исчезала у болота. За болотом поднимался барьер скал, а в отдалении он смог различить другие высокие горы...
– Введите его, – голос Китлаллатонака донесся из храма, и его подтолкнули к входу.
Верховный жрец сидел, скрестив ноги на резном камне перед статуей Коатлики. В полумраке храма богиня казалась до ужаса живой. Она была украшена драгоценностями и золотыми пластинками. Две ее головы смотрели на него, а руки – когти, казалось, приготовились к хватательному движению.
– Ты отказался повиноваться вождям клана, – громко сказал Верховный жрец.
Другой жрец отступил в сторону, позволяя Чималу приблизиться. Чимал подошел ближе и, сделав это, увидел, что Верховный жрец старше, чем ему казалось раньше. Его волосы, запачканные грязью и кровью и не мытые годами, производили пугающее впечатление, как и кровь на его символизирующей смерть одежде. Глубоко посаженные глаза жреца были водянистыми и красными, а шея сухая и морщинистая, как у индюшки. Его кожа была желтовато-пергаментного цвета, исключая те места, на которые попал красный порошок – средство для поддержания хорошего здоровья. Чимал посмотрел на жреца и ничего но ответил.
– Ты отказался повиноваться. Тебе известно наказание? – голос старика дрожал от злобы,