За Великой стеной

Волна ударила сбоку, накрыла, потянула вниз.

Нет, шутишь, ведьма!

Еще несколько взмахов. Китаец где-то рядом. Вот показался... И опять не видно. Я набрал воздуха, нырнул. Глубже. В ушах запищал комар. Смотреть в такой воде бесполезно. Пульпа. Еще раз нырнул. Еще... Шарил в ледяной тьме руками. Коснулся... Одежда, пола куртки. Ухватил, рванул вверх.

Человек не помогал мне и не мешал. Он был покорен реке и стал покорен мне.

— Плыви, плыви! — кричал я. — Еще, еще...

Он вяло повел руками, задел случайно мое лицо и опять перестал двигаться. Может быть, захлебнулся?

Я приподнял его голову над водой, он глотал воздух жадно, как голодный старец манную кашу. Живой! Обессилел. Я тоже. Совсем. Не хватает дыхания...

Огромными саженками плыл Гаврилов.

— Держись! — гремел он на всю реку. — Держитесь, братки!

Быстрее, Гаврилыч, милый, быстрее!

Труднее всего оказалось взобраться на дамбу. Не за что уцепиться, глина продавливалась под пальцами бороздками, крутило и несло вниз... Маша кинула нам веревку, мы обвязали ею спасенного, а затем, не помню уж точно как, выбрались сами.

Дождь кончился ночью.

А днем палило солнце, лужи высыхали на глазах, и через сутки земля начала трескаться.

Четыре дня я провалялся в постели, что-то случилось с желудком, видно, вода с лёссом оказалась для него неподходящей. Он ведь не рисовое поле. На пятый день я выбрался с аэродрома и побежал к «нашему кусту». Меня одолевало предчувствие, что с Мэй-мэй что-то случилось. Тревожили ее слова, сказанные в нашу последнюю встречу: «Я боюсь...»

Чего она могла опасаться? Что ей могло грозить?

Я обошел куст... И понял, что она не приходила сюда. Мы договорились, что если один по каким-нибудь причинам не сможет прийти в условленное время, то другой обязательно оставит о себе весточку — записку под камнем.

Наверняка она работала на дамбе, подумал я. Она такая, Мэй, за чужими спинами не прячется, лезет в пекло... А вдруг она тоже сорвалась в реку?

И мне так захотелось ее увидеть, что я побежал к городу. И впервые без сопровождающего охранника вышел на улицу.

Город казался безлюдным.

Редкие прохожие не обращали на меня внимания. Лишь торговец овощами под навесом из камыша долго и сонно глядел вслед.

Меня мутило. Кололо под лопаткой, ныл каждый мускул, а в животе лежал кирпич, даже два кирпича, они терлись друг о друга. Я задыхался от усталости. Выступил пот. За час, от силы за два надо успеть в оба конца, пока не хватилась охрана аэродрома.

Попался велорикша.

— Вэй! Иди сюда, — позвал я его.

Он увидел, что я русский, заулыбался, подкатил на третьей скорости.

— Знаешь, где улица Пяти источников? — сказал я.

— Да!.. Ты можешь говорить по-китайски? Откуда знаешь? Очень хорошо говоришь... Как тебя зовут, а?

— Я очень спешу. Зовут Вэй. А тебя как?

— Ван... Ван-шутник. Я очень люблю пошутить.

— Хорошо, я тоже люблю шутки. Слушай внимательно. Сейчас сядешь на место пассажира. А я на твое место. И ты будешь говорить мне, куда поворачивать, чтобы доехать до улицы Пяти источников.

— Эй-я! — оторопел Ван-шутник. — Странные у тебя шутки.

У меня не было с собой денег. Я снял часы и протянул ему.

— Не! — двумя руками оттолкнул подарок Ван-шутник. — Не надо. Я так довезу, бесплатно...

Разводить споры было некогда. Я затолкал Вана в коляску, сам вскочил на его место, нажал на педали. Везти человека оказалось легче, чем я думал. Если бы только меня не мутило, как при морской болезни.

Вот улица Пяти источников. Нужный дом. Я вошел в него. Узкий двор. Слева и справа вдоль стен деревянные переходы. Я поднялся по скользкой лестнице на второй этаж, постучал в первую же дверь.

В комнате оказалась женщина. Почему-то запомнилось, что на ней была кофточка без рукавов, сшитая из блестящей материи наподобие клеенки. Женщина сушила над жаровней пестрое ватное одеяло. Пахло дымом и несвежей постелью. В комнате, кроме настила, служившего кроватью, стоял лишь столик.

— Где живет учительница Хао Мэй-мэй? — спросил я с порога.

Женщина некоторое время с любопытством рассматривала меня. Свернула одеяло, ничего не ответила.

— Мне нужно увидеть учительницу Хао Мэй-мэй.

— Ты тот советский человек, который работает на аэродроме? — спросила женщина. Она присела на корточки, подложила угля в жаровню.

— Да, тот самый человек... Мэй здорова?

— Она променяла своего на чужого, на тебя? Китайская девушка полюбила иностранца.

— Покажите, где она живет.

— Не торопись. Ты хорошо говоришь по-китайски. Мэй-мэй научила? Хорошая была учительница, моих детей учила. — Женщина накинула на плечи одеяло, вышла на площадку, повела по лестницам в глубину двора.

— У нас было собрание, — сказала она, не оборачиваясь. — Критиковали Мэй-мэй. За то, что она променяла своих на чужого, захотела легкой жизни.

— Как... критиковали?

— На собрании. Собрали всех с улицы. Потребовали, чтобы она признала свои ошибки, чтобы призналась перед всеми, что разложилась, обуржуазилась. А ты признал свои ошибки? — Женщина покосилась на меня через плечо, кутаясь в одеяло.

— Но мы ничего плохого не сделали...

— Да, видно, ты не знаешь нашей жизни. Не понимаешь... Нельзя китайской девушке встречаться с иностранцем. Иностранец уедет, девушке отвечать придется. Ты ведь большеносый.

Мы подошли к двери, оклеенной синей бумагой. В комнате находились пять девчонок. Они встали, вытянулись, посмотрели на меня широко раскрытыми глазами. Не хихикали, не подмигивали друг дружке. Они были как испуганные птицы.

— Вот ее комната... это ее подруги. Тут она жила, — ворчливо сказала женщина. — У меня таких подруг нет, и я не хочу иметь... Они ее критиковали.

— Где Мэй? — Я вошел в комнату. — Где она? Что с ней?

— Ее нет, она уехала, — ответила девчонка с косичками и покраснела до слез.

— Куда?

Девчонка отвернулась и заревела. Плечики вздрагивают, и косички подпрыгивают на спине.

— А-а-а! — заворчала хрипло женщина, еще плотнее кутаясь в одеяло. — Теперь ревут. Что же на собрании молчали, не защищали подругу? Нет ее, Хао Мэй-мэй, нашей маленькой учительницы. Ее послали на трудовую закалку. За то, что она не дорожила родиной, променяла своих на чужого. Ей захотелось личного счастья, вкусно кушать и красиво одеваться, как иностранные черти. Я тоже хочу вкусно кушать. У меня пятеро детей, и они тоже хотят. Я ничего не говорила на собрании Я ее понимаю. Да! Можете меня следующий раз тоже критиковать. Слышите! Не активистки вы, а дуры. Не могли защитить подругу. Она вам рассказала об этом парне, а вы... Дуры! Каждая из вас захочет иметь ребенка, захочет, чтобы он был сытым. И это контрреволюция?

Откуда-то появился Лю-переводчик. С ним охранники. Как они оказались в доме Хао Мэй-мэй? Позднее я узнал, что меня увидели военные, как я вез рикшу. Они позвонили в свою часть, те на аэродром.

По дороге домой я твердил как заведенный: «Моя машинка бьет!.. Моя машинка бьет!»

Только эту фразу.

Из Пекина пришла бумага, в которой китайское правительство благодарило меня за помощь в развитии народного хозяйства КНР. К бумаге была приложена медаль «Дружба», к медали розовое удостоверение за подписью председателя Мао.

Лю зачитал послание от местного руководства: «Теперь мы сможем самостоятельно идти дальше... Догоняя и перегоняя... Теперь у нас новый этап — этап взаимного обмена опытом и взаимной учебы...»

Мне было не до тонкостей формулировок. Я чувствовал себя слишком усталым.

Самое страшное, я не мог никак выяснить, где же находится Мэй-мэй, какой у нее адрес и что с ней...

Я писал, звонил. Все без толку. На мои запросы не отвечали.

Меня отправляли в Союз первым же рейсовым самолетом.

Была надежда, что транзитный самолет окажется набитым до отказа, и я еще выгадаю день-два, найду хоть какой-нибудь след Мэй. Меня втиснули сверхкомплектным пассажиром, багаж пообещали доставить в Урумчи следующим рейсом.