Над океаном

А штурман-оператор подполковник Агеев, подменяющий штатного оператора на сегодня, закончил прогревание и проверку своей аппаратуры и сидел в открытом люке, свесив ноги, и неторопливо, с удовольствием беседовал с пожилым прапорщиком-механиком, сидящим на колесе, о проблемах воспитания девчонок в нынешних, сумасшедших условиях конца сумасшедшего телевизионного века, соглашаясь, что они, нынешние ребятки, все-таки очень и очень славные, чего б там про них ни говорили взрослые и чего б они сами про себя ни придумывали.

А рядом уходил в густую дрему лес; и где-то в другой стороне аэродрома, далеко отсюда, гудели автомобильные моторы; а неподалеку, у невидимого за лесом моря, садились на воду чайки, готовясь к ночи, хотя там, над ними, за пеленой облаков, еще плыло солнце, и чайки это знали; а дальше по побережью, там, где был городок, гремела музыка на площадках санаториев и домов отдыха; а на главпочтамте сортировали завтрашнюю почту; а небольшой хлебозаводик уже отгружал первые партии своего горячего пахучего товара в теплые грузовички, и все шло как обычно. Даже свадьба, которая каруселит по второму дню в кафе у ратуши, — что ж тут необычного? Все везде как всегда. Так, как и должно быть в наше время, в нашем доме.

И как раз в эту минуту недавно заступивший на дежурство РП — руководитель полетов, о чем свидетельствовала повязка на левом рукаве, майор Тагиев нервно сказал, щуря свои и без того узкие глаза:

— И все же я против!..

...На КДП полка, просторном, похожем на аквариум помещении, разделенном переборками и панелями аппаратуры на своеобразные отсеки-выгородки, работали, чуть слышно переговариваясь, специалисты — матросы и офицеры флота, именно флота, потому что в морской авиации носят конечно же морскую форму, которая отличается от чисто флотской лишь весело-голубенькими просветами на погонах и авиационными залихватскими эмблемами-крылышками.

— И все же я против, товарищ генерал! — упрямо сказал Тагиев. — Как руководитель полетов, как комэск, как летчик... В общем, я категорически против разделения пары. Извините, виноват. Но — категорически. — От волнения у него прорезался странный акцент.

— Правильно. — Генерал-майор, прибывший в часть на рассвете с плановой инспекционной поездкой, привычно вздохнул: — «Как руководитель полетов»... Ответственность, майор, верно? РП — должность оч-чень ответственная. Случись что — всегда РП виноват. Так? — Он жестко, в упор смотрел Тагиеву в глаза. Тот отвел взгляд.

— Экипаж не подготовлен к такой работе, — вмешался полковник Царев.

— Что-о-о? — подчеркнуто изумился генерал. — То есть как — не подготовлен? Вы что же, ставите на полный радиус экипаж, не подготовленный к полетам в сложных метеоусловиях?

— Подготовленный, товарищ генерал! — Царев говорил четко и быстро, стремясь произвести нужное впечатление: от этого сейчас зависело многое. — Но налета, доброго, хорошего налета, дающего экипажу уверенность в себе в таких резко осложнившихся условиях, нет. В конце концов, радиус — тоже наука. Но не все же сразу! Две дозаправки вместо предполагаемой одной плюс ночь. Одиночный маршрут вместо предполагаемого парного и сама обстановка на грани боевого применения... Есть же другие экипажи, есть командиры, наконец, опытнейший летчик!

— Другие экипажи — это время. У нас его нет. Зато есть предупреждение флота. А ведущий... Вы считаете — кстати, командир тоже пойдет в одиночку! — вы считаете, полет полярной ночью легче дневного маршрута? С теми же дозаправками? — Генерал резко повернулся к Тагиеву: — Майор, самолеты к вылету! Перенацеливание произведем уже...

Лицо Тагиева застыло, только дернулись желваки под кожей высоких скул.

— Товарищ генерал! — Царев уже настойчиво требовал. — Этот ряд совпадений приведет... Я руковожу частью — я же отвечаю за них!

— Слушайте, полковник, я что-то не пойму: в чем проблема? Нормальный полет на радиус! Откуда в вас все это? И наконец, решает здесь в конечном счете руководитель полетов, а не вы или я. Кстати, я не слышу его решения до сих пор.

— А какое же может быть решение? — с натугой сказал Царев. — Какое тут может быть решение, если решаете здесь вы!

— Не забывайтесь, полковник... — Генерал понизил голос.

— Товарищ генерал! — отчаянно сказал Царев, и глаза его засветились в полумраке голубым яростным огнем. — Я не забываю главное, то, что забыли вы!

Генерал подчеркнуто удивленно задрал брови.

— Меня всю жизнь учили: «Мелочей в авиации нет» — и так учил я! А экипаж... А экипаж — это шесть жизней. Шесть семей! — Царев побледнел.

— Вы что же хотите этим сказать? — тихо спросил генерал, качнувшись вперед. Тагиев страдальчески сморщился, лица других офицеров были каменно-безучастны.

— Я хочу сказать, что мы должны учитывать все мелочи, все возможные последствия! И наше поведение сейчас, всех нас — это... это!..

— Ну что ж вы замолчали, полковник? — почти весело сказал генерал. — Вы ведь хотели сказать — это убийство. Так? Или что-то столь же возвышенно-бессмысленное. Так? ...

— Это... крайне неумно, — севшим голосом закончил Царев и вытянулся «смирно», уставившись поверх генерала в серые, начинающие темнеть стекла незашторенных оконных проемов, между рам которых оранжево светились спирали включенных для предотвращения отпотевания стекол обогревателей — влажность и температура в помещениях КДП и постов управления всегда должны поддерживаться на определенном и неизменном уровне: точнейшая электронная техника не любит перемен погоды.

— А знаете, полковник, вы вызываете уважение, — прищурясь, сказал с сарказмом через паузу генерал. — Так отстаивать свое мнение! Но я начинаю думать, что, если бы во всех наших частях были подобные вам начальники, наши самолеты вообще перестали бы летать.

— Они летали бы лучше и безаварийно, — холодно отчеканил Царев. — И на обвинения в трусости нужды отвечать не вижу!

Правая бровь генерала полезла вверх.

— А вы скромник, полковник!

— Я профессионал. И говорю о деле. И не вижу нужды...

— По-онятно...

На КДП скапливался сумрак; тепло светились контрольные приборы на пульте РП. Сам руководитель полетов сидел с каменным лицом. Он не вставал с кресла, но поза его странным образом соответствовала стойке «смирно». Матросы — планшетисты и операторы — ничего не видели и не слышали, отделенные полупрозрачным планшетом-переборкой и панелями своих помещений. Офицеры застыли на рабочих местах. И в эту минуту здесь, в просторном помещении КДП, были только двое: инспектор — генерал-майор и полковник Царев — командир полка.

— Итак, полковник, этот экипаж — плановый? Он обязан выполнить поставленную ему задачу?

— Разумную задачу.

— Разумную — поставленную кем? Войной? Война — разумна?

— Вы утрируете! Я не могу ответить тем же старшему по званию!

— Отвечайте: война разумна? «Могу, не могу...» Не впадайте в детство, полковник, отвечайте!

— Сейчас не война!

— Тогда зачем мы нужны? Мы все? Почему вы не работаете на заводе, полковник? Токарем. А? Стране нужны токари! Шоферы. Инженеры, черт побери!

— Мы готовы к войне!

— Готовы? С неподготовленными — ах, простите, неслетанными, скажем так, неслетанными экипажами? К какой? Которая будет ставить исключительно разумные задачи?

— Я тоже повоевал, товарищ генерал! Мне хватило! Любая война — всегда война, где бы она ни была.

— Ну, насчет «повоевал» и «хватило» — так сие не заслуга. У нас работа такая. И долг наш такой. Ну ладно. На первый вопрос вы, по сути, не ответили. Дальше. Вы всегда выполняли только разумные задачи? Ну что вы молчите? Где же ваша честность?

— Не всегда — да.

— Молодец! Но вы были готовы к любому делу?

— К любому — доступному моей квалификации и возможностям техники. К разумному!

— А всегда ли мера разумности зависела от вас? Вот в чем суть! Мы с вами в вооруженных силах. А для чего они, эти силы? Мы с вами — для чего? Нет, нет и быть не может никаких разумных или неразумных условий для нас с вами! Их не может быть!