Над океаном

— А что я болтаю? О чем вы подумали? — хитро сощурилась Ленка-приставала. — Я о спорте. А вы?

Агеев, не удержавшись, фыркнул.

— А цветы — когда такое увидишь? — гнула свое настырная Елена. — Так есть портрет, а?

— Да есть, конечно, если честно. — Кучерову было приятно слышать в приставаниях этой девчонки явное неожиданное одобрение. — Вот она.

— А ни-чего-о! — оценивающе протянула Ленка.

— Елена! — грозно воззвал от руля Агеев.

— Да нет, правда. — Она внимательно рассматривала снимок. Пляж, валун в пене прибоя, Танька смеется из-под Сашкиной мятой армейской панамы. У него кольнуло сердце. Неужто завтра? А Ленка, неожиданно поскучнев, сказала чуть ли не уныло: — Да, красивая женщина.

Она откинулась назад, вернув фото. Старшая покосилась на нее и, ничего не сказав, чему-то улыбнулась.

— Ладно, девицы, — сказал Агеев, выруливая на загородную трассу, ведущую в сторону аэродрома. — Ваша задача на сегодня: купить молока, приготовить и отвезти матери в клинику ужин.

— Она не любит, когда мы являемся на ее дежурство, — сказала старшая.

— Не явиться на дежурство, а привезти горячий ужин матери, которая будет на работе всю ночь, к тому же приготовленный вашими заботливыми руками. Ясен нюанс? Дальше. Навести в доме блеск. В двадцать три ноль-ноль — отбой. Вопросы?

— А если кино кончится в двадцать три десять? — осведомилась все та же Ленка.

— Отбой! — повторил «сержантским» голосом Агеев. — Независимо от поставленных задач и достигнутых при этом результатов.

Ленка фыркнула. Кучеров улыбался.

— Да ты ж не узнаешь, хоть бы что мы делали! — укоризненно сказала старшая.

— Узнаю! — пообещал Агеев. — Качну серебряным крылом — и все узнаю. Митинг закрыт. Получайте адрес у Александра... — Он сделал паузу, «забыв» отчество, и Кучеров автоматически подсказал:

— Анатольевич.

— Вот-вот, у Александра Анатольича ключи, адрес — Кучеров, давай ключи, потом с ними разберемся, — и доставьте груз этого сена...

— Хризантемы это! — сердито сказала младшая.

— Я и говорю — хризантем. Сами напросились. Я буду где-то днем. Слушай, Кучеров, ты обедал?

— Да.

— У нас?

— Угу.

— Сейчас особенно строго. Царев свирепствует — и пра-а-вильно! — пропел он, обгоняя автобус. — У нас инспектор, знаешь?

— Мне что, я человек маленький.

— Ну-ну... Вот полетит он у тебя на правой «чашке», по закону бутерброда, а?

— Не полетит.

— Дай бог нашему теленочку...

Минут пятнадцать ехали молча. Воздух потихоньку серел — в нынешнюю погоду сумерки подбирались раньше обычного. Справа, за синеющим лесом, угадывалось море. Море почему-то всегда чувствуется издалека, заранее — как бы оно ни пряталось за лесом, за горою. По обочинам узкого, но чистого, ухоженного шоссе мелькали точеные лиственные деревца — какие, Кучеров не знал; он, человек сугубо городской, уверенно отличал сосну от березы, но ель и сосну уже путал.

На дальнем краю поля, на фоне опушки леса, показалась красно-белая тоненькая ажурная радиомачта. А там, дальше, уже в лесу, работала приводная станция их аэродрома. Почти приехали.

Радиоприемник рассыпал тонкую изящную дробь фортепиано, которую подхватили и нежно понесли, осторожно разгоняя на бегу, чисто поющие скрипки.

Кучерову стало грустно. Лето кончилось. И мечта, которой он жил много лет, которая всегда была неосуществимой и, значит, обещала будущее, оказалась исполненной. Все пришло, все свершилось. Но что ушло? Отчего такое странное ощущение утраты? Оттого, что никогда не повторятся те встречи — невыносимо счастливые, горько-щемящие и, как знать, может быть, потому и прекрасные.

Сидеть было неудобно, затекла нога, но он сидел неподвижно и молчал. Он вдруг подумал о том, куда ему везти Татьяну и... и дочку. «Да, черт возьми, дочку! Разве ты не мечтал об этом? Разве не говорил Татьяне, не клялся, что ее дочь — твоя дочь? Так вот, старина, жену и дочь. Итак, куда?»

А почему бы и нет? Его хозяюшка, какая-то невозможно дальняя родственница, которую он однажды навестил по совету и просьбе отца и которая настояла на том, чтоб он перебрался к ней из общежития («Очень приятно дому, когда в нем живет такой молодой, такой красивый и хороший мужчина!» — смеясь, лукаво утверждала она со своим немыслимым, непередаваемым акцентом), — так вот, «милая мадам Хэлен», как Кучеров всегда с удовольствием называл эту хрупкую, действительно милую женщину (он знал, что она почти всю молодость прожила в Финляндии, куда еще до войны уехали ее родители, но все-таки, очевидно, есть и зов крови, и голоса предков, и непостижимо великий закон родины, который гнездится в самом сердце человека, — потому что она, не выдержав, вернулась сюда, на землю своих отцов, и обосновалась в этом тихом курортном городке вдвоем с уже взрослой дочерью), чистенькая, тщательнейше следящая за собой и своим домиком хозяюшка вряд ли станет возражать, во всяком случае сначала.

Агеев остановил машину недалеко от КПП и, неспешно отстегивая ремень и доставая из-за спинки сиденья свой неизменный портфельчик, слушал, как Кучеров объяснял, куда Нине нужно отвезти цветы.

— А ключи? Как я их вам отдам? — спросила она, усаживаясь за руль вместо отца.

— К тому времени Хэлен будет дома, ей и отдадите. Я ей сейчас на работу позвоню, предупрежу. Мне надо с ней поговорить еще кое о чем.

— Пожалуй, — усмехнулся под нос Агеев.

— Что, так и говорить: Елена?

— Нет, — улыбнулся Кучеров. — Не Лена, не Елена. Когда вы ее увидите, вы поймете, что она именно Хэлен. Даже мадам Хэлен.

— Такая толстая? — осведомилась Ленка.

— Нет, напротив. Я же говорю — Хэлен.

— Ну, все! — хлопнул ладонью по крыше кабины Агеев. — Мы ушли.

Нина кивнула, мотор взревел, дверцы хлопнули, взвизгнули пробуксовавшие покрышки — и машина сорвалась с места, Агеев сердито крякнул, тихонько чертыхнувшись. Кучеров удивился: почему «жигуленок» помчался — и довольно резво — в противоположную от города сторону?

Агеев чего-то ждал. Кучеров, вежливо поджидая его, стоял рядом. Ах вон оно что: «жигуленок» выскочил на перекресток неподалеку, там лихо, скрипнув резиной, развернулся, благо машин не было, и помчался назад.

Поравнявшись с ними, он резко затормозил, трижды задиристо бибикнул — Агеев в ответ помахал рукой — и ринулся дальше так, будто за ним гнались.

— Чертенята, а не девки, — с удовольствием сказал Агеев. — Полностью в мать. Все у них не мое. Нинка, уж на что спокойная и рассудительная, за рулем — как пацан. Но ездит здорово, машину нутром чует, «ощущалом», как она говорит. Ну, пошли? Да, кстати, если сегодня летать будем, я с вами. Ты в курсе? За оператора.

— В курсе, — недовольно сказал Кучеров.

— Чего, не возьмешь?

— Попробуй не возьми...

— Напрасно, — усмехнулся Агеев. — Я, знаешь, какой добрый? Пусть твой оператор спокойно на югах отдыхает. Считай — обыкновенная подмена. В воздухе командир есть командир, а штурман — штурман. Как положено.

— Значит, тыкать буду, — утвердительно предупредил Кучеров.

— Договорились... Надо и мне полетывать помаленьку.

— Нет необходимости, — буркнул Кучеров.

— Надо! Обязательно.

Кучеров пожал плечами.

Когда они прошли КПП и шагали мимо двухэтажного невзрачного, с зарешеченными окнами здания штаба, их обогнала «пьяная машина» — ЗИЛ-спиртозаправщик. Звучно зашипев воздухом в тормозах, ЗИЛ остановился.

— Товарищ подполковник! — окликнул Агеева водитель-сержант. — Прямо? Я туда же.

— Поехали? — пригласил Агеев Кучерова и, устраиваясь в просторной кабине, осведомился: — Слушай, Тищенко, а чего это ты тут раскатываешь с этим? Балуешься? — Он потыкал большим пальцем за спину.

— Ни в коем случае! — весело улыбнулся маленький загорелый сержант, весь пропитанный запахами керосина, спирта, масел и всего остального перечня ГСМ.

— Узна́ю, балуешь, шкуру спущу!

— Не спустите, товарищ подполковник, — засмеялся сержант и со скрежетом врубил скорость.