Страница 10 из 71
— Кап-питан!.. Выбирай выражения, Реутов. Ты видел его в бою?
— Зато видел в сложной обстановке.
— Аварийной, дорогой, аварийной. И то, что она была, и то, что полку записали предпосылку, — только твоя вина.
— Да, моя — и я несу за это ответственность и приму любое наказание. Виноват — не спорю! И об этом написал. Но сейчас речь не обо мне. Повторяю, убежден — и написал об этом: он опасен в воздухе. Просто опасен, если ненадежен!
— Реутов, речь идет о будущем молодого летчика. Не только служебном будущем. Но оставим его личную жизнь. Ты — его командир, пусть бывший, я — твой командир. Ты думал, нет, ч-черт, ну чем ты думал, когда... когда писал все это?! Ну, ладно. Оставим — так оставим. Но вот это? «Дальнейшее использование лейтенанта Н. Савченко на летной работе представляется нецелесообразным» — дальше ты несешь такое!.. Ты понимаешь, что губишь карьеру молодого офицера в самом начале?
— Я не для карьеры служу и другим не советую.
— А напрасно! Для нее, милой, для нее. Каждый нормальный офицер делает карьеру — только смотря как понимать это слово. Рост профессиональный, служебный, рост человеческий — это и есть настоящая карьера, и все в ней взаимосвязано. Не чины — по развитие и, значит, максимальная отдача специалиста. Вот что такое карьера. Ясно?
— Так точно, ясно, товарищ майор.
— Рапорт перепишешь?
— Нет, товарищ майор.
— Ладно. Значит, давать ему ход?
— Я изложил свое мнение.
— По-онятно... Вижу, у нас с тобой ничего не выходит. Откуда вы такие, железобетонные ребята, беретесь? Если б там, где нужно... В общем, капитан Реутов, будем разбираться. Технику пилотирования лейтенанта проверю сам. И буду говорить с Царевым. И прошу не... А, ладно! Все. Свободен.
Полковник Царев, как всегда, был предельно краток:
— Все читал. С лейтенантом говорил. Замполит категорически против выводов Реутова.
— Я тоже. И я проверял лейтенанта на технику...
— Знаю. Когда у нас ночные полеты? Ага... Значит, так. Ставьте лейтенанта в плановую таблицу ко мне. Вопросы?
В вечер замело, как и предсказывали синоптики. Но погода в рамках взлетного минимума держалась — то есть именно то, чего давно ждал весь полк. Год заканчивался, а погоды, как назло, установились изумительные: в сиянии солнца, в блеске и хрусте моментально установившихся ясных морозов. Летный состав занимался в классах, зло глядел в звенящий ярчайшей голубизной купол небес и чертыхался. Но сегодня наконец наступил настоящий праздник. Погода была прекрасной, вернее, она была ужасной.
Целый день накануне ночных полетов шел снег. Город тонул в метели. Трамваи плыли без рельсов, автобусы свистели буксующими колесами на малейших подъемах, окна ныли от ветра.
К вечеру метель разредилась, хотя и не ушла совсем.
Аэродром гудел и мощно ворочался в павшей свистом и снегом ночи. Воющие циклопы — «Уралы»-ветродуи едва успевали осушивать полосу. Снег длинными вихрящимися хвостами-плетями мело горизонтально; он летел, новогодне переливаясь разноцветными блестками конфетти в аэродромных огнях. Свирепо полыхающие прожектора простреливали дымные, раскаленно-ледяные коридоры клубящегося света вдоль полосы.
Полк летал почти в полном составе: техслужбы, зная крайнюю важность налета СМУ[3] для полка, матчасть подготовили отлично — никаких отказов, никаких срывов и предпосылок. БАО непрерывно работал почти сутки, выгнав на поле всю свою технику; и, несмотря на метель, полоса, рулежки, стоянки были чистыми и сухими; весь комплекс ночного старта работал безукоризненно. Каждый солдат и офицер всех наземных служб и средств обеспечения отлично понимал, чем может обернуться любой их промах для взлетающих и садящихся в такую ночь самолетов.
Ионычев отработал свою задачу и сел. Посадка была крайне сложной. Ветер, непрерывно меняя направление, порывами заходил то наискось, то поперек полосы, и тяжелый корабль при выходе на выравнивание несло боком так, будто он был бумажный, — потому-то Ионычев так волновался. Как же будет садиться лейтенант? Впрочем, волноваться не стоило — вряд ли Царев доверит такую посадку лейтенанту. Жаль только, что без посадки проверка парня будет неполноценной, хотя Царев не просто замечательный летчик, но и прекрасный педагог, умница-инструктор и сумеет оценить работу молодого пилота в сложных метеоусловиях по другим параметрам.
В помещении СКП, куда зашел после вылета Ионычев, было тепло, даже жарко. Когда он поднялся в темноте по крутому металлическому трапу в стекляшку стартового командного пункта, его обдало сухим горячим воздухом. Здесь жарко с мороза пахло прогретой электроникой, почему-то хлебом и влажным мехом; в затемненном углу за блоком аппаратуры стояли, тихонько переговариваясь, двое офицеров-техников группы предварительного осмотра, ожидая подхода очередной машины; от привычно поднятых высоких воротников их курток несло влажным духом мокрого меха — пушистый мех не успевал ни обмерзнуть на ветру и морозе, ни полностью высохнуть в тепле.
— Как Царев? — Ионычев с удовольствием стащил уже промерзшие перчатки и вчитывался в светящееся на правом блоке пульта информационное табло. Зелено светящийся набор мерцающих цифр и знаков, мультипликационно выскакивающих в окошках, давал полную техническую информацию о находящихся в воздухе самолетах полка: их позывные, курс, эшелон, наличие топлива и его остаток.
— В смысле — Савченко? Минут через десяток, а то и меньше, — не глянув на табло, ответил ПРП[4] Катюков, который сидел за пультом в кресле-вертушке нахохлившийся и недовольный тем, что ему приходится в такую роскошную ночь дежурить здесь, а не налетывать сложняк, как все нормальные люди. — Слушай, вообще-то здесь посторонним не положено. Девять шестнадцатый! Вам предварительный, двести десять!
— Это я посторонний? — осведомился ему в затылок Ионычев. — Ну, Катюков!..
— Понял! — пробасил динамик, и через минуту в струении снега на линию исполнительного старта как раз напротив СКП вползла машина и развернулась, ритмично-уверенно моргая АНО; за спиной комэска хлопнула дверь, мягко затопотали по ступенькам трапа унты — техники побежали на старт, к самолету.
Ионычев откровенно наслаждался теплом; Катюков, вытянув из-за пульта шею, наблюдал, как мелькает, колюче-разноцветно высверкивая снежинками, приглушенный лучик фонарика под самолетом; щелчком включился динамик:
— Я Девять шестнадцатый, осмотр закончен. Исполнительный?
— Шестнадцатому — исполнительный, — пробасил динамик с КДП.
Катюков включился в связь, привычно перебросив тумблер:
— Ветер правый борт, шестьдесят градусов, одиннадцать метров, полоса сухая.
— Понял. Девять шестнадцатый, взлет?
— Шестнадцатому взлет разрешаю.
— По-онял, разрешили, — спокойно протянул динамик. — Взлетаю.
Сто — да где сто, тысячу раз видел Ионычев взлетающий ночью самолет, по всегда наблюдал как в первый — красивее и притягательнее зрелища не ведал и не хотел.
За кораблем, тускло-призрачно светящимся в темноте противоожоговой окраской, появилось трепещущее голубое свечение; тонкое пение сопротивляющихся натиску ветра стекол СКП исчезло, растворилось в нарастающем низком громе и гуле; затрясся под ногами пол; снег летел и летел над землей, бился в окна, бесконечными струями змеясь, обтекал самолет, и во всем мире, погруженном в ночь и свист, были сейчас только этот снег и этот самолет; вот бомбардировщик, несуразно игриво мигая огнями, в ревущей ночи, двинулся вперед — и пошел, покатился, быстро ускоряя движение; вот он уже несется, опираясь на слепящее, как вольтова дуга, пламя, хлещущее из сопел турбин; пламя разгоняет его меж двух неподвижных огней полосы, и он уходит в черно-белую, вертящуюся, иссеченную прожекторами круговерть, растворяясь в белых вихрях взметенного пространства; дрожащее сияние удаляется в стремительно падающем грохоте — и вот оно поплыло вверх, в низко нависшую ночь; его еще видно, но лишь едва, оно расплывается — и вот все, кончилось; снег, снег, один снег во всем черном мире, заснеженном, простреленном сквозными воющими ветрами.
3
СМУ — сложные метеорологические условия.
4
ПРП — помощник руководителя полетов.