Страница 22 из 24
Пупырь думал, что его слова скуксят Ваську, но тот не только не огорчился, а даже обрадовался. Поднявшись из-за стола, он заходил по комнате и от удовольствия потер руки.
— Так, говоришь, китов в Заманухе нет?
— Нету.
— И приманку лиса жует?
— Ага.
— Давай, дядя Софрон, еще по черпаку,—снова берясь за бутылку, сказал Василий. Он положил на плечо Пупыря руку и, приблизивши лицо, зашептал:
— Я тебе этого уса могу машину приволокти. Видел мою колымагу за сараем?
Старик, затянувшись папиросой, закашлялся.
— Только зачем он нам? Пускай им дикие пользуются. Я ведь в институте исследовательском работаю. Слесарю, ну и что? Там раздобыл такое, что и во сне тому писателю и не снилось. Понял?
Пупырь снова ничего не понял, от выпитого он как-то сразу захмелел, огруз и потому не сказал ни да, ни нет. Сунув кулак под бороду, он, облокотившись на стол, молча смотрел, как племяш сходил в сени, принес оттуда небольшой чемодан, открыл и достал из него жестяную банку. Щелкнув крышкой, Васька выкатил на ладонь два серовато-фиолетовых шарика величиной с орешки лещины. В комнате запахло чем-то острым и приятным.
— Отрава, что ли?—оживился Пупырь, стряхивая сонную тяжесть.
— Хороша отрава за семью замками, но это еще почище будет. Хочешь, попробуем?
— Че-его?!—вытаращился старик.
— Да нет,— засмеялся Васька.— Не на себе. Собаку или кошку найти надо. Пойдем-ка на улицу, может, кто и набежит.
Пупырь поводил шеей, словно ему мешал воротник, потом почесал бороду.
— Гляди-кась...—забормотал он, потянувшись к руке племянника.— Сказываешь, не хуже... А давай поглядим? Животину такую бездомную мы вмиг раздобудем.
Он вытащил из-за печки валенки, сунул в них ноги и взялся за полушубок.
— Аида, чё ли?
— Не спеши, дядя Софрон. Бутерброд надо сделать. Васька перочинным ножом отрезал от куска кубик сала, выковырял в нем углубление, засунул в него пилюлю и залепил сверху обрезками.
— Вот теперь айда,— сказал он.
Они вышли под звездное, стылое небо, в тишину засыпающей деревни. Скрипел под ногами снег, где-то вдалеке лаяли собаки. Дом Пупыря стоял рядом с током, по другую сторону дороги располагались совхозные мастерские и гараж.
— Живет там одна псина,— вполголоса проговорил Пупырь, ткнув рукой в сторону мастерских.—Счас мы ее выманим. Они нашли Шарика в конуре, пристроенной трактористами к теплой стене кочегарки. Шарик был небольшим рыжим псом с гладкой шерстью. Чтобы стать. бродягой у него не хватало роста и силы. Не прибейся он к людям, жизнь его кончилась бы в первую же зиму. К счастью, природа наградила Шарика удивительным хвостом, который неизменно торчал кверху и заканчивался длинноволосым бутоном, распадавшимся в разные стороны. Когда пес трусил по земле, казалось, что кто-то подшутил над ним, пристроив к хвосту осоковую кочку. Чем-то он напоминал американского скунса, и, может быть, за этот редкостный вид рабочий люд мастерских пригрел собаку. Но за один красивый хвост не очень-то будешь сыт, и Шарик быстро усвоил трюки, которым его обучили работяги: он «служил» и ходил на задних лапах, ползал на брюхе и прыгал через палку—, в общем, зарабатывал свой хлеб как мог. Днем он околачивался во дворе мастерских, убегал в деревню, но на ночь неизменно возвращался к теплой стене кочегарки. И все же, как ни грела эта стена, сытый желудок—приятнее, потому он и выскочил из конуры, потянувшись к руке с хлебной коркой. Проглотив подачку, он затанцевал на своих коротких лапах вокруг бородатого человека, ожидая добавки.
— Давай, что ли?—повернулся Пупырь к племяннику.
— Ты, дядя Софрон, перепил, верно,—отозвался тот,—Может, еще в клуб загребем и там всенародно?
— Так ведь нет никого.
Вместо ответа Васька указал на освещенное окно кочегарки. Пупырь хмыкнул и, маня собаку, пошел на дорогу. Подбирая хлеб. Шарик бежал за ними. Они вышли к берегу Заманухи, где лежали перевернутые на зиму деревенские лодки. Свет одиночного фонаря над крайними сараями еще достигал сюда, но дальше начиналась темень.
— Отойди-ка, дядя,—сказал Васька, отодвигая Пупыря в сторону.—Кыш, паскуда!—топнул он ногой на собаку.
Шарик, недоумевая, отбежал на несколько шагов, не спуская с человека глаз. Васька медленно опустил руку в карман полушубка, достал сало и плавно бросил его собаке. Пес вскинулся на задние лапы, схватил на лету пищу и, почувствовав блаженный запах и вкус, впился в нее зубами. И в то же мгновение что-то гулко ухнуло в пасти пса, короткая багровая вспышка разорвала полутьму, собака, перевернувшись, упала на спину и молча забилась на снегу.
Как ни настраивал себя Пупырь на неизвестное, но то, что он увидел, испугало его. Он уже полвека в бога не верил, а тут совершил крестное знамение, поспешно и истово.
—Чё это... чё это?—оглядываясь то на племянника, то на неподвижного Шарика, спрашивал он.
— А тот крючок, про который ты говорил,— сказал Васька, вытряхивая из пачки сигарету,— пластической взрывчаткой зовется.
— Какая такая?
— Да уж есть такая. Погляди, как сработала — внутри фарш, а шкура целая.— Васька подошел к мертвой собаке и, нагнувшись, приподнял ее голову, из которой еще стекала кровь.—Хорош ус, дядя?
Пупырь медленно приходил в себя, чувствуя, как заполняет его радость.
— Да как же она бахает?— еще сдерживая себя, спросил он.
— А это уж тебе ни к чему,—сухо ответил племянник.—Твое дело указать, где лисы.
— Васек, а ежели еще и на колонков настроить?
— На все настроим, что идет на приваду,— отозвался тот, зарывая собаку в сугроб под обрывом берега.
Они проговорили полночи и легли спать в одной комнате.
Утром Васька укатил на своем газике, а старик Софрон отправился резать и смолить чушку соседки, с которой сговорился получить за работу кишками. Вечером племяш привез павшую телку, а Пупырь затащил на кухню полный таз свиных внутренностей. Они заготавливали приваду еще два дня, потом развозили ее по дальним полям, разбрасывали на лисьих лазах в тростниках плавней. Пупырь знал, где держится и ходит зверь, но не будь у них вездехода — они бы и в неделю не обошли свои заминированные угодья. Он носил их по замерзшим каналам и протокам, одолевал пахоту и снежные заносы. И всюду оставались за ним адские шарики, упрятанные в обрезки кишок куски сала и мяса. Ночью из тростников плавней и оросительных каналов выходили голодные звери и то тут, то там, в морозной мгле, словно тяжелый выдох, раздавался приглушенный взрыв и падали на заснеженную землю желто-рыжие лисы и колонки, так и не поняв, откуда пришла к ним смерть. Дом Пупыря провонял уксусом. Последние дни он уже не объезжал приваду, а только квасил, сушил и разминал шкурки. К середине третьей недели одних только лис набралось шестьдесят штук. Их могло бы быть больше, но напакостили вороны. Эти чертовы твари находили приманку и если не подрывались на месте, то уносили ее неведомо куда. Скоро взрывчатка кончилась. Собравшись уезжать в город, Васька, уложив пушнину в матрасовку, сказал:
— Мне торговать в розницу не с руки, потому я отдам лис чохом — по тридцатке.
Через пять дней он вернулся. Не торопясь разделся, прошел в кухню и, усевшись на табуретку, вытянул ноги.
— Ну чё?—спросил Пупырь.
— Выбил отпуск без содержания,—ответил он.
— И весь сказ?
Васька, ухмыляясь, вытащил из пиджака пачку денег и бросил ее на стол.
— Это твои, дядя Софрон. Здесь восемьсот рублей — чуток меньше половины. Ну так у меня расходы...
Пупырь уже давно подсчитал свою долю, и хотя одни лисы тянули на эту долю больше—противиться он не стал.
«А хрен с ней—с сотней, авось подавится ею, стервец»,—подумал он, не подозревая, что сидевший перед ним родственник объегорил его без малого на полторы тысячи.
— А тута у нас, Васек, плохо,—сказал он.
— Что стряслось?
— Да огольцы деревенские, в рот им дышло, гоняют на лыжах, ну и нашли приваду—огузок конский, и тут же лисовина. Мужики в гараже галдели, но так ничё и не поняли. Говорят, кто-нибудь стрелял в харю—он и подох. Вчерась я побег к тому месту, гляжу — кто-то уж наследил опосля мальцов. Как бы нам не загудеть за браконьерничество?