Тепло отгоревших костров

— Во!— произнес Пупырь.— Ты как здеся объявился?

Брагин уселся на снег, поджал ноги, потом положил перед собой шапку и сунул в нее рукавицы.

— Обормот ты!— наконец выдавил он, взглядом продолжая сверлить Пупыря.

— Ты чего это, парень?—поднялся тот, поправляя лохматый треух.

— Ка-а-к вот дам тебе в нюх! Старик боязливо попятился.

— Ну так я пойду,— поспешно засовывая выбившийся из-под обшарпанного полушубка шарф, сказал он.

— Я те пойду! Ты зачем здесь валяешься?!

— Так ведь того... притомился. С устатку, значит... Вот и прилег на сенцо.

— А дружок твой на печку с устатку побег?— показал на брошенные сани Брагин.

— Семен-то? Не-е. Кобыла нам, язва, туды ее мать, упрямая попалась. Вот он и погнал ее, значит, на обмен.

—Чего-о?—не понял Брагин.

— Кобылу, говорю, нам дали—аспида сущего. Нам дальнее сено возить надобно, а она уперлась—и все тут. Ну прямо наказанье господнее. А Семен мужик нервенный, счас, говорит, я ее... как это... замочу вилами. Потом поостыл и решил отогнать ее, вражину, обратно.

Брагин поднялся на ноги и молча нахлобучил шапку.

— Ладно, тогда живи,—сказал он и пошел навстречу спускавшемуся с сопки Моргунову.

Происшествие так подействовало на него, что он впал в меланхолию и чтобы вывести его из этого состояния, Моргунову пришлось прибегнуть к испытанному средству—эликсиру бодрости мужчин.

А на другое утро состоялся наш дебют в охоте с магнитофоном. На спине Димкиной маскировочной куртки был пришит специальный карман, куда мы и поместили его технику. Казалось, мы все предусмотрели: еще дома, при испытании магнитофона в холодильнике, выяснилось, что нужно менять смазку механизма—и мы заменили ее на самую морозоустойчивую; замерзли батареи — и Моргунов приспособил носить блок питания на поясе под курткой; даже дистанционное управление было переделано с расчетом на самые тяжелые условия. И все же наш подручный арсенал исследовательских средств оказался недостаточным. Домашний холодильник не мог создать тридцатиградусного холода, которым обожгли нас рисовые поля Хан-кайской долины. Уже через четверть часа магнитофон защелкал и затрещал так, что ни о какой охоте с ним не могло быть и речи. Да, тяжек путь познания! Единственное, что мы могли придумать—это засунуть магнитофон под меховую куртку Моргунова; но коробка транзистора, со встроенным приемником, была слишком велика, и ходить таким образом целый день по полям становилось сущим мучением. Правда, из-под куртки мыши пищали, как из-под настоящей копны.

Первую лисицу мы обнаружили за своими спинами. Как уж так получилось, что она оказалась сзади — не представляю. Вероятно, лиса выбежала из какой-нибудь канавы, когда мы уже ее миновали. Мигом скатившись в ороситель мы определили направление ветра и осторожно высунулись наружу. Лиса проворно бежала по чеку, кидаясь в стороны при малейшем шорохе под снегом — мороз нагонял на нее аппетит. До зверя было не меньше трехсот метров, когда Димка включил магнитофон. Лиса остановилась и посмотрела в нашу сторону. Магнитофон продолжал надрываться. Мне показалось, что прошло лишь мгновение, и я хотел выглянуть снова, как сверху раздался шорох—и перед нами, как черт из табакерки, вырос лисовин. Мы столкнулись нос к носу, и от неожиданности я шарахнулся на дно канавы. У лисовина же глаза полезли на лоб. Впервые увидел я в желтых, бесстрастных глазах лисицы живое чувство. Как он был великолепен, этот огненно-рыжий зверь! Светло-охристая грудь, черные кончики ушей, растерянная заснеженная морда! И как все же ни был ошеломлен лисовин, сообразить, что нужно делать, он успел раньше нас. Когда мы выбрались из канавы, он, распластавшись в беге, без памяти уносил ноги. Наша запоздалая стрельба только поддала ему жару. Секунда-другая, и, мелькнув светлым кончиком хвоста, он исчез.

— Хорош был лис!—сказал Димка.

— Хорош!—согласился я, и мы отправились искать новую встречу.

Она произошла через час. Наученные горьким опытом, теперь мы вели себя иначе. Притаившись в зарослях травы и полыни, Моргунов, не выглядывая, крутил магнитофон; я сидел в двадцати метрах от него и наблюдал за лисицей. Судя по цвету, это был зверь из местного выводка. Все лисы, родившиеся вблизи плавней, отличаются от лесных красно-рыжих желтизной своей шубы.

Сначала мне показалось, что лисица не услышала писка полевки, и я подумал, что рассказы о ее удивительном слухе сильно преувеличены. Где было занятому охотой зверю услышать звук, который я, находясь рядом, улавливал с трудом. Но вот поведение лисы изменилось. Продолжая мышковать, она направила свой ход в сторону Моргунова. Пока мышь пищала в одиночку, лисица оставалась внешне спокойной, но когда транзистор грянул хором бывших наших пленников— нервы ее не выдержали: она взвилась на дыбы и с нескрываемой алчностью помчалась к баснословно обильному скопищу закуски.

Что поделаешь, жадность погубила не только эту лисицу.

Вторую половину охоты магнитофон таскал я, и Димка добавил к нашему трофею великолепного матерого лисовина. Хвост его был так пушист и наряден, что я долго не мог оторвать от него взгляда.

К полудню поля опустели — лисы устроились на дневку, и мы повернули домой. Нас радовала удача. Перед нами открывались дали совершенно нового способа охоты. Единственный недостаток—необходимость таскать с собой магнитофон. Я решил пойти другим путем. Весь вечер слушал запись и учился подражать мышиному писку. По сути дела я вернулся к тому, что испокон веков использовалось охотниками, с той только разницей, что методика обучения этому искусству была основана на последних достижениях техники. Хотя я всем страшно надоел своей музыкой, зато часа через три выучился довольно искусно пищать красной полевкой. Мои успехи воодушевили Брагина, и за ужином он то и дело выпячивал губы дудкой, втягивая в себя воздух и испуская чмоканье кормящегося поросенка.

— Волков голодных тебе приманивать в самый раз,— сказала ему по этому поводу Дуся.

Утром, вернувшись с работы, Брагин наспех умылся, переоделся и, жуя на ходу, отправился с нами на поля. Мне не терпелось испробовать свое искусство, и вскоре мы разошлись. Занимался мутный от мороза день. Промерзший снег так скрипел под ногами, что, наверно, даже на полкилометра нельзя было подойти к зверю. Чтобы хоть как-нибудь избавиться от скрипа, я шел по льду канала, время от времени выглядывая из-за его насыпанных берегов. Уже хорошо развиднелось, когда я подошел к месту, где канал круто сворачивал в сторону. Выглянув в очередной раз, я увидел не лисицу, а человека, распластавшегося на склоне напротив меня. На нем был грязно-желтый полушубок, сливавшийся с цветом травы, рядом лежало ружье. Притаившись между кочек осоки, он что-то высматривал. Я не успел ничего предпринять, когда раздался знакомый мне звук—человек пискнул мышью. Вслед за этим он осторожно вытащил из кармана полушубка какой-то небольшой темный комок и швырнул его на другую сторону бугра. Я никак не мог понять, зачем он двигает рукой, и посмотрел в бинокль. Только когда на снежный гребень выскочил черный шарик—я догадался, что он тащит его за незаметную мне нитку. Я хотел было приподняться повыше, но в это время человек схватил ружье, вскочил на ноги и выстрелил. По тому, как «клюнуло» в его руках ружье — стало понятно, что второй патрон дал осечку. Такие «клевки» происходят у всех неопытных стрелков. Взобравшись на бугор, я посмотрел в сторону, куда он стрелял, и увидел убегавшую лису. Теперь я уже не мог помешать и потому не скрываясь пошел к неудачливому охотнику. Заслышав меня, он обернулся. Передо мной стоял старик со взлохмаченной рыже-седой бородой. Смутная догадка мелькнула у меня, я поздоровался и поднял со снега скатанный из овечьей шерсти мячик, величиной с небольшой лимон.

— Зачем вы его бросали?—спросил я.

— Чей-то?— не расслышал старик.

— Я спрашиваю, зачем вы в лису этой штукой кидались?

— Чё это за кизяк? Нашто он мне нужен? Энто не мое,— зачастил он, недружелюбно глядя на меня.