Страница 15 из 24
«Не так уж ты умна»,—подумал я, выбираясь на дорогу
Чем дальше я шел, тем яснее становилась для меня сложная система рисовых полей. Рис не может расти без воды, и каждое поле окружено каналами, по одним вода поступает, по другим—сбрасывается с чеков, как называл эти поля Сергей Брагин. Берега каналов поросли тростником, полынью и вейником, которые скрывали меня с головой. Как правило, возле каждого канала проходили хорошие грунтовые дороги, по которым — если бы не заносы снега — можно было ездить на легковой машине. Выйдя к дамбе, отделявшей поля от плавней, я осторожно выглянул и сразу же наткнулся на мышкующих лисиц. На этот раз они меня не заметили, и я впервые увидел охоту лисы на мышей. Одна из них промышляла в ста метрах, и я без бинокля мог наблюдать все ее танцы. Вытянувшись в струнку, лиса семенила по снегу. Вот она на мгновение остановилась, прислушалась и вдруг свечкой взвилась вверх, упала на передние лапы и сунула морду в снег. Промах! Мышь торопилась удрать, но лиса снова прыгнула и, пробив снег, придавила ее лапами. Облизнулась, и не спеша потрусила дальше. Ее прыжки были так забавны, что казалось лиса занимается не важнейшим для себя делом, а развлекается потехи ради.
Четвертую лисицу я заметил прямо на пашне. Свернувшись клубком, она лежала посредине рисового чека и из-за вывернутого кома земли торчали только темные кончики ее ушей. Как ни бесшумно ступали мои мокасины—лиса услышала меня метров за двести и, не раздумывая, пустилась наутек. Мне представился случай увидеть следы перепуганного зверя. Вообще, я уже обратил внимание, что следы лис далеки от преславутой «ровной строчки», о которой так часто можно прочесть в книгах. По полям бродили и сытые, и голодные лисы, идущие на охоту и ищущие местечко поспать; и все они наследили на снегу по-разному.
Уже возвращаясь обратно, я выгнал из заросшего вала еще двух лисиц. Причем одна, заспавшись, выскочила метрах в сорока. Ирония судьбы! Будь у меня в тот день ружье—я бы не увидел ни одной лисицы. А тут, как обычно, вступил в силу «закон подлости». Мне только и оставалось — вскинуть воображаемое ружье и закричать ей вслед: «Пих! Пах!»
И все же в душе я был доволен: встретить шесть лис за два с половиной часа—да это же за пределом всех мечтаний. Хотя Брагин и говорил, что лис очень много, но это «много» не шло в моем воображении так далеко. Очевидно, нам предстояла действительно интересная охота, и я уже не жалел, что мы не поехали с Димкой в тайгу. В таком приятном расположении духа я и подошел, наконец, к скотомогильнику. Он представлял собой большую яму, на дне которой расположилось полдесятка бродячих псов. Никаких трупов павших животных я там не увидел, хотя земля на дне ямы и была усеяна их костями.
«Какие тут могут быть лисы»,— подумал я, рассматривая лохматую свору, которая, в свою очередь, уставилась на меня.
Кому не приходилось видеть бездомных собак в городе? Эти жалкие, голодные существа—укор человеческому бессердечию. В большинстве своем брошенные хозяевами, они поддерживают безрадостную жизнь на помойках. Иногда совестно смотреть в глаза этим бедолагам—столько в них боли и тоски. Как правило, жизнь городских бродяг коротка — все они заканчивают ее в будках собачников. Иное дело — бездомные собаки поселков и деревень. Очень часто в их жилах течет охотничья кровь, они больше приспособлены для жизни среди дикой природы и, став на бродяжью тропу, становятся совсем не похожими на своих городских родственников. Они тоже отираются возле человеческого жилья, не брезгуют помойками, но могут уйти и в тайгу, и там, при случае, возьмут в оборот даже молодого медведя, не говоря об остальном зверье. Они не стали дикими, но и отошли от человека, обретя независимость. Потому и нет в их взгляде подобострастного унижения, он чаще светится собственным достоинством, хотя человека все собаки по-прежнему считают богом. В стаю бродяги собираются в трех случаях: на свою собачью свадьбу, драку и при подготовке очередного набега. Судя по деловой обстановке, царившей в компании, на этот раз они замышляли последнее. Удовлетворив взаимное любопытство, мы потеряли интерес друг к другу, и я зашагал к деревне. Не знаю, что заставило меня оглянуться, но только когда я это сделал, я увидел, что один из псов выбрался из ямы и, принюхиваясь к моим следам, несколько раз фыркнул. На эти звуки сразу же выскочили его друзья. Они забегали возле ямы, обнюхивая землю, пока рыжий пес не потянул по направлению ко мне. Он бежал, опустив голову к земле, и я не понимал, что его там заинтересовало. В трех шагах от меня бродяга остановился, посмотрел мне в глаза и на мгновение смутился. Потом он перевел взгляд на мои ноги, нос его сморщился пасть оскалилась и пес глухо зарычал.
— Ну-ну, приятель!— сказал я, хотя вокруг меня уже стояло пятеро таких приятелей. Все они недобро скалили зубы и как загипнотизированные смотрели на мои торбаса.
— Вы что—мокасин не видели?!—произнес я, но собаки, вероятно, не думали вступать со мной в объяснения.
Они сжали круг, рычание их становилось все злее, а рыжий предводитель, который привел свору, уже припал на задние лапы, готовясь к прыжку. Я угрожающе гаркнул, и псы в замешательстве попятились, но стоило им снова посмотреть на торбаса, как они опять раздули ноздри. В них словно черт вселился — моя обувка тянула их как магнитом. Я чувствовал, что они ничего не имеют против самого меня — им нужны были мои мокасины.
От столь неожиданного и необъяснимого посягательства я на мгновение растерялся и потерял бдительность. Этого только и ждали недруги. Щелкнули зубы — и рыжий пес вцепился в мою левую ногу. Я успел дать ему пинка, и он отскочил с куском мокасина в пасти. Воодушевленные примером, остальные псы пошли на приступ. В мгновение ока они сделали еще две дыры в моих торбасах, за которые мне пришлось заплатить одному северянину пятьдесят рублей. О том, что торбаса были обуты на мои собственные, отнюдь не железные ноги, я почему-то тогда не подумал. Меня взорвал понесенный ущерб. Я сорвал с себя бинокль и, орудуя им, как кистенем, ринулся в бой. С визгом отлетели два четвероногих разбойника, получив биноклем по хребту. Остальные отбежали на недосягаемое расстояние и остановились. Битые псы поскулили и присоединились к ним. Теперь по их взгляду я видел, что они жаждут не только моих мокасин. Дело принимало дурной оборот— я не заблуждался. Размахивая биноклем, я пятился в сторону деревни, пытаясь увеличить скорость в таком непривычном способе передвижения. Собаки с рычанием двинулись следом и снова взяли меня в кольцо. Пожалуй, больше всего меня настораживало то, что они не лаяли. Это говорило о их решимости довести задуманное до конца.
«Ну уж дудки!»— вспылил я и пошел на прорыв.
И сразу же два пса напали на меня сзади. Мне удалось их отогнать, но моему бодрячеству пришел конец. Положение становилось уж слишком скверным — я видывал, как от таких вот, ничем не примечательных бобиков, в панике бежали трехлетние тигры. Теперь, чтобы уберечь свои торбаса, а заодно и ноги, нужно было действовать жестко. Первый удар вышел действительно жестким—он пришелся в мерзлую землю, и стекла бинокля разлетелись вдребезги. Отбивая наскоки псов, я с трудом добрался до одиночного корявого дубка. Здесь они мне дали передышку, но ненадолго. Как-то боком, с подвыванием собаки снова стали приближаться ко мне. Опасаясь, что вся шайка бросится разом, я раскрутил над головой бинокль. И тут случилось непоправимое. Ремешок выскользнул из рукавицы, и он со свистом улетел под лапы рыжего пса. От неожиданности тот подпрыгнул, ну а в следующую минуту... Не знаю, что было бы в следующую минуту, потому что в следующий миг я уже сидел на дереве, радуясь и удивляясь тому, что мне так легко и быстро удалось поднять свои восемьдесят пять килограммов на двухметровую высоту.
— На-кась выкуси! — крикнул я рыжему пирату и показал ему то, что подобает в таких случаях.
Пес подпрыгнул, и его зубы клацнули в десяти сантиметрах от подошвы. На всякий случай, пришлось забраться повыше. Теперь я был в полной безопасности. Все закончилось благополучно, если не считать разбитого бинокля, дыр в торбасах и того, что меня загнали на дерево в двух километрах от деревни.