Глоток дождя

— Прибыли, соколики, — произнес Ходасевич после знакомства и начал медленно поправлять перебинтованную руку в перевязи. — Тяжко. В капезе полтора десятка постояльцев, многие захвачены с оружием. Кто похитрее, продолжают мутить воду. Видели вчерашнее? Вот-вот. Пора осветить леса получше, выкорчевать заразу.

— Есть такое намерение, — отозвался Юзин. — Повоюем.

Их прервал Грошев.

— Итак, товарищи, собрались мы, главным образом, из-за нашего пополнения. Пусть почувствуют они себя полноправными членами нашего коллектива, «ощутят» задачи, стоящие перед нами. Сложившаяся обстановка не может нас радовать: мы не предвидим события, а плетемся за ними. Прочитаю для новичков выдержки из наших отчетов: «16 июля. На рабочих по сбору трофейного имущества совершено нападение бандой в количестве 7-8 человек, все в красноармейской форме. Убит боец комендатуры, охранявший имущество, четверо рабочих ранены. Банда скрылась с частью имущества, остальное подожжено». Далее, в этот же день: «На южной окраине Кабаньей пущи снайперским выстрелом убит сержант дорожно-строительного батальона». «18 июля. В районе станции Найденвальде тяжело ранен путевой обходчик». «20 июля. В Словиках расклеены листовки на польском языке, в которых полякам-новоселам предлагается под страхом смерти убираться назад, в Варшаву»... — Капитан взмахнул листками. — Вот она, наша повседневность. Кто-то скажет: «Что стрельба — привыкли к стрельбе». Товарищи, не забывайте, идет третий месяц мира. Сыпь бандитизма — болезнь, которую надо ликвидировать в кратчайший срок. С нас спросится каждая жертва. Обстановка сложная: враг маскируется в потоке возвращенцев, перемещенных лиц, переселенцев. Имеется и языковая проблема. Край населяют немцы и поляки, встречаются литовцы. А переводчиков-то у нас — всего один. Хорошо, что пополнение наше знает языки: Черняк владеет немецким и сносно польским, Юзин — литовским. Обособленность хуторной жизни — также проблема. В каждый не заглянешь, да и учет населения поставлен плохо. Мы в этом недорабатываем...

Грошев сделал паузу и сухо продолжил:

— В край переселяются поляки. Недавно один из новоселов прямо заявил мне: «Немцы должны испытать тот же ад, через который прошли поляки в дни сентябрьской катастрофы». Корни таких настроений, конечно, в оскорбленном национальном чувстве. Местные польские власти постепенно укрепляются. Товарищи по нашей линии, сотрудники польской государственной безопасности — госбеспеки, — прибудут послезавтра, По этому поводу, кстати, был звонок от Ватагина. Работать мы должны в контакте, оказывать максимум поддержки друг другу. Начальником, — Грошев заглянул в бумажку, — будет Тадеуш Дондера. Воевал в Первой польской дивизии. Коммунист. Далее. Не могу не отметить, что хозяйственная жизнь города в основном упорядочена. В городе деловой комендант. Заканчивается расчистка улиц, налажена выпечка хлеба, снабжаются электроэнергией учреждения. Все меры, особенно снабженческие, постепенно снимают настороженность горожан, склоняют их на нашу сторону. Отмечу в заключение, что в районе нет крупных войсковых соединений. Нечисть чует ухоронистые места. Кое-кто, не буду называть этого сотрудника, в первые дни приезда затосковал по казакам-разбойникам; здесь, дескать, санаторный режим. Копнули поглубже — покой оказался обманчив. — Грошев отхлебнул остывшего чая. — Никак не наведем порядка в собственном хозяйстве. Разве не безобразие, что в городе появляются подозрительные люди, проживают в свое удовольствие и благополучно убывают в неизвестном направлении. Может быть, и Кох осчастливил нас транзитом?...

После «распеканции» Грошева, как охарактеризовал потом выступление начальника Митрохин, Бугаков и Ходасевич ушли. Оставшиеся обсудили задачи, связанные с направлением Юзина и Черняка в оперативный поиск. Были выделены для обследования подозрительные районы, намечены «почтовые ящики». Ящики гарантировали связь при невозможности личных встреч. Договорились об условных обозначениях в тайниковой переписке: Грошев становился отныне Ведуном, Юзин — Ткачом, а Черняк — Робинзоном. По городу наметили особые меры заградительного характера, что в немалой степени зависело от КПП и патрулей Ходасевича.

Митрохин, как прилежный стенографист, записывал предложения, чтобы после летучки свести намеченное в отчетливый документ действий.

Спор вызвала заминка с обозначением банды Доктора. Юзин предложил:

— Что мудрить, давайте назовем «Битые». Кратко и приятно для слуха.

Грошеву не понравилось:

— Преждевременно, Леонтий Петрович. Они еще в полном здравии.

Хохотом отметила летучка заявку Митрохина:

— «Мокрицы»...

Опасаясь нарастающей волны шуток, капитан прекратил дискуссию, выбрав, как наиболее подходящее, — «Кроты».

После летучки Черняк и Юзин сели за изучение карты района. На ней Грошевым были густо нанесены пометки у обозначений мостов, фольварков, железнодорожных разъездов. В зонах, прилегающих к Зеебургу, закручивались в плотном хороводе тревожные крестики. Андрей ориентировался в этой карте увереннее, чем Юзин, так как был здесь в летнем лагере абвера с курсантами-морзистами, проводил на местности тренировочные занятия по установлению двусторонней радиосвязи. Поэтому Андрей перешел к делам с текущими материалами, отобранными для них Грошевым. Особо была выделена фамилия хуторянина из мазур, в непосредственной близости от жилища которого планировалась расквартировка напарников, и рукой капитана написано:

«Устанавливать связь только в аварийной ситуации».

В комнатушку время от времени долетал ровный голос Ивана Николаевича: шел очередной допрос. Андрей выглянул в щель: спина Грошева, пересеченная ремнем; мясистое лицо переводчика; у двери — вооруженный солдат. Предосторожность не лишняя, так как допрашиваемый — убийца-одиночка, одичавший во время лесных блужданий. Из сумбурной и сбивчивой речи его Андрей уловил отдельные фразы:

— Жить, убивая других, — принцип звериной свободы. Попробуйте, — говорил убийца, — попробуйте охоту на людей. Это — искусство. Вы не можете не знать этого...

Арестованного увели. Тут же заглянул Митрохин:

— Как в отношении обеда? Не пора, Иван Николаевич?

Обедали в кабинете Грошева. Гороховый суп, скудный гуляш, концентратный кисель. Как и на совещаниях — во главе стола Грошев.

После супа шутливый запал Митрохина настиг невозмутимого Бугакова:

— Все, что расскажу, не для распространения... Сами знаете, волевым указанием начальника группы на меня возложено почетное право составления сводок в отдел. Я незаменим в бумажном деле, но недавно повезло, нашлась работка на периферии. За сводку засел Петя. Я не буду цитировать ее полностью. Составлена она грамотно и основательно, как все, что делает наш Петя. Также решило и наше руководство, подписало, не вчитываясь, и направило в отдел, — Митрохин бросил добродушно-ангельский взор в сторону Грошева. — Через энный промежуток времени слышу: смеется наше руководство редким для себя смехом. «Держу пари, — говорю я Пете, — опять ты что-то натворил». Петя морщит лоб, думает и честно говорит: «Ничего такого за собой не числю»... Как ни печально, именно Петя был причиной смеха. В сводках задержаний, в графе «национальность», помимо русских, поляков и некоторых других, Петя поместил манчжур.

Кое-кто начал улыбаться, догадываясь.

— ...В отделе составили еще один отчет, отправили в Кёнигсберг, оттуда Петины «манчжуры» пошли гулять в Москву. Центр среагировал на них сверхсрочной телеграммой: «Незамедлительно сообщите причину нахождения манчжур на территории Восточной Пруссии». Наш Петя странным образом перепутал манчжур с мазурами, — закончил Михаил.

Хохот был беззлобен: Бугаков — общий любимец, и его добродушие обезоруживало. Соблюдая хороший тон, сконфуженно похохатывал сам Петя.

Обед дарил минуты живого общения: вместе собирались редко. Оперативная работа захватывает человека целиком, многолюдия и гласности не терпит. А личного времени — постоянный дефицит. Поэтому бесценны встречи в товарищеском кругу и так памятны «разрядки».