Глоток дождя

...«Виллис» промчался вдоль речушки, остановился у каменного моста. В кабину заглянул часовой, узнал Грошева и отошел к шлагбауму — проезжайте. Прогрохотали по мосту, середина которого была залатана бревнами и досками.

— Мы только что миновали границу между Литвой и Восточной Пруссией. Бывшей Пруссией. — Грошев резко крутанул рулем, объезжая глубокую колдобину. — Я отметил на карте сигналы последнего времени: попытки нападения на польских переселенцев, обстрелы и убийства наших военнослужащих. Что получилось? В двадцатикилометровой зоне вокруг города три десятка крестиков — потянет на хорошее кладбище. Кто направляет эти действия? Пока мы имеем наводку на Доктора. Где он может скрываться? Не исключено, что в Кабаньей пуще — она полукольцом охватывает город, а то и на одном из островков в цепи болот за дамбой. Пока не дотягиваемся...

— Расплывчато, — отметил Юзин. — Район поиска остается обширным.

— Да... И ваши задачи будут идентичны задачам группы. Разница лишь в том, что вы будете на нелегальном положении. Вам предстоит обосноваться в окрестностях города и нащупать банду.

— Я думаю, что у Доктора есть свои люди в Зеебурге, — высказал мнение Юзин.

— Скорее всего. Доктор осведомлен о некоторых режимных мероприятиях и удачно избегает ловушек. Однако нащупать связи Доктора с городом нелегко. За пределами Зеебурга систематически бывают десятки горожан.

— До сих пор никаких зацепок? — удивился Юзин.

— Вот как вы истолковали мою самокритику, — усмехнулся Грошев. — Есть зацепки. Пытаемся их развить во что-то посущественней. Особо мы выделили двоих. Что интересно: оба появились в Зеебурге незадолго до захвата города нашими частями. Первый — Вайкис, литовец по национальности. Весьма общителен, повышенно любознателен. Пишет вывески и рекламы для торговцев, отваживается создавать портреты немногочисленных офицеров Зеебургского гарнизона. Один из его «шедевров» висит в кабинете коменданта Лепетухина. Вечерами Вайкис также бывает на людях: музицирует в питейных заведениях. Пытаемся выяснить закономерность его исчезновений из города. Особо интересные данные появились в последнее время: Вайкис пробовал приобрести медикаменты и перевязочный материал.

— Это уже что-то, — протянул Юзин. — От этого можно танцевать. Его приметы?

— С приметами и прочими сведениями вы познакомитесь. Скажу вкратце: пятидесяти лет, среднего роста, поджарый. Одинок. Говорят, любит прикидываться человеком не от мира сего. Впрочем, проверите сами.

— Русским владеет? — спросил Андрей.

— Минимально. На польском и немецком объясняется отлично.

— Учтем, — резюмировал Леонтий Петрович. — Кто второй?

— Некто Борусевич. При немцах обретался в городе, но когда нагрянули наши, перебрался в Кирхдорф, занял пустующий дом. Ударился в огородничество и частенько навещает местных трактирщиков: продает овощи, зелень. По данным его регистрационной карточки, прибыл сюда из польского города Кельце. С трудом перепроверили, оказалось: в Кельце такой человек никогда не проживал. Некоторые детали психологического плана в его поведении заставляют задуматься: скрытность, настороженность по отношению к людям, пытающимся установить с ним контакт.

«Виллис» тряхнуло на выбоине, залитой лужей, машину повело вбок. Андрей навалился на Юзина. Тот даже не шелохнулся. Стараясь скрыть неловкость, Черняк поспешил спросить:

— Какая легенда будет у нас?

— Технические детали обсудим на месте. Но мне видится самое простое: в недалеком прошлом вы сотрудничали с фашистами, теперь скрываетесь. Для тебя, Андрей, и выдумывать не надо — ты инструктор немецкой школы агентов-радистов. Что-то в этом роде подработаем и для Леонтия Петровича. Придумаем для вас какое-нибудь скользкое, требующее поездок занятие. Скажем, контрабандная деятельность. Это оправдает ваш интерес к темным личностям.

— Это будет правдоподобно, — согласился Юзин.

— А как прочески? — снова спросил Черняк. — На себе испытал: эффективное средство. В лесах шерстили?

— Прочески пока исключены. Где прочесывать?

— Местные жители помогают?

— Присматриваются, Геббельс выветривается с трудом...

В чересполосице вопросов-ответов прошла большая часть пути. В Зеебург прибыли затемно. На контрольно-пропускном пункте посветил фонариком кто-то невидимый:

— Проезжайте, товарищ капитан!

— Даешь ты, Васин, — заворчал Грошев. — Вначале ослепил, потом гонишь прочь. Как тут без меня?

— Нормально, товарищ капитан. Без чепе...

Осторожно маневрируя в узких улочках города, машина выбралась на рыночную площадь, прошла еще несколько сот метров и въехала во двор бывшего артиллерийского училища.

— Прошу прямиком ко мне, — гостеприимно сказал Грошев.

Дежурный пограничник козырнул капитану.

— Все на месте? — спросил у него Грошев.

— Так точно.

По широкой лестнице они поднялись на второй этаж. Грошев распахнул дверь кабинета. Лейтенант, по-видимому дремавший, встрепенулся и вскочил из-за стола:

— Наконец-то!

Обращаясь к новоприбывшим, Грошев представил:

— Знакомьтесь, Михаил Митрохин — бумажная душа нашей группы.

— Мне ваши сводки, товарищ капитан, — моментально взвился Митрохин, — по ночам мерещатся, вроде привидений. Из-за них живого дела не вижу. Я же оперативный уполномоченный, не секретарь-машинистка.

— Ладно-ладно, — прервал его Грошев. — После об этом.

Потом Черняк узнал: Митрохина включили в группу третьим после Грошева и Бугакова — старшего лейтенанта, человека могучего телосложения и завидной реакции. И хотя капитан просил не давать ему «стажеров», с Митрохиным ему повезло. Задиристый, старательный и работоспособный, Митрохин успевал во всем, несмотря на то, что оперативный опыт у него был еще невелик. Митрохин снял с Грошева часть канцелярской работы — той обязательной писанины, которая закрепляет результаты труда. Миша умел писать быстро: навострился в бытность литсотрудником молодежной газеты.

Андрей чаевничал со всеми в кабинете Грошева, прислушивался к незамысловатому разговору. Напротив Андрея крутил ложечку в стакане Иван Николаевич. Как сильно постарел Грошев: ввалились глаза, прорезались стрелки морщин, выше поднялись залысины. Не сомневаюсь, думал Андрей, он и во мне откроет перемены. Скажет, заматерел Андрюха, растерял юность на военных перепутьях, поскучнел душой...

Грошев перехватил изучающий взгляд Андрея, поднялся из-за стола:

— Отбой, товарищи!

...За темно-зелеными занавесками — тесная каморка, «хоромина» Грошева. Кровать, на которую улегся Андрей, стоит у тыльной стороны камина, выходящего парадной в грошевский кабинет. На изумрудного цвета изразцах — прихотливый орнамент: вязь репейника и роз. Вверху замковый изразец с ликом сатира. В изголовье кровати — квадратный столик с лампой под газетным абажуром, на нем подшивка «Фронтовой иллюстрации», стопка книг. Андрей вытянул наугад один из томиков, открыл страницу:

Странно и безрадостно напутствовал его Тютчев. Разве безысходность нужна Андрею перед операцией? Нет, он будет думать о доме. Что там? Сейчас все чаще возникали они в его воображении: отец, умерший от инфаркта в первый год войны (смерть настигла его в заводском кабинете); брат-книгочей с насмешливо-задиристой улыбкой и непрочной походкой человека, подраненного полиомиелитом; вспоминалась, но реже, — мать, которую он потерял в детстве. Она представлялась ему золотистым теплым облаком, неясным источником его существования. Иногда ее облик вырисовывался отчетливее: в полуовальном отверстии театральной кассы обитало ее вечно-задумчивое лицо с сияющими кудряшками волос. Что-то в ней неуловимо напоминало Андрею Ирину, зеленоглазую девчонку из предвоенных лет, которую не понять, не воссоздать теперь — так далека она.