Твёрдая рука

Макс Далин

Твёрдая рука

Время волшебников прошло…

— Всё-таки я не понимаю — как это «освобождён от рисования»? — снова сказала Хеда, неприязненно глядя, как Лео засовывает тетради в рюкзак. — Я понимаю — от физкультуры. По справке от врача. Но от рисования — с чего бы?

Лео пожал плечами, не желая вступать в пререкания. Ему было заметно неловко и хотелось улизнуть поскорее. Не получилось.

Уже почти у двери его остановили.

— А ты куда это? — спросил Верзила Дин с глумливой улыбочкой. — Слышь, новенький, у нас в одиночку не сматываются.

Чтобы взглянуть на Дина, Лео пришлось поднять голову. Новенький, объявившись три дня назад, стал самым мелким в классе. Мелким и тощим вдобавок. И белёсым. С остреньким землистым личиком, в очках. Дин назвал его Крысёнышем, а у Лео не хватило храбрости возражать.

— Ну чё? — спросил Дин в ответ на взгляд снизу вверх. — Филоним, значит?

— У меня освобождение, — сказал Лео проникновенно. — Мне нельзя.

Компания Дина дружно прыснула. И Хеда со второй парты сказала:

— Он говорит, у него и по черчению освобождение.

— Слышь, Крыс, вались на место! — приказал Дин. — Я тебя не освобождал. Будешь рисовать этот идиотский горшок с этими, мати их, цветуёчками, вместе со всеми, тля!

После такого заявления следовало подчиниться или драться, но Лео не мог драться с Дином по определению, хотя, кажется, хотел. Целых полминуты.

— Вали-вали! — ухмыльнулся Дин, заметив его колебания. — Очки по карманам разложу, убогий…

Но тут прозвенел звонок, и в тот же миг в класс вошла чертёжница по прозвищу Пилорама. И, к глубокому потрясению класса, увидев Лео, тут же выдала:

— Ты что здесь делаешь?! Вон, немедленно! Положи карандаш сейчас же! Ещё раз увижу в своём кабинете — к директору пойдёшь! Мне неприятностей не надо…

Лео выскочил из класса, как ошпаренный, а Пилорама повернулась к Дину и его дружкам:

— А вы что стоите?! А ну — по местам и готовиться к уроку!

— А почему он освобождён, Мать Дафна? — спросила Зельда голосом хорошей девочки.

Но Пилорама на сей раз и не подумала беседовать с собственной любимицей.

— Не твоё дело… Вы, в последнем ряду! Долго буду ждать, пока на вашем столе появится бумага?

Класс уныло взглянул на выставленный у доски натюрморт — комнатный цветок в покрытом известковыми потёками глиняном горшке и восковое яблоко — и смирился с неизбежным.

Разве что многие здорово заинтересовались. Но удовлетворение любопытства пришлось отложить.

После урока Лео обнаружился около входа в столовую. Он сидел на парапете, окружающем жуткий заплёванный цветник — парапет состоял из цемента и острых каменных осколков, но более подходящих для сидения предметов в холле не было — и тоскливо смотрел на надкушенную подгорелую плюшку. При виде подходящих одноклассников, Лео поднялся. Вид у него был усталый и виноватый.

— Жрёшь, что ли? — осведомился Чик, прыщавое бесплатное приложение к Дину.

— Хочешь? — Лео протянул Чику плюшку, и тот не отказался.

— Избалованный, значит, — констатировал Дин. — С уроков отпускают, булки трескаешь только с изюмом — так, что ли?

Лео неуверенно улыбнулся.

— Чего тебя Пилорама выгнала? — спросил Дин.

— Я в Художественную Школу ходил, — сказал Лео. — А месяц назад они узнали, что у меня того… способности.

Свита Дина перестала улыбаться. Сам Дин присвистнул:

— Врёшь!

— Нет, правда. Отца вызывали. Он пришёл — мою комнату обшарил, выкинул всё, что можно: и краски, и пастель, и карандаши цветные… Сказал, что меня могут забрать… ну, в Комитет. Мои переехали, на всякий случай. Из Художки меня выгнали, вот сюда перевели. Мне можно только ручку и простой карандаш иметь… да и то… ты понимаешь.

— Офонареть… — протянул Дин. — Фантастика…

— Ты больше не рисуешь? — спросил Чик шёпотом. — Вообще? Жуть какая…

— Рисую, когда никто не видит, — ответил Лео тоже шёпотом. — Только не дорисовываю. Ну, ты понимаешь. Узнают — ведь заберут, в натуре.

— А ты крутой, — сказал Дин с оттенком некоторого даже уважения. — Гулять выйдешь сегодня? Можешь на площадку за гаражами приходить, никто не тронет. Куришь?

— Не-а.

— Сопляк, — хмыкнул Дин без всякого, впрочем, презрения и агрессии.

Лео кивнул и пожал плечами. В этот момент он стал по-настоящему одноклассником Верзилы Дина — потому что всякий тощий задрот не мог считать себя удостоенным такой чести, даже сидя с Дином за одной партой. Но Лео оказался крут — а крутые парни годятся Дину в приятели.

Вечер был тёплый, душный и бледно-голубой. Вечером сидели на скамейке, перетащенной с детской площадки в укромное место — скамейке, изрезанной разными словами и даже разными знаками, не имеющими особой силы только из-за слабости и неопытности исполнителей. С одной стороны компанию укрывал от чужих глаз куст боярышника, цветущий и отвратительно воняющий помоями, а с другой — оштукатуренная кирпичная стена гаража. Дин, Чик, Элвис и Нори курили, Рыжий тискался с Хедой, а Лео пил из бутылки покупной синтетический холодный чай и завороженно смотрел на белую стену.

Из-под штукатурки тоже многое просвечивало. Стену явно выбелили недавно; никакой управдом, никакой участковый стражник не потерпят на своей территории размаханной во всю ширину стены надписи «Дети Сумерек — виват!», которая едва угадывалась под слоем белил, как призрак самой себя. Обладая некоторым воображением, можно было прочесть ещё с десяток названий модных групп, чьи-то имена и грязные словечки — но белили не из-за них, ясное дело. И теперь эта белая поверхность с призрачными словами, тающими в белизне, гипнотизировала Лео, как громадный чистый лист.

— Слышь, способный, — окликнул Дин, открывая банку с пивом. — А как узнали-то? Надо же было осторожно…

Лео смутился и отвернулся.

— Показал одной… Спираль.

— С ума сошёл?!

— Я — маленькую. На блокнотном листке. Только палец просунуть…

— Донесла?

— Ага… Да и как скроешь, если уже научился? Просто в студии рисуешь — а оно… само, можно сказать…

«А мне покажешь?» — чуть не сорвалось у Дина с языка, но он вовремя перехватил эти слова на подлёте и заменил другими:

— Пива хочешь?

Лео покачал головой, поднял и поболтал чай в бутылке — и вдруг поднял бутылку на уровень глаз, глядя на свет. Жидкость светилась в вечернем свете, как янтарь.

— Ты что? — спросил Дин почти испуганно, увидев, как у Лео изменилось лицо.

— Бархатный, — сказал Лео, улыбаясь чайным бликам. — Порисовать охота — сил нет.

— Не, ты что! Стой! — выпалил Чик. — Умом ушёл?! Заберут же!

— Я знаю, знаю…

— Это «заберут» — всё равно, что убьют, — сказал Элвис. — Или запрут где-нибудь, будут колоть всякой дрянью, пока слюни пускать не начнёшь… не стоит свеч.

— Очень хочется, — сказал Лео и поправил очки. — И — я не красками.

Он говорил тихо, но все услышали. Хеда и Рыжий отвлеклись друг от друга, компания Дина смотрела на Лео с ужасом и восторгом. «Не надо», — прошептала Хеда, но и ей хотелось до смерти, а Чик попросил:

— Только не спираль. Что-нибудь маа-аленькое…

Лео наклонил бутылку над пальцами, выплеснул на руку немного чая и провёл по белой шершавой поверхности. Остался призрачный рыжеватый след — то ли чайного экстракта, то ли искусственных красителей. Лео вздохнул и плеснул ещё.

Сперва не было ничего, кроме прозрачных рыже-коричневых пятен и проступающей из-под штукатурки черноты. А потом эти пятна начали складываться — рыжие с чёрными — в очерк высокого лба, в нос цвета корицы, в раскосые глаза и мягкие чуткие уши, в мощную бурую лапу в чёрных колечках какого-то выцветшего граффити, в длинное тело — грозные мускулы лениво расслаблены — и вот лежит на надписи «Дети Сумерек — виват!», как на выступе скалы — упругая, бархатная, чайного цвета хищная кошка…