Дело об опеке

Я все это время был просто выключен, обесточен, меня не существовало. Перегрузки выбили меня из мира… удивительно, как я сумел очнуться… А придя в себя, я почти пожалел об этом — когда увидел в тусклом аварийном свете восковое запрокинутое лицо Андрея с остановившимися стеклянными глазами и черной струйкой из угла рта и неподвижную спину Гн-Ктанга, лежащего на сгоревшем пульте.

Я думал, Гн-Ктанг тоже мертв — и поразился, как уцелела такая хрупкая конструкция — мое собственное тело… Было тяжело дышать. Когда я попытался встать, переломанные ребра скрежетнули одно о другое с ощущением более гадким, чем просто боль. Я дотронулся до Гн-Ктанга — и он сжал на мертвом рубильнике четырехпалую руку.

— Господин Сибирцев, я попросил бы вас с этого момента рассказывать как можно подробнее. Итак, вы поняли, что ваш капитан мертв, а бортинженер еще жив. Что вы стали делать дальше?

— Обычно, как учили. Аптечка в рубке у нас с давних времен содержит два отделения — в одном препараты для землян, в другом — для кундангианцев. Наши ампулы розовые, а кундангианские синие, чтобы в запарке не перепутать. Каждая маркирована на трех языках. Я ввел Андрею стимулятор сердца… хотя было понятно, что он уже давно мертв… но я просто не мог не попробовать… а Гн-Ктангу — ускоритель регенерации и снотворное. Потом я перетащил его с пульта в кресло…

Он оказался очень тяжелым, наш рыцарь. Вдобавок, его изолирующий комбинезон прогорел во время короткого замыкания — и меня здорово тряхнуло, когда я случайно дотронулся до его голой кожи. Мне повезло, что Гн-Ктанг был без сознания, а поэтому электрическая активность его тела снизилась почти до нуля — иначе его разряд меня добил бы… С другой стороны, я страшно огорчился, когда понял, как слабенько меня коротнуло — относительно его нормального состояния. Я подумал, что он еле живет, если энергии в нем не больше, чем в аккумуляторе для ноутбука…

— И потом вы отправились проверять состояние пассажиров?

— Честно говоря, нет. Мне почему-то в голову не пришло, что все в таком состоянии. Я думал только о том, что нам с Гн-Ктангом надо будет оживлять и поднимать крылья вдвоем — и что рыцарю врача надо, настоящего… я за Валюшей Трофимовой побежал, за врачом экспедиции. Думал, она-то — ксенолог-профи, она поможет…

— Вы побежали?

— Пошел. Настолько быстро, насколько вышло… побежал, пожалуй; я торопился.

— Госпожа Трофимова была жива на тот момент?

— Нет. Можно воды? Спасибо. Так вот, я понял, что Вали больше нет, когда увидел медицинский отсек. Я понял, что ни врача у нас нет, ни регенерационной камеры, ни диагностов — там все превратилось в кашу, взорвалась какая-то штуковина…

— А господа Друзь и Мюллер?

— Дитрих находился с Валей в медотсеке… они, я думаю, погибли при взрыве. А Артем Петрович… он был у себя в каюте, в кресле с антигравами, ему ведь уже под пятьдесят было, он перегрузки тяжело переносил… глупо умер и обидно. Андрей говорил ученым, чтобы они закрепляли свои вещи перед маневром, но они же не слушают… короче, в момент столкновения с поверхностью в каюте разбились контейнеры для образцов, кусок пластика отлетел и в горло ему воткнулся, как стилет. Когда я пришел, там все уже… помогать было некому.

— А ахонцы находились в антигравитационных капсулах?

— Должны были. Но они очень не любят — перегрузки переносят легче людей и вообще… Чьень говорил, что эти капсулы похожи на клетки для перевозки животных, какие он на Земле видел — и что он чувствует себя, как домашний питомец, которого везут на дачу…

— Господин Чьень знал слово «дача»?

— Он вообще много знал о землянах. Любил кино смотреть…

— Короче говоря, они не легли в капсулы?

— Нет. Они же не могли даже представить себе, что случится такая беда. Думали, Андрей поворчит за нарушение правил — и все… ахонцы не особенно дисциплинированные, если приказ исходит не от их Альфы. Они все разбились вдребезги. Переломались. В их отсеке в крови были и стены, и потолок, а они сами лежали где попало, как брошенные игрушки… они же легонькие, ахонцы — их било обо все, как придется… простите, мне тяжело об этом вспоминать.

— Вы хотите сказать, что госпожа Тьянья тоже была мертва? Как же вы обнаружили Зялью? Я не понимаю, как она вообще уцелела.

— Я тоже не понимаю, господин дознаватель.

Тьянья меня ужаснула — именно потому, что я знал о младенце у нее в сумке. Мне показалось, что она хваталась за все, что подвернется — пыталась как-то смягчить удары животом: пальцев у нее больше, можно сказать, не было — крошево, и крылья переломаны во многих местах. Я, помню, подумал — косточки торчат, как сломанные спицы из старого зонтика — и ужаснулся собственному цинизму; мне было страшно жаль ее, но восприятие и разум оказались как-то по разные стороны реальности… В конце концов, она, наверное, ударилась головой — когда я ее поднял, голова так повисла… Но я почувствовал, как внутри ее сумки шевелится живое существо — маленькая Зялья, которой еще и недели от роду не было! Как-то Тьянья все-таки ухитрилась ее спасти — уже сама погибая…

— Зялья сама выбралась из сумки матери?

— Она еще не могла этого сделать, господин дознаватель. У ахонцев короткая беременность — но детеныши рождаются, как бы, не совсем доношенными; в сумке они доразвиваются до конца. Честно говоря, я не хотел бы об этом… но… хорошо. Я ее вытащил. К тому моменту я понял, что, кроме нас с Гн-Ктангом, Зялья — единственный уцелевший.

— То есть, вы не сомневались в этичности своих действий?

— То есть, я должен был подумать, этично или неэтично спасать ребенка своей подруги?

— Зялья могла умереть, когда вы ее извлекли?

— Вероятно. Но если бы я ее оставил, она наверняка умерла бы.

Она была такая крошечная… ростом с месячного котенка, не больше… белесая, с плотно закрытыми глазками… бархатная на ощупь. Тихая-тихая: ахонские младенцы плакать не умеют. Хрупкая… тонюсенькие косточки. Перепонки крылышек — не толще бумажного листа, коготочки еще мягкие — и она уцепилась за мои пальцы. Ей холодно было…

— Вы отдавали себе отчет, что медотсек уничтожен, и помочь ей негде?

— Я об этом не думал. Я сунул ее за пазуху, чтобы хоть немного согреть, и пошел на камбуз. Синтезаторы, само собой, не работали, но я надеялся, что найду подходящее для детского питания в консервах ахонцев. Их младенцы едят по-чуть-чуть, но почти все время…

— Вы читаете по-ахонски?

— Говорю свободно, но читаю довольно плохо. Я уже сказал: надписи на всех емкостях — с лекарствами, с пищей, с химикатами — были продублированы на трех языках. Я подумал — надо попытаться найти что-нибудь вроде заменителя молока. Ахонцы ведь должны были учесть все возможные случайности… но молоко я там не нашел.

Я все перерыл. Я разыскал целый контейнер с фруктовыми консервами, несколько пакетов с надписью «Цветочная пыльца», коробку с земными засахаренными орехами, подписанную «Подарок для Стаи от Института Космических Исследований» и несколько банок с земной сгущенкой и сливочным сыром, до которого ахонцы были большими охотниками. А ахонского молока не нашел.

Потом я узнал, что не там искал. Но в тот момент меня просто трясло — и самым принципиальным на свете сделалась жизнь этой ахоночки. Когда я думал, что она может погибнуть от голода — у меня все застывало внутри.

Наверное, я был в шоке.

— Что вы предприняли потом?

— Вернулся в рубку. Я принял только обезболивающее, потому что регенераторы затормаживают или убаюкивают, а спать было нельзя… но действие препарата уже заканчивалось, и мне становилось тяжело двигаться. Я пошел принять еще одну дозу.

— Рискованный шаг.

— У меня не оставалось выбора. Зялья цеплялась коготками за мою куртку изнутри, и я чувствовал, что она дышит… страшно боялся случайно ее погубить. Я даже с человеческими младенцами фактически не имел дел, я не женат — а уж ахонский-то был и вовсе… короче, я был здорово не уверен в себе. Я хотел накачаться обезболивающим и порыться в остатках медотсека или запустить синтезатор. Но в дверях чуть не столкнулся с Гн-Ктангом.