Страница 13 из 48
Землекопы из бригады Солдатенкова загудели, но сам бригадир угрюмо молчал.
Макаров взял чистый лист бумаги и начал пересчитывать итоги последних замеров. Ему страстно хотелось, чтобы первенство осталось за Солдатенковым. «Попробуй у него знамя отобрать, — думал он. — Руку зубами отгрызет. Мужик тяжелый, неприятностей с ним не оберешься. И чего это Ченцов вдруг так загорелся?»
Макаров знал заранее, что выкладки Ченцова верны, а все-таки считал и пересчитывал. Нет, у Ченцова получалось больше.
Он так и сказал, обводя жирным кругом последнюю итоговую цифру. Ченцов, посверкивая своими маленькими глазками, победно оглянулся. Бригада его удовлетворенно загудела.
И тогда Солдатенков, до сего времени угрюмо молчавший, вдруг проговорил:
— У нас девять человек было, — произнес он злобно. — Это как же, не учитывается?
И тут всех вдруг словно прорвало.
— А мне-то что? — кричал Ченцов, вскочив с табурета. — У него люди гуляют, а я ответчик?
— Сам виноват! Следи за порядком!
— Отпустил, значит, должен за него выработать!
— Наше знамя, какие тут разговоры!
— На вот, возьми его с маслом!
— Постойте, — поднял руку Макаров, — я что-то тут не пойму. В чем дело?.
— А чего понимать? — поднял на него свои дерзкие глаза молодой бригадир. — Мы не полной бригадой работали.
— Заболел кто, что ли? — спросил Макаров.
— Нет, я Дубинку отпустил.
— Куда, зачем?
— В горы. Там у него земляк какой-то работает у геологов. А машина как раз попутная была. Тоже ведь надо человеком быть. Здесь, в этой глухомани, каждому земляку вот как обрадуешься. Хоть душу отведешь.
Макаров задумался. Это, конечно, меняло дело. Ведь состав бригады мог меняться, и за основу выработки нужно брать выработку на одного человека.
— Вот что, ребята: это меняет дело. Выработка на одного человека у Солдатенкова остается выше. И потом: давайте договоримся, товарищи. Мы не можем каждый день подводить итоги. Будем это делать два раза в месяц, а может быть, даже раз в месяц, а не то мы здесь из скандалов и ссор не вылезем. Согласен, Ченцов?
Ченцов злобно сплюнул.
— Я им еще покажу кузькину мать, — проворчал он. — Они у меня попляшут.
«Вот же зловредный старик», — подумал Макаров, пробираясь к выходу. Он встретился с сияющими, торжествующими глазами Маруси и усмехнулся: «Радуется девка, ее Сережка опять впереди!»
Уже выходя из конторы, Макаров вспомнил о письме. Его принесли еще утром, и оно лежало на столе. Виктор сразу же узнал почерк на конверте. Письмо было от Юлии. Он несколько раз писал ей, но не получал ответа. Наконец, — это случилось недели две тому назад, — пришла почтовая открытка, в которой мать Юлии сообщала ему, что все письма она переслала дочери в Москву, где та учится на каких-то театральных курсах.
Макаров не успел прочесть письмо Юлии. Он положил его в карман и вышел вместе со всеми.
— Дубинка-то твой вернулся? — спросил он, догоняя Солдатенкова.
— Вернулся, — ответил тот. — Сегодня утром.
— На нашей машине?
— Нет. Попутная какая-то. Кажется, Туркменсеры.
— Что-то нашей машины долго нет, — забеспокоился Макаров. — Еще вчера вечером должна была вернуться.
— Что-нибудь помешало, — попытался успокоить его бригадир. — Как там в горах?
— Да ничего, — замялся Макаров. — Я, признаться, в новом лагере еще не был. Сегодня обязательно поеду.
Они шагали рядом по узкой, окаймленной камышом тропинке, впереди весело и громко переговаривались-землекопы.
— Ну, как, Солдатенков? — спросил вдруг Макаров, искоса поглядывая на бригадира. — Не думаешь отсюда лыжи навастривать?
— Нет, не думаю, — серьезно ответил тот. — Я ведь понимаю — здесь большое дело делается. Трудно, а нужно. Вот закончим дорогу, деньжат немного подзаработаю, тогда и вернусь домой. Учиться поеду. Обязательно учиться буду.
— Это куда же домой?
— Я ведь рязанский, — даже удивился такому вопросу Солдатенков. — Из села Константиновка. У нас Есенин родился, прямо через улицу домишко ихний, как сейчас вижу. — Он тяжело вздохнул. — Какой певучий человек был!..
Макаров очень любил стихи Есенина и многие знал наизусть.
— Вот это здорово, — хлопнул он, по спине бригадира. — Ты нам доклад когда-нибудь сделаешь о земляке, а?
— Ну уж и доклад, — смутился Солдатенков. — Коров, правда, вместе пасли, сухую малину курили.
Они подходили уже к полотну дороги.
— Машина какая-то стоит, — показал глазами Солдатенков. — Видать, начальство приехало.
«Что за начальство?» — думал Макаров, торопясь к небольшому пикапу, стоявшему у дорожного полотна. Он никого сегодня не ждал.
Возле машины стоял молодой красивый туркмен с бритым лицом и черными выразительными глазами. На отвороте его серого щегольского пиджака алел продолговатый значок члена ЦИКа Туркмении.
Увидев Макарова, он пошел к нему навстречу и протянул руку.
— Берды Сатилов, представитель Туркменсеры. С кем имею честь?
Макаров представился.
— Вот и хорошо, — обрадовался Сатилов. — Я с вами давно встретиться хотел. Нам дорога очень нужна, очень. Как тут у вас дела обстоят? Все в порядке?
— Как будто в порядке, — ответил Макаров. — Несколько дней тому назад в горах участок открыли. Там работы по новому варианту ведем, более выгодному.
— В горах? — заинтересовался Сатилов. — Это очень хорошо. Кто же там у вас за старшего?
— Петрова, — ответил он и добавил: — Девушка, техник.
— Вы что, шутите?
— Почему шучу? — удивился Макаров. — Какая разница — мужчина, женщина? Нас всех одинаково учили. Или у вас тут не принято, чтобы женщина была начальником?
— У нас тут, — с горечью произнес Сатилов, — женщин пока что, случается, еще продают и покупают, как верблюдиц. И кстати, почти по той же цене. Но я имел в виду совершенно другое. В горах нужна твердая рука. Какой-нибудь бродяга, ошалевший от гашиша, может всполошить весь лагерь. Вы хотя бы подумали об охране?
Макаров виновато молчал.
— Сельсовет прислал людей? — спросил Сатилов, правильно истолковавший молчание Макарова.
— Все обещает, — отвернулся Виктор.
Неожиданно он увидел вдали знакомую фигуру шофера в серой кепочке блином и зеленой рубахе.
«Что там стряслось? — вздрогнул Макаров. — Почему он один? Почему идет пешком?»
— Яшин! — закричал он. — Что случилось?
Почти бегом он бросился навстречу Яшину. Ему уже хорошо видно шофера в грязных полосах и такие же грязные полосы на его рубахе. Один рукав у Яшина разорван, виднелось голое тело с содранной посиневшей кожей.
Подбежав к шоферу, Макаров в изумлении остановился: Яшин плачет. Слезы текут по его щекам и падают на раскаленную землю.
— Машину сожгли. Сожгли, гады!
Он срывает с головы кепочку и с силой швыряет на землю.
— Что произошло? — тормошит его Макаров. — Перестань психовать!
К Макарову неслышно подходит Сатилов. Он внимательно прислушивается к словам шофера.
— Разве там можно работать? — кричит тот. — Все к черту пошло. К черту!
— Толком говори! Машину проворонил, — отвечать будешь. А я тебя спрашиваю, что на участке? Где Петрова?
— Все работу бросили, ушли.
Макаров встречает внимательный, настороженный взгляд Сатилова.
«А я вам что говорил?» — как бы читает он в этом взгляде.
— Бросьте паниковать! — строго произносит Сатилов. — Расскажите обо всем по порядку.
— Какой вам порядок нужен? — снова вспыхивает Яшин. — Машину сожгли, а народ работу бросил. Нас, говорят, здесь, как баранов, перережут. Снялись и ушли.
— И Петрова? — продолжал допытываться Макаров.
— Петрова больна, — хмуро ответил Яшин. — С этого все и началось…
— Что началось?
— А вот — все. Петрова вывихнула ногу. Вывихнула или сломала, я уже точно не знаю… Решили мы ее везти сюда, в санчасть при погранотряд. Я спохватился — нет горючки. Была канистра, куда-то пропала. Схватил ведро и бегом к буровым мастерам. Пока туда-сюда, стало смеркаться. Наконец достал, ведро бензина и бегом к себе. А там такая ложбинка небольшая, а потом бугорок, а с него весь наш лагерь виден. И только я на тот бугорок взбежал, меня кто-то прямо по глазам как ударит. Бросил я ведро и бегом к машине. А она вся уже горит. Люди, рабочие наши возле нее прыгают, кричат, а что толку? Я тоже в огонь полез и вот… — Яшин показал свои обожженные, в волдырях руки. — И никто не знает, как это случилось. Вспыхнула вдруг машина, и все тут. Ни конца ни начала.