Страница 52 из 74
На прошлом комсомольском собрании: Кузькин дал слово, что он тоже внесет свои рационализаторские предложения. Что это за предложения, он не сказал: то ли из-за скромности, то ли из-за того, что еще не продумал всех деталей своего усовершенствования.
— Очень хорошая инициатива, — похвалил Семкин.
Да, поддавшись, как говорят, общему порыву, Родион дал слово. А слово, известно, не воробей: вылетит — не поймаешь. Тут еще комсорг: «Ну смотри, Кузькин, не подкузьми!»
«Вот ч-черт, — качает Родион головой, — надо же было обещать на собрании. Лучше бы потихоньку: сделал — нате!»
Смурый, расстроенный, пришел он к Петрову и все выложил начистоту:
— Втянул ты меня в эти самые… рационализаторы… А что я могу? Ну, тесемки сделаю, чтобы связывать кабели в жгуты… Еще можно мешочки сшить на кабельные разъемы, чтобы не пылились, не ржавели. Но это же мелочь…
— Ладно, — сказал Виктор. — Ты мне помог, и я тебе идейку подброшу. Услуга за услугу. Есть у нас многожильные кабели в системе связи?
— Ну есть, — буркнул Родион.
— Обрывы бывают?
— Случаются.
— А как узнать, сколько жил оборвано?
— Известное дело, вскрывать надо.
— А если без вскрытия? Прибор такой сделать, а?
Кузькин загорелся:
— Тут есть над чем подумать. Может, для этого телефон приспособить? Спасибо, земляк, помаракую.
Вот они какие, дела солдатские!..
Мягко стелется под ногами зеленое покрывало, сотканное из множества тысяч хрупких, нежных стебельков. Островерхие, узорчатые, сплетаются они между собой в причудливое кружево разных оттенков. Здесь и купоросный настой, и морская вода, и столовый салат, и… Жаль, что не может больше Родион подобрать слов для определения замысловатых переливов этой веселой земной радуги.
Травяной мир удивительно богат всякой живностью. По своеобразным проспектам и улицам, площадям и бульварам, переулкам и тропинкам снует бойкое население. Вот поспешает куда-то хлопотливый муравей, ведя за собой целую колонну трудолюбивых собратьев; осоловело хлопает глазами шмель; приготовился к прыжку в микрокосмос длинноногий кузнечик; нарядным платьем манит кого-то бабочка-вертихвостка; отрабатывают высший пилотаж серебристые мотыльки…
Солдат остановился и чутко прислушался. Обитатели зеленой радуги поют! Тихие и звонкие, грустные и радостные, с припевом и без него, сливаются песни, словно ручейки в океан, в стройный хор, в единую симфонию, название которой никто не знает.
Где-то в конце Родионова маршрута зеленый покров земли сливается с прозрачной дымкой, опоясывающей горизонт. Чуть повыше дрожащего марева вытканы густовишневые, кумачовые, сиреневые соцветия зари. А над всем этим торжеством красок опрокинулось южное небо.
Почему же только сегодня распахнулась душа солдата и вобрала в себя всю красоту услышанного и увиденного? Разве у него были закрыты глаза и уши? Или мир был настолько скуп, что не являл перед Родионом своего бесконечного разнообразия? А может быть, рядовой Кузькин только один и видит эту щедрость природы? Ничего особенного в этом нет: вон там, у дороги, состоится сегодня первое в его жизни свидание…
Это было такой неожиданностью, когда дневальный, хитро подмигнув и кивнув стриженой головой в сторону телефона, коротко бросил:
— Тебя. Пичуга какая-то, «товарищ Кузькин»…
Повернувшись к дневальному спиной и спрятав трубку в ладонях, Родион, покрасневший от смущения, слушал звенящий колокольчик: «Витя? У третьего километра, возле дороги, в девять вечера. Жду…»
Звонок Вероники позвал Родиона как раз в то время, когда он хотел пойти к старшему лейтенанту Семкину, чтобы посоветоваться по важному вопросу. Кузькин уже был близок к решению принципиальной схемы того прибора, о котором говорил с ефрейтором Петровым, и ему нужна была поддержка командира, чтобы окончательно избавиться от сомнений и робости.
Магическое слово «жду» заставило Родионово сердце сладко екнуть. Прибор не уйдет, а на свидание не пойти — упустишь девушку. Да и предлог есть: проверка линии связи перед ночными полетами.
И Родион решился. Конечно, лучше было взять увольнительную записку. Да ведь не дал бы командир: не воскресенье сегодня и даже не суббота…
Идет Кузькин, размышляет, сомневается, волнуется, радуется, глядит по сторонам. Что-то нет Вероники. Уж не пошутила ли? И вдруг, словно невидимка выросла она перед Родионом. Осторожно взял он ее ладони в свои железные пальцы. От волнения пересохло во рту. Стоит он, потрясенный «мимолетным виденьем», смотрит на внезапно появившуюся перед ним женщину и молчит.
— Не ожидал, Витя?
— Чуд-но, — крутнул панамой Витя-Родион. — И как это вы…
— Это мой сюрприз, — перебила его Вероника. — Видишь столб «три км», верблюжью колючку? Вот за ними я и ждала тебя. Хотела проверить твою наблюдательность. Зорче смотри, Витенька! — шутливо погрозила она пальцем.
На Веронике было платье цвета сиреневых вечерних сумерек, плывущих, легких, почти прозрачных. Может, поэтому и не заметил Родион спрятавшейся Вероники. Но теперь это было не столь важно. Главное, что она пришла на свидание, не обманула.
— Сядем?
— Давайте.
— Ты всегда на «вы» будешь со мной?
Родион, чувствуя себя крайне смущенным из-за этого «Вити», не то улыбнулся, не то промычал что-то в ответ, но тут же набрался храбрости и приглушенно ответил:
— «Ты» — вроде ближе.
Родиону было так хорошо, словно сбылись его самые заветные желания. Весна, теплый вечер, сумерки, звон, похожий на песни цикад, душистый настой трав и Вероника…
Девушка сорвала какую-то травинку и провела ею по щеке Родиона.
— Ты рад?
Кузькин потупил взор и молча кивнул головой. Зачем говорить вслух? Ему и так приятно, очень приятно с ней. Неужели у всех бывают вот такие же первые свидания?
— Расскажи что-нибудь, — ласково попросила Вероника.
— О чем же? — удивился Родион.
— О себе, о своих друзьях, если это не секрет, конечно… Вы, говорят, что-то искали там. — Девушка махнула рукой в сторону степи. — Нашли?
Кузькин не очень торопился с ответом на этот каскад вопросов. Начал он с того, что двумя-тремя фразами рассказал о себе: зовут, как уже назвался, Виктором… родом из Тулы, там и учился. Товарищей у него много, однако самый близкий друг — земляк Петров. Что же касается выезда в степь, то они действительно там были.
— Игру проводили, — скуповато проговорил Родион. Сознавая, что заведомо говорит неправду, он вздохнул.
— Игру? — рассмеялась Вероника. — И вам разрешают тратить время на такие забавы? Вот уж не подумала бы…
— Игра-то военная, — пояснил Кузькин, — с толком все делается, с пользой для службы. А искали мы… своих же солдат… Замаскировались они, как ты вот сейчас в верблюжьей колючке, ну мы и разыскивали их, как положено было по условиям игры…
Чем глубже уходил Кузькин в дебри импровизации, тем больше опасался быть уличенным во лжи. Поэтому он предпочел перевести разговор на другую тему. О чем в таких случаях говорят? Скорее всего, о погоде…
— Тепло сегодня, хорошо, — громче, чем надо, произнес Родион.
— А мне что-то зябко. — Вероника даже передернула плечами.
— Зябко? — переспросил он и, придвинувшись к девушке, обнял ее левой рукой, а правой осторожно погладил волосы, закрученные стожком.
— Теперь теплее! — приглушенным и чуть расслабленным голосом ответила Вероника.
— Ну вот, ну вот, — жарко и как-то сдавленно говорил Родион, ощущая непривычный, неуемный трепет рук, теперь уже сплетенных с руками Вероники, ароматными, ласковыми…
Из омутно-глубокого, желанного забвения Кузькина вывели басовитые голоса самолетных турбин, а вернее, удивленно-испуганный возглас Вероники:
— Ой, Витенька, страх-то какой!..
— Не бойсь, — успокоил ее Родион, — наши метеоры взлетают в противоположную сторону. Смотри-ка, как красиво!
На аэродроме и в самом деле засверкало, заискрилось живое разноцветье аэронавигационных, сигнальных, ограничительных и других огней, слившихся в веселую земную радугу. Девушка завороженно смотрела на этот огненный калейдоскоп, прижимаясь к горячему плечу солдата.