Страница 41 из 74
Новиков пнул сапогом дохлую рыбину и поднялся:
— Пойду к доктору, глаз проверю…
С самого раннего утра — а подняли нас часа в четыре — только и слышно:
— Пуск!
— Будет пуск!
— Зачетный пуск!
В этих словах было выражено все, к чему мы так долго и тщательно готовились: и радостное ожидание боевого экзамена, и тревога за его исход, и надежда, что все обойдется хорошо, потому что каждый уверен в себе, товарище, технике и оружии.
Больше всех волновался я, самый молодой из ракетчиков нашего дивизиона. Тревожно думалось: «А вдруг из-за меня, из-за какой-нибудь моей оплошности замешкается весь расчет пусковой установки? Тогда опоздает с докладом командир взвода, задержится с командой капитан Тарусов, а там пойдут неурядицы у всех — и ракета, может быть, на секунду-другую позже расчетного времени сорвется с направляющих балки, и тогда уже нечего надеяться на поражение учебной цели…»
— Ты что, Володя? — участливо спросил Галаб Назаров.
Пришлось рассказать о своих сомнениях.
— Это хорошо, — неожиданно сказал он.
— Что же тут хорошего?
— Ведь ты волнуешься не потому, что не знаешь своего дела. Тебе хочется, чтобы пуск ракеты прошел успешно. Хорошее волнение, — повторил Галаб. — Я тоже здорово переживал первый раз. Но все получилось как нельзя лучше.
И Новиков успокаивал, но по-своему:
— Володенька, пощупай мои поджилки. Не дрожат? Слава аллаху. А я уж самокритику пустил в ход: «И чего ты, Сашка, дрожишь как овечий хвост? Вон даже первогодок Кузнецов и тот держится орлом!» Ну а теперь, когда ты сказал, что с поджилками моими все в порядке, на душе стало спокойно. Сработаем, товарищ третий номер, за милую душу! — И он похлопал меня по плечу.
Эх, ребята, какие же вы умницы! Вслух бы сказать об этом, да неудобно: обстановка не та.
Ожидание становилось все нетерпеливее. Минуты тянулись томительно медленно. И все-таки тревога прозвучала внезапно. И когда это случилось, раздумья, сомнения, неуверенность в себе отошли на задний план, забылись. Теперь все было подчинено только магическому слову «Пуск!».
Сирена бросила наш взвод на огневую позицию. Расчеты заняли свои места. Возле нас стоял посредник, но мы не обращали на него внимания. Сбросили чехол, осмотрели и приготовили ракету, как много раз делали это во время тренировок. Попелицын доложил о готовности командиру взвода. Семиванов — Тарусову. Капитану сказали, что он «убит», и обязанности комбата выполнял наш лейтенант. Потом мы ушли в укрытие. Слыхали взрывы, информации с командного пункта: «Первая ракета поразила цель. Стрельба выполнена отлично». Первая — это наша, и мы кричали «ура!», как мальчишки радовались. Потом орал расчет Федора Кобзаря. А когда досыта накричались и вышли из подземелья, закопченные обломки цели-мишени уже торчали на земле неподалеку от боевой позиции. Это наша цель. Мы еще прогорланили «ура!». А последняя цель только заканчивала падение, и это зрелище было ни с чем не сравнимо.
Кто-нибудь из посредников наблюдал за работой майора Мартынова, офицера наведения, стреляющего Кузьмы Родионова, слышал команду: «Цель уничтожить! Дальность… Пуск!» — и видел, как срываются серебристые стрелы со стартовой установки и огненными молниями пронзают небо над весенним полигоном.
Сегодня я не видел этого, но чувствовал себя счастливым. Я сам был творцом ракетного грома! И вторая звездочка, которую рисует на пусковой установке Герман Быстраков, — моя. В общем труде есть и доля третьего номера расчета — рядового Кузнецова!
Как все это произошло? Рассказать и просто и трудно. Просто — о себе. Трудно — о других, обо всем, что было от зова сирены до отбоя. И никто не сумеет рассказать, потому что каждый делал только то, что ему положено, и всю картину можно было лишь представить.
А все-таки как же это было?
Солдаты сбросили с ракет маскировочные сетки и чехлы. В кабине управления плотно закрылись двери. Трещат аппараты, искрятся сигнальные лампочки, дрожат стрелки приборов. Оператор Кузьма Родионов пристально всматривается в экран. Командир дивизиона сел за индикатор кругового обзора.
— Все готово? — спокойно спрашивает майор Мартынов по громкоговорящей связи.
— Готово! — докладывает Родионов.
— Стартовая батарея?
— Готово!
Ровно гудят моторы. Гаснут лампочки подсвета на экранах индикаторов. Кабина наполняется фантастическим зеленовато-голубым сиянием.
Цели еще не видно, она где-то еще далеко-далеко. Но уже летит в район расположения нашего дивизиона, и мы должны во что бы то ни стало обнаружить ее и сбить. Мы — это все: от меня до майора Мартынова. Не сбить «противника» мы не имеем права, ибо мы — часовые неба. Может быть, об этом думаю не только я, но и командир дивизиона. Вот он приказывает:
— Произвести поиск!
— Поиск произведен, цель не обнаружена, — докладывают ему.
Это вовсе не означает, что цели нет вообще. Она где-то летит. Но где? Искать, искать! Надо поймать ее на предельно дальнем расстоянии.
— Продолжать поиск! — снова слышится голос Мартынова.
Я представляю себе: в кабине управления звучат отрывистые команды; на панелях блока щелкают тумблеры, мигают разноцветные лампочки приборов. Напряжение растет: где она, цель?
И вдруг:
— Есть цель по азимуту! — сообщает Родионов.
Сейчас Кузьма, наверно, неотрывно смотрит на пульсирующее поле экрана. Штурвал вращается влево, вправо.
— Цель!
Маленькая светящаяся точка движется в направлении к центру экрана. Майор Мартынов удовлетворенно произносит:
— Вижу.
Все замирают. «Противник» обнаружен, он приближается к нашей огневой позиции. Вот-вот свершится самое главное, во имя чего мы учились, ехали на полигон, ожидали этого дня, этой минуты. Тишину нарушил тревожный доклад Родионова:
— «Противник» меняет курс и высоту.
Регулируется наводка. Операторы добиваются ясности цели, внимательно следят за приборами.
— Цель в перекрестии! — докладывают майору.
— Взять цель на ручное сопровождение!
Мгновение. И еще одно.
— Цель подходит к зоне пуска!
— Хорошо.
Последняя команда — и ракета сорвется с пусковой установки.
Я знаю: в кабине сейчас такая тишина, что слышно, как электронные часы отсчитывают свое «тик-так», «тик-так». И нервы напряжены у всех до предела. А предел этот — два слова командира дивизиона:
— Первый, пуск!
Из ракетного окопа сначала рванулось косматое багрово-красное пламя, и только потом уже над полигоном и его округой раздался грохот, разбивший, уничтоживший настороженную тишину, царившую здесь еще минуту назад. Дрожь земли. Дым. Гарь. И сквозь все это медленно, словно нехотя, показалась огромная туша ракеты, похожая на дельфина.
Если бы время можно было замедлить, подобно киносъемке, наблюдатель мог бы проследить весь путь ракеты. Скользнув с направляющих балки, она подняла свой острый нос («А ну, кто там в небе?») и, вспарывая безбрежную голубень, стала ввинчиваться в высоту. Огненный хвост постепенно тает, меняет направление вместе с ракетой, которая ищет «противника». Но вот зигзагообразное движение закончилось, и управляемый снаряд ринулся к цели-мишени по прямой. Последний рывок. Взрыв. И цели нет. Осталось только облачко, расплывающееся, медленно оседающее. А обломки сбитого «противника» падают вниз, на землю.
— Цель уничтожена! — с гордостью говорит майор Мартынов.
Наш расчет кричит «ура». А другим еще рано, они ждут своего чуда-выстрела.
Вот и все. Осиротела наша пусковая установка. Зеленая балка, словно огромный железный палец, нацелена вверх: там ваша ракета, ребятки… Мы и сами знаем, что там. Вернее, ее уже нигде нет, она сгорела, взорвалась на тысячи осколков».
Закончив читать мой дневник, Горин помолчал, затем порывисто шагнул ко мне и пожал руку.
— Старик! А ведь неплохо получается: и ракетчиком стал, и поездку на полигон описал недурственно. — Он протер очки и задумчиво добавил: — Да-а, обошел ты меня, Володя. Ну да ладно, буду наверстывать. Твердо решил: из писарей — в батарею.