Смеющиеся глаза

— Скажи, пожалуйста! — повторял он, то и дело поглядывая на меня, словно призывая в свидетели. — Я тоже так думал.

— Хитришь, дорогой, — в тон ему сказал Нагорный. — Почему сразу не доложил?

— Как буду докладывать? — нахмурился Хушоян. — Один раз зимой докладывал, лейтенант Колосков говорит: косой язык. Зачем так говорит? Зачем обижает?

— Долго же ты помнишь, — похлопал его по плечу Нагорный. — И все же молодец: зоркие у тебя глаза.

— Так точно, товарищ капитан! — просиял Хушоян, и улыбка еще ярче озарила его лицо. — Мои глаза все хотят видеть.

— Не хвались, — доброжелательно одернул его Нагорный. — Цыплят по осени считают. А пока включись в линию, вызови с заставы Уварова. Пусть сюда летит. По тревоге!

— Есть! — громко выкрикнул Хушоян и бросился выполнять приказание. Я понял, что он любит выполнять то, что приказывает ему капитан.

В это время из кустов вынырнул старший сержант с овчаркой. Собака была настроена почему-то благодушно, заискивающе поглядывала на своего проводника и покорно шла рядом.

— Ну что, Пшеничный? — спросил старшего сержанта Нагорный.

— С дозорки след не выходит, — густым басом, хмурясь, будто ему причинили неприятность, доложил Пшеничный. — Проверил до самого стыка. Соседям позвонил, чтобы у себя проверили. А собака чуть не до самой заставы довела. Да что говорить, товарищ капитан, своя это работенка.

Я все еще не мог понять, что к чему, и все же чувство тревоги ослабло. Мы уселись на траву, скрывшись за высокие кусты. Нагорный лег на землю и направил бинокль на сопредельную сторону.

На той стороне я увидел точно такие же лощинки, березовые и сосновые массивы, как и у нас. Но сознание того, что рубеж, возле которого мы находились, перейти нельзя, что в светло-синюю, как небо на рассвете, воду маленького озерка при всем желании не закинешь удочки, это сознание запретности и рождало чувство границы. Да, мы были на самом переднем крае советской земли!

Наконец появился запыхавшийся Уваров. Овчарка рванулась к нему, но Пшеничный изо всех сил сдерживал ее, натянув поводок. Я с любопытством взглянул на Уварова. Быстрые зеленоватые глаза его растерянно смотрели на Нагорного. Казалось, на полные упругие щеки, к которым так и хотелось притронуться, чтобы проверить их упругость, на маленький упрямо вздернутый нос и даже на покатый лоб кто-то щедро сыпанул полную пригоршню веснушек.

— Рядовой Уваров, — приказал Нагорный. — Пройдите-ка след в след.

Уваров осторожно опустил ногу на отпечаток и оглянулся на капитана. Кажется, ему что-то хотелось сказать, но он не решался. Помявшись, он сделал еще несколько шагов.

— Да что, — мрачно сказал он, останавливаясь. — Мои следы, товарищ капитан.

— А кто вам велел здесь разгуливать? — строго спросил Нагорный, кивнув головой в сторону служебной полосы. — Вы знаете, что это наше зеркало? Азбуку забыли.

— Заблудился, — насупился Костя.

— Промочить ножки боялся, — зло вставил Пшеничный.

— Еще немного, и мы подняли бы дружину, а там, смотри, попросили бы помощь у отряда, — медленно, отделяя одно слово от другого, продолжал Нагорный. — Оторвали бы людей от напряженного труда. И все из-за рядового Уварова. Так прикажете понимать ваши фокусы?

— С ним всегда какая-нибудь история, — пробурчал Пшеничный.

Я был уверен, что ему хочется отругать Уварова самыми крепкими словами и что он, конечно, недоумевал, почему капитан до сих пор не объявил Уварову приличное количество суток ареста.

И чтобы соответствующим образом настроить начальника заставы, он добавил:

— Шею намылить за это надо.

— Разговор продолжим на заставе, — твердо сказал Нагорный. — А сейчас — все сюда, — позвал он пограничников, и те обступили его. — Изучим следы рядового Уварова. Константина Лукича, — насмешливо добавил он. — Почему, скажете вы, эти следы принадлежат мужчине? Может, женщина надела мужские сапоги? А что? И размер подберет, и фасон. А размах шага? Никуда не денешься. Или угол разворота ступни. У мужчины он всегда больше. Видите? Почему молодой? Дорожка следов прямая. Старый шел бы мелкими шажками и не так ровно. У толстяка нет должного равновесия, он от прямой линии тянет то влево, то вправо. А здесь все нормально. Значит, старика и толстяка тут и в помине не было. А прошел вот такой молодец, — Нагорный бросил взгляд в сторону Кости. — А как рост определить? Длина ступни равна примерно одной седьмой роста. Измеряем. Перемножаем на семь. Видите, рост примерно метр шестьдесят девять. Как у Уварова. Шел без груза. А вот если бы он тащил на себе, скажем, рацию, он бы ноги пошире расставлял для упора. Давность следа известна. Все знаете, когда Уваров из наряда вернулся. Вот и вся наука. Не первый раз слышите. Тренировка нужна. Плохой следопыт — все равно что слепой человек.

— Скажи пожалуйста! — восхищенно воскликнул Хушоян. — Я тоже так думал.

— Берите коней — и на заставу, — приказал Нагорный Пшеничному. — А мы пешком. Ну, и Уваров с нами. Ему пешком полезно, будет время подумать.

Мы двинулись в обратный путь. Позади нас плелся хмурый Костя. Нагорный шел молча, будто забыл и про меня, и про Уварова. Лишь один раз он приостановился и, обернувшись к Уварову, пообещал:

— Я еще про твои фокусы Зойке расскажу. Пускай повеселится.

Костя не вымолвил ни одного слова в свое оправдание. На лице его выступили капельки пота. Но веснушки проступали все так же отчетливо.

Мы подошли к большой лужайке, окруженной веселыми молодыми березами. Ветер уже успел разметать тучи, и небо прояснилось.

Стояла та пора лета, когда земля украшает себя полевыми цветами и лежит счастливая, зная, что люди любуются ее скромной, неяркой красотой.

Я попросил у Нагорного бинокль и, сняв очки, на ходу время от времени смотрел в него. Все, что было не под силу увидеть невооруженному глазу, что казалось далеким от нас, окутанным легкой дымкой тайны, бинокль приближал, делал доступным и ясным. Сперва я направил его на вышку и увидел на ней лобастого плечистого пограничника. В густой неразберихе темно-зеленых крепких листьев кряжистого дуба, обособленно и независимо стоявшего на опушке и словно намертво вросшего в землю, разглядел старое, полуразрушенное птичье гнездо. Потом в поле моего зрения попал веселый золотистый подсолнух.

Окуляры бинокля спешили дальше, нетерпеливо перескакивая с одного места на другое, и неожиданно наткнулись на двух человек — мужчину и женщину, которые медленно брели по траве, поднимаясь на пригорок. Женщина была в легком светлом плаще с откидным капюшоном. Широкополая капроновая шляпа не могла спрятать пышных золотистых волос, пронизанных вспыхнувшим лучом предзакатного солнца. Время от времени женщина нагибалась, чтобы сорвать цветок, и тут же, стремительным изящным движением поворачивалась к мужчине, чтобы показать свою находку.

Мужчина был чуть ниже ее. Он шел непринужденно и легко. Грива черных волос свешивалась с непокрытой головы на воротник светло-коричневого костюма. Что-то металлическое время от времени резко сверкало на его пиджаке и тут же погасало.

Я засмотрелся на них, но вдруг понял, что они идут совсем близко от линии границы.

— Это свои? — обратился я к Косте, передавая ему бинокль. — Или, может, на мое счастье, нарушители?

Костя посмотрел в ту сторону, куда я ему указал. Я ждал ответа, но он нестерпимо долго молчал.

— Ну что? — не выдержав, рассмеялся Нагорный. — Вот товарищ Климов и скажет: «Что за молчуны эти пограничники?» Видно что-нибудь? Или плохому наблюдателю и бинокль не помощник? Можете вы доложить, свои там или чужие?

— Могу, — почему-то смущенно и тихо ответил Костя.

— Так докладывайте! — терпение Нагорного, кажется, иссякало. — Смотрите, мы же сгораем от любопытства.

Костя неуклюже выпустил из рук бинокль, и он раскачиваясь, повис на ремешке, перекинутом через его голову.

— Ну? — напустился на него Нагорный. — Кого вы там увидели, черт побери?

— Да там… — несмело начал Костя и вдруг добавил решительнее и тверже: — Ну это, режиссер…