Смеющиеся глаза

— Слышишь что-нибудь, старшина?

— Нет, — говорит, — не слышу.

Я даже забеспокоился. Может быть, уже прозевали?

Прошли мы еще километра полтора. Вдруг слышу, вода как-то по-другому всплескивает. Такой звук получается, когда веслом сильно гребут. Останавливаюсь.

— Слышишь, старшина?

— Слышу.

— Что?

— Плывет кто-то.

Значит, не почудилось мне, а точно плывет. В этих премудростях я уже разбирался неплохо: знал, что звук от весла слышен хорошо в тот момент, когда человек пересекает середину фарватера. Тут ему нужно грести до кровяных мозолей. Иначе дело дрянь: на середине реки течение сильное, прозеваешь — утянет и салик, и человека на нем черт его знает куда. Поэтому тот, кто хочет переправиться и причалить к берегу, всегда гребет здесь изо всех сил и волей-неволей выдает себя шумом.

Ну, думаю, раз всплеск слышен напротив нас, значит, жди «гостя» ниже. Ведь он как только через середину реки переберется, так его само течение начнет к берегу прибивать.

— Бегом! — шепчу я старшине.

Побежали мы с ним что есть духу. Изредка все же останавливаемся, слушаем.

— Слышишь, Самарец?

— Нет, не слышу.

И точно, всплески прекратились. Теперь держи ухо востро! Пробежали мы по берегу, где нет гальки, еще с полкилометра. По моим расчетам, «гость» уже должен причалить. Но нет, все тихо, следов тоже вроде нет никаких. Что такое?

Сами не заметили, как добрались до маленькой речушки, которая в Амур впадает. Перешли ее вброд, снова бежим по берегу. И вдруг вижу: что-то плывет по воде возле самого берега. Присмотрелся: салик! Попадет на глубину, в омуток, тут вода его и крутит, будто играет с ним. Сердце так и екнуло: салик-то оказался без пассажира, пустой! Перехитрил все-таки, подлюга. Успел высадиться выше, пока мы брод форсировали. Но почему нет следов? Повернули мы обратно, думаем, на след нападем: все напрасно. Еще бы — темень такая, что дальше чем на шаг ничего не видно. Остановились на минутку передохнуть.

— Ну, старшина, — говорю я внешне спокойно, а у самого на сердце кошки скребут. — Кажется, мы с тобой отличились.

Молчит старшина, не отвечает, но вижу, напряжен он до предела и не успокоится, пока не найдет. Связался я с нарядами, информировал их, дал указания. Доложил и коменданту. Тот приказал соседу выслать часть резерва с собакой: на моей заставе собака, как на грех, заболела. Поинтересовался комендант, кто был в наряде, кто салик пустой заметил. Что поделаешь, докладываю все, как есть.

А Самарец сам не свой. Ходит и твердит:

— Все равно не уйдет.

И снова мы с ним отправились в поиск. Но сомнения душу терзают: ведь стоит нарушителю в тайгу пробраться — там его найти будет куда сложнее.

— А знаете, — вдруг говорит мне Самарец, — он же мог по речушке махнуть.

Идея! Недолго думая, ринулись мы с ним туда. Лазили, лазили по зарослям — и снова никаких результатов. Сгинул человек — да и только!

А тут уже понемногу и рассветать начало. От воды утренним холодком потянуло, на той стороне собаки залаяли. Присели мы со старшиной под большой кедр. Нужно было новый план действий наметить.

— Вот как, брат, бывает, — говорю я.

— Бывает, — хмурится старшина. — Что дальше делать будем?

— В чудеса не верю. Надо в тайгу идти.

— В тайгу?

— Да. И обязательно по берегу этой паршивой речушки.

Теперь уже старшина пошел впереди меня: он здешние места лучше знал. Шли-шли мы по берегу. Сейчас-то легко вспоминать — шли. Продирались через дремучие заросли, как сквозь колючую проволоку. Хорошо еще, хоть посветлее стало. Идем злые, измотанные, душу всю так и выворачивает: неужели упустили?

Вдруг слышу дикий возглас:

— Стой!

Я так и врос в землю. Это старшина рявкнул. Смотрю: прилег Самарец за поваленной сосной и целится из винтовки в человека. А тот стоит от него метрах в тридцати на тропке. Спокойно стоит. В оленью куртку одет, бахилы на ногах высокие, а в правой руке — охотничье ружье. Присмотрелся я, что-то уж больно знакомым он мне показался.

— Не стреляй, — скомандовал я старшине.

Самарец на меня оглядывается, плечами поводит: дескать, непонятна мне такая команда. А человек в оленьей куртке, убедившись, что находится в безопасности, поспешил к нам. Вблизи-то я его признал: Назаров, местный охотник, с которым я познакомился вскоре после своего прибытия на заставу.

— Здравствуй, начальник, — подал он мне руку. А старшине сказал с укоризной: — зачем так кричал? Спугнул, однако.

— Кого спугнул?

— Известное дело. Кого вы ищите. Однако языком не поймаешь. По следу гнать надо.

— Да след-то где? — удивился Самарец.

А Назаров усмехнулся и дулом ружья на речушку показывает.

— Сначала там шел. Какой след? Вода, однако. Теперь гнать надо. Бегом надо.

Длинноногий Самарец только этого и ждал. Рванулся вперед, аж кусты затрещали.

— На деревья, однако, поглядывай, — вдогонку ему проворчал Назаров.

Как мы ни торопились, Самарец был уже далеко впереди. Вскоре слышим: выстрел! За ним — второй! Мы бросились на помощь. Да только нам уже делать нечего было. Самарец вцепился в какого-то маленького человечка и руки ему назад крутит. Связал нарушителя, к Назарову подошел и руку ему пожал. Крепко пожал. Молча.

Привели мы «гостя» на заставу. Тут и соседи подоспели с собакой. Им до нас нелегко было добраться — путь дальний. Да уж все было сделано. Но собаку все же пустили. И что же? Нашла она плавательный резиновый костюм. Тут и загадку разгадали. «Гость»-то наш добрался до берега на салике и закрепил его у кустов, а сам еще порядком проплыл в своем костюмчике вниз по течению. Салик сбило водой и понесло. Он его с таким расчетом и закреплял. Хитро придумал: знал, что мы увидим салик и будем искать его выше. А потом не на берег вылез, а чтоб следов не оставлять, по речушке двинул. Вот почему так трудно было его разыскивать.

Потом уж пограничники старшину расспросами донимали. А он помалкивает. И про рану свою — никому ни слова. Мы сами заметили: левый рукав у него весь в крови. Оказывается, нарушитель не совсем промахнулся. Рана, к счастью, была легкая. Зато злость да тоску со старшины как рукой сняло. Еще бы! Как выяснилось, птица попалась крупная.

А наш редактор стенгазеты боец Самсонов этому случаю целую колонку посвятил. И озаглавил: «Счастье старшины Самарца». Только заголовок этот пришелся старшине не по душе.

— Причем тут счастье? — расшумелся он. — Тут помощь местного жителя. Охотника.

— Это который один на пятьдесят квадратных километров? — уточнил Самсонов.

— Во-во, — рассердился старшина. — Измени заголовок.

Заголовок изменили. И все же этот случай так и вошел в историю нашей заставы как счастье старшины Самарца.

Огонек разгорится

Озеров редко бывал веселым. Чуть ли не каждый день он старался убедить себя, что жизнь обходит его стороной, что неумолимые годы бегут один за другим с неудержимой, почти сказочной скоростью и что он так и не успеет свершить всего, что задумал.

Правда, эти мысли Озеров не высказывал вслух. Может быть, он понимал, что над ним могут просто посмеяться: ему не перевалило за тридцать, а людей в таком возрасте считают молодыми. Хотя вряд ли и требовалось высказывать то, что так явственно можно было прочесть по его потерявшим ясный блеск, словно неживым, глазам, по морщинам, скорбно обрамлявшим припухлые губы, по начинавшей сутулиться широкой спине.

Малейшие неудачи бесили Озерова, порой приводили в отчаяние, и он мучительно завидовал жизнерадостным людям, переполненным жарким весельем и самозабвенной верой в лучшее.

Озеров был убежден, что ему не везет. Застава, которой он командовал, была самой отдаленной в отряде и, как утверждали местные остряки, располагалась у черта на куличках. Озерову казалось, что на других заставах люди лучше и веселее, чем у него, а заместители делают больше, чем его заместитель, что начальников соседних застав ценят в отряде больше, чем ценят его, что условия службы у него куда тяжелее, только этого никто не замечает и не принимает во внимание. Он почти убедил себя в том, что нарушители и те специально обходят его участок.