О годах забывая

— Зачем бежишь? Голову потерять можешь. Садись, поедем вместе.

Выбираясь из канавы, держась за голову, Павлик увидел добрейшее лицо серебряного от седины туркмена. Глаза его серебрились, а лицо и руки сплошь были испещрены морщинками. Не коснулась старость только его доброты. Он повел рукой, приглашая Павлика в свою тележку. Ишачок, потряхивая ушами, ободрял Павлика, отмахиваясь хвостом от утренних въедливых мух.

Павлик, забыв о боли, мигом оказался в повозке, около серебряного туркмена. Ишачок затрусил по дороге, туркмен краем рукава смахнул пыль с плеча Павлика. Поравнялись с милиционером. Тот стоял около мотоцикла с коляской и внимательно смотрел на них. Туркмен обнял Павлика и подал ему кисть винограда. Хорошо было сидеть около этого чудесного старика, есть виноград…

Копытца ишачка понемножку отщипывали дорогу. Дорога раздваивалась. Пришлось вылезать. Если бы чехол не был подарком Атахана, Павлик обязательно подарил бы его этому человеку. Но это подарок… Павлик слез с тележки.

— Спасибо, дедушка…

Старик давно миновал развилку дорог и потерял из виду мальчика, но с улыбкой вспоминал его голубые глаза, унизанный веснушками курносый нос, тепло детского плеча — все это было еще рядом, все еще звучал голос мальчика: «Спасибо, дедушка…» И старик, слабо держа вожжи, подумал: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Сколько ласки он мне подарил!»

XI

С немалыми передрягами добрался Павлик до аула. Впервые в жизни он проехался в грузовой машине, в водовозке. Впервые спасался от собак, от сердитого индюка. Он и не думал, что аул так далеко, не знал, как доберется до него. Страху набрался!.. Живот подвело, но он вспоминал ласкового седого дедушку, гроздь винограда, и ему становилось немного легче.

Солнце светило вовсю. Аул давным-давно проснулся. И теперь, глядя на больничный садик, на аул, на людей, Павлик подумал, что он никогда бы не увидел рассвет, утреннюю дорогу, того серебряного туркмена с бронзовой гроздью винограда, никогда не побывал бы здесь, если не решился бы отправиться в путь!..

Приоделись жители аула, казалось, и деревья облачились в новый зеленый наряд. Из репродуктора, укрепленного на столбе, около сельсовета, неслись песни. Они были слышны и в больничном садике, куда пришли навестить больных родные.

У самого забора высокий юноша одной рукой держал за уздечку текинского скакуна, а другой касался матовой руки девушки в больничном халате. Это было недопустимой вольностью, и девушка отдергивала руку, а юноша прикидывался, будто задевал ее случайно.

В тенистом углу садика Павлик расспрашивал дряхлого, с трясущейся головой, глуховатого деда. Дед обрадовался собеседнику и не обратил внимания на подозрительно грязную одежду Павлика. Между тем грязная, местами порванная, замасленная одежда могла бы его насторожить. Но он был подслеповат. Прикладывая руку к уху, дед переспрашивал мальчика, повторяя:

— Внучок мой не приедет. Ась? Чего, чего? С берега скопытился и булькнул…

— Юлька, Юлька, какая она?

— Ась? — спрашивал старик. — Я и говорю: булькнул…

— Юлька! — Павлик не знал, зачем приехал и не вернуться ли? И вернулся бы, потому что добиться от деда что-либо было невозможно. Подойти к юноше с конем Павлик не отважился, страшась разоблачения, а все остальные были так заняты друг другом, что им — не до него. И тут до деда дошло! Держа ладонь около уха, он повторил:

— Юленька! Наташа! — Дед умилился, заулыбался: — Принцессы. Две принцессы, обе принцессы! — Он что-то изображал пальцами, не в состоянии выразить. — Одним словом — принцессы! — восторженно причмокивал он. Наверное, глуховатый дед не сам нашел слово «принцесса», а перенял его от Гюльчары. В комнате Наташи она помогала нанести последние стежки на Юлькино платье. Юлька неподвижно замерла на стуле перед зеркалом и показывала своему отражению язык.

Гюльчара откусила нитку, сделала шаг в сторону, полюбовалась своей работой и девочкой:

— Настоящая принцесса. Язык спрячь. Откусишь!

Однако принцесса чувствовала себя просто девочкой и спрыгнула на пол:

— А вот и не откусила.

Павлик стоял у ограды, втолковывая старику:

— Скажите, чтобы Юлька вышла на улицу, я ей должен передать…

— Вон они! — И дед указал на Юльку и Наташу. Они спускались по лестнице больницы. Обе в белых платьях, они притягивали взгляды. И Павлик завороженно смотрел на них.

— Чего же не идешь? Подойди и скажи, что тебе надо! — подбадривал дед.

Павлик замешкался, оробел, остановился.

— Дедушка, скажи, пусть она после обеда… пусть Юлька после обеда придет на берег. Скажи, а? — Павлик говорил около самой стариковской ладони, приставленной к заросшему уху.

— Чтобы после обеда на берег пришла!

— Ну ладно, ладно, — пообещал дед. — А внучок не придет.

Павлик зашлепал к реке. Подошва от правой тапочки отлетела. Горячий песок обжигал ногу. Мальчуган старался, чтобы хоть пальцы не вылезали наружу. Он добрался до реки, разделся и занялся стиркой. Мужское достоинство не позволяло явиться перед Юлькой в таком растерзанном виде. Павлик стирал свои штаны, грязь отдирал песком, снова и снова полоскал их.

И к обеду в чистых, хотя и рваных штанах, в отстиранной курточке, застегнув на все пуговицы рубашку, Павлик поджидал Юльку.

Ее не было. Неужели дед позабыл? А, может, лучше, если она не придет… Нет, лучше бы пришла…

— Это ты меня звал? — услышал он за спиной певучий голосок и обернулся.

Юлька была ниже его ростом. Такая нарядная! Светилась и она, и ее розовощекая кукла. Он сразу же заметил в ее руке чудесный нож с большой рукоятью в виде медведя.

Увидев нож, он возненавидел девчонку: отобрала у него отца и захватила нож.

— Ты не любишь его! — выпалил он.

— Кого? — не поняла девочка, с удивлением рассматривая курносого и веснушчатого задиристого мальчишку. Он вынул из-за пазухи обшитый черным атласом чехол от ножа.

— Того, чей нож! Отдай! — Павлик попробовал вырвать нож, но это оказалось не так-то просто. Девочка отвесила ему приличную оплеуху, потом вторую… Она ухитрилась схватить своего врага за вздернутый нос. Девочка пустила в ход коготки и чуть не соскребла с носа Павлика половину веснушек. Не обратила внимания на куклу, когда выронила ее, не заметила, что о куст порвала платье, прозевала, что приблизились они к самой круче, а за нею — река. Она сражалась не за себя — за нож! А подножку дала такую, что Павлик шлепнулся на землю.

Юлька ловко увертывалась, сопротивлялась отчаянно, и тут Павлик в пылу драки толкнул ее. Юлька сорвалась с кручи и полетела в бурную речку. Вода сомкнулась над ее головой. Он оторопел: захлебнулась, утонет. Из воды высунулась рука Юльки. Рука сжимала нож. Пальцы медленно один за другим разжались. Нож исчез. Скрылась и рука.

Павлик бросился в реку. Течение тащило его. Он наглотался воды, но вот наткнулся на Юльку. Девочка зацепилась платьем за корягу, ее прибило к берегу. Павлик ухватил Юльку за руку, но ушел под воду. Течение вытолкнуло его на мель, он кинулся по берегу обратно, спрыгнул в воду, нашел Юльку, оторвал ее платье от коряги и вытащил девочку на берег. Все произошло очень быстро. Он стоял на коленях возле утопленницы. Юлька пришла в себя и разрыдалась:

— Ножа нет!

Павлик смотрел на нее молча, но не злобно. А Юлька плакала:

— И Атахан пропал… и нож потеряла. Ничего не осталось…

— Юлька! Юлька! — долетел до них сердитый оклик Наташи.

— Мама!.. — испуганно прошептала девочка. Она встала, поспешно вытерла слезы, но они появлялись вновь. Но, может, это стекали капли с ее мокрых волос.

— Не надо говорить, не говори мамочке, что я потеряла ножик, я его найду.

— Юлька! — громче и тревожней прозвучал оклик Наташи.

Павлик мгновенно исчез.

Юлька, дрожа, ожидала приближения матери. Порванное, грязное платьице, жалко свисая, облепило ее фигурку. Волосы слиплись и падали на глаза, косички распустились, на лице вспухали ветвистые красные царапины.