Хрустальный ключ

— Стоит, стоит туда подняться, — проговорил Саид твердо.

— Зачем? Из любознательности? — простодушно спросил я.

Арифов молча вгляделся в меня из темноты. Зато вылез в ораторы Норцов с очередной своей тактичной бестактностью:

— Если рюкзак шерпа здесь… Там, возможно, и документы какие-нибудь… Установить личность мы просто обязаны…

— Пожалуй, — согласился Шелестов. — Как по-твоему, Саид?

Арифов все так же молча прошел к палатке, выволок за лямки из-под ее крыла большой рюкзак и бросил в середину нашего кружка. Шелестов пристроил рюкзак к своему колену на манер младенца, которого собираются пороть, и пряжки, застежки, антабки спустя мгновенье оказались расстегнутыми, развязанными, высвобожденными. Откинув клапан, Шелестов с головой погрузился в рюкзак.

— Спальник. Свитер. Носки. Еще носки. Наконец-то! — Шелестов извлек из рюкзака прозрачный пакет, набитый какими-то бумажками, и протянул его Арифову. Странное дело! Арифов с подчеркнутым безразличием подержал, повертел пакет в руках и передал его мне. Кажется, он даже улыбнулся при этом. Черт возьми! Да он ведь вспомнил Норцова. А по Норцову меня вычислить — пустячное дело.

Я выудил из пакета паспорт. Знакомая фотография! Знакомая фамилия! Налимов! Собственной персоной! Никаких расхождений, никаких разночтений, никаких подтасовок. Разве что в палатке лежит сейчас кто-нибудь другой. Забелин, к примеру. Невольно усмехнувшись, я положил паспорт на землю перед Арифовым. По принципу «долг платежом красен». Вытряхнул из пакета толстый переплетенный в кожу томик и увидел арабскую вязь как будто даже знакомых очертаний. Маджид аль-Акбари? Конечно! Полный, подлинный, невредимый. Соблюдая наметившуюся уже традицию, я предоставил манускрипт в распоряжение Арифова.

— Назым, — задумчиво произнес Шелестов и спрятал паспорт к себе в карман. Рукопись, по-моему, его совершенно не заинтересовала.

Из палатки донесся долгий стон, который перешел в кашель. Никто еще не успел встать, как слабый голос попросил: «Воды!».

— Одну минутку, Сережа, — сказал Шелестов и кинул нам: — Тесленко! Пока — никаких выяснений. Запрещаю категорически. Это приказ.

2

Сережа Тесленко заговорил сам, едва мы его вынесли на воздух.

— Попутчик мой где? Уцелел? Подлая душа! — Тесленко нервничал, жестикулировал. — Нет, все-таки, я все пойму… Я рядом, совсем рядом, — впадал в забытье и опять, очнувшись, настаивал: — Сейчас, сейчас все пойму…

В конце концов из отрывочных фраз Сережи мне удалось составить приблизительное представление о том, что произошло на северной азадбашской стене минувшей ночью. Тесленко и Дик, как называл его раненый (может быть, Ник, предположил я: это вполне в духе Налимова укорачивать имена), выбрали для бивуака узкий карниз. Дик выложил из рюкзака пачку печенья, пару консервных банок, а когда Тесленко начал вколачивать для страховки в скалу крючья, вызвался вдруг найти местечко получше. Пообещал: «Мигом вернусь!» — и ушел в сторону отвесного кулуара. Не было его с полчаса, и Сергей встревожился. Крикнул раз, потом еще раз — ответа не последовало. Тогда Сергей, прихватив ледоруб, полоз следом за шерпом. Сергей был вконец измотан, когда увидел расщелину, на миг осветившуюся изнутри слабым, тусклым огоньком. Так могла бы гореть, например, свеча или спичка. «Дик!» — гаркнул из последних сил Тесленко. Свет погас, и из расщелины высунулась голова. Это и в самом деле был Дик. «Местечко нашел?» — спросил Тесленко. «Ах, местечко! Нет, не нашел». Сергей просто по инерции продолжал приближаться к расщелине. И тогда шерп быстро пригнулся, в руках у него, как показалось Сергею, чиркнула спичка — и из расщелины рвануло странным голубым пламенем, таким сильным, что аж загудело все вокруг. Шерп едва успел отпрянуть от огня — увы, без ледоруба. Ледоруб он забыл в расщелине, и, стало быть, с ледорубом можно было навеки проститься. «Прикуривал», — растерянно посетовал шерп. Спускаться к бивуаку в темноте, да еще с одним ледорубом на двоих было опасно. Хорошо, что у Сергея была с собой веревка. Близ кулуара Сергей почувствовал, что заблудился, в непривычном освещении местность казалась неузнаваемой. Понадеявшись на веревку и на шерпа, Сергей устремился вниз: разведать характер склона. И… очнулся в шелестовской палатке.

— Непонятно, — сказал Норцов так важно, точно ради его экспертного суждения все это рассказывалось. — Шерпу было нелегко вынуться из веревки. К вдобавок — зачем бы он стал это делать? Себе на погибель?

— Зачем? Говорю же: надо побывать на Сусингене, — сказал Арифов. — Там ответ. Здесь, — он глазами показал на палатку, — здесь никакого ответа не будет.

И словно назло Арифову, из палатки донесся довольно внятный шепот:

— Серега, старик! Ты, что ли?

И вот нас уже шестеро возле палатки. Двое в спальниках в упор смотрят один на другого. Лицо Сергея, изукрашенное ссадинами, синяками, царапинами, открыто. Шерп по макушку в бинтах, и нам видны только его глаза. Они сощурены, хотя, казалось бы, фонарик Шелестова — не из тех светил, которые способны ослепить живое существо. Впрочем, этот прищур скорее всего, выдает настороженность шерпа, его решимость обороняться до конца. От кого? Сейчас все нервные силы шерпа сосредоточены на Тесленко. Арифову он не подарил и секундной доли внимания — да и остальном тоже. Значит ли это, что он сознает преимущества своего марлевого инкогнито и собирается ими широко пользоваться? Безусловно! Значит ли это, что Тесленко тоже участник затянувшейся игры под кодовым названием «Сусинген?» Неизвестно! Значит ли это, наконец, что Арифов состоит с Налимовым в особых отношениях, расходящихся с моей версией? Ну, скажем, они незнакомы? Или, наоборот, они союзники, партнеры и т. п.? Неизвестно, опять же неизвестно! А шерп все сверлит и сверлит глазами Сергея.

— Куда, дорогой, тебя понесло с горы? — заговаривает он свистящим шепотом. — Представил меня бы обществу, любезный. Как в лучших домах, — нажимает шерп на шутейную педаль.

— Да уж представил бы! — говорит Сергей. — Про веревочку узнал бы, а уж потом…

— Про веревочку? А что про веревочку? — удивляется шерп. — Узел был плохой, наверное. Так и вышло: один в одну сторону, другой — совсем в другую.

— Са-а-авсем в другую, — передразнил его Шелестов. Арифов отодвинулся куда-то еще глубже в темноту, и я вдруг отметил, что он ни разу голоса не подал при этом шерпе и ни на йоту не придвинулся к фонарику. Пожалуй, при таких условиях Налимов (если в спальнике лежал Налимов), вполне мог проморгать своего преследователя. «Сейчас Арифов под каким-нибудь предлогом уберется отсюда, — подумал я. — Или вообще нет правды на земле!». Арифов и вправду встал и глухо проронил:

— Вы как хотите, а я в два часа ночи сплю обычно. И другим советую.

Вторые сутки кряду Норцов ревностно исполнял в моей жизни роль будильника:

— Саид меня в кулуар с собой взять хочет. «Интересно, говорит, что за штука этот Сусинген». Идти?

— Идти! Конечно, идти! — вырвалось у меня. — Хотя и анархизм все это. Ладно, авось Шелестов простит, а Торосов не узнает. Но ухо держать востро!

На заре, едва розовое небо погасило последнюю звезду над голубыми горами, Норцов выскользнул из палатки следом за Арифовым и вскоре исчез с глаз долой. Я принялся разжигать примус и набивать котелки да кастрюльки снегом, и превращать этот снег в воду, и попутно намечать немедленную вылазку на Сусинген. Как вскоре выяснилось, у Шелестова были свои планы.

— Авантюра целиком на их совести, — пробрюзжал он, когда услышал об уходе Арифова и Норцова. — Мы спустим раненого в базовый лагерь. Потом уж будем с ними разбираться. — Теперь в его голосе звенела непререкаемая воля, и вчерашнего покладистого полуночника словно не бывало. — Возьмете рюкзак шерпа. Помимо своего.

У шерпа, видимо, была сломана нога: один единственный шаг — и он потерял сознание. Шелестов, впрочем, не ожидал чего-либо иного. Рюкзак он загодя повесил себе на грудь, и подхватив Дика, кинул его этаким тигриным рывком себе за спину.