Испытание

Сыдык шепчет, шипит что есть силы, все должны это услышать:

— Ни одна из рек Тянь-Шаня в море не впадает. Джетыгены — ручейки, ты слишком много приписываешь им. Не гонись, говорят, за трусом, он возомнит себя богатырем. Оставь этих маленьких людей, дай им вернуться домой. Мы не поверим, что Краснокутов тебе ближе наших людей.

И точно так же, как в борьбе шелудивых, чей-то голос подзадоривает их:

— Не проси его, Сыдык, на солончаке трава не растет. Он родился без сердца.

— Чужое дело не греет, с ним и в жаре рука зябнет. Напрасный труд, Джоомарта они не собьют. Может быть.

Мукай им что-нибудь скажет? Глаза его пылают недобрым огнем, и слышно, как тихо ему шепчет Сабиля:

— Уведи Джоомарта, они замучают его. Он стискивает кулаки, сидит и молчит.

— Я сказал вам, кто был нашим предком, — отвечает обидчикам Джоомарт, — послушайте теперь о потомках, о манапских джигитах, врагах родины. Пять лет на заставе они воевали со мной. Грабили караваны, убивали людей. Это у них мы отбили Май-Баш. Их пули сидят в моей ноге, их пуля в груди Краснокутова. Я скрыл от заставы, кто эти люди, а теперь донесу!

— Слепое сердце, — кричат ему вслед, — хуже бельма на глазу! Стая волков тебе на пути!..

— Вошь с ноги доберется и до шеи! Мы слишком долго терпели его…

— Он далеко не уйдет, — шипит Сыдык, — дорога крутая и не безлюдная…

Он беззвучно смеется, вздрагивает всем телом, словно дурные силы раздирают его изнутри.

Мукай все еще молчит, стиснул зубы от боли и слова не скажет.

— Правоверные мусульмане, — провозглашает Сыдык, — тут оскорбили почтенного гостя. Мало того, он заявил, что донесет на наших друзей. Или мы пожалеем одного человека, или спасем от несчастья весь род. Вы знаете, чьих баранов мы ели, чей кумыс и вино пили… Приложите свою руку к этой бумаге. Кривое дерево срубают на корню.

Он вытягивает из-за пазухи заготовленный донос, опускает толстый палец в чернила и оставляет на бумаге отпечаток. Пятна ложатся на белое поле, доброе имя покрывают грязью, и зовется это «месть» — «киргизчелык».

— Твою руку, Мукай, ты все видел своими глазами.

— Чьи это бараны, — спрашивает агроном, — чей кумыс, расскажи и мне, Сыдык.

Сабиля с тревогой смотрит на мужа: куда он ведет, что он хочет сказать?

Старик пожимает плечами. Колхозники собрали это между собой… Вино и кумыс прислал купец Абдуладжи.

— Ты обманул их, черная душа! Ты сказал им, что Джоомарт нас собирает…

Сыдыку остается только молчать. Он затеял чужим добром купить сердце Джоомарта.

Мукай ближе и ближе подступает к нему. Несдобровать старику — Мукай опасен в такую минуту.

— Почему ты солгал мне? Сказал, что Джоомарт зовет нас в гости, устраивает пир для добрых друзей. И чья это затея — насильно держать меня подальше от него? Ты боялся, я узнаю правду? У, старый колдун! Ты попомнишь Мукая!

Он берет жену за руку, и оба уходят. Сабиля прыгает от радости: как хорошо, что все обошлось! Знал бы Мукай, как она благодарна ему.

Вслед за Мукаем уходит и Темиркул, — он советский артист и руку не приложит к обману.

Снова Абдраим встречает Джоомарта. Он видит его на караванной тропе далеко от заставы, еще дальше от колхоза. Абдраим не прячется больше на нижней дороге, держится совсем на виду. Он дважды проехал мимо Джоомарта, но тот словно не видит его. Сгорбленный, бледный, с опущенной на грудь головой; его качает в седле. Глаза открыты, он не спит. Повод свисает, и лошадь бросает его из стороны в сторону: то щиплет траву, то сходит с тропинки и вновь возвращается. Откуда он едет? Куда держит путь? Абдраим не может больше молчать. Тут что-то неладно, это неспроста.

— Что с тобой, Джоомарт, куда ты попал? Куда едешь?

Голова его с трудом поворачивается, гаснет взор, тяжелый, немой. Ему все равно, — никуда он не едет, лошадь его сюда занесла.

— Что же ты молчишь? Не болен ли ты? Это я, Абдраим, твой друг Абдраим. Что с тобой?

Джоомарт пожимает плечами, голова его еще глубже уходит в плечи.

— Я, должно быть, нездоров. Мы всю ночь тут бродили с конем.

Так просто «бродили»? Странная прогулка.

— Ты заезжаешь уже сюда не впервые. Что тебе надо на верхней тропе?

Опять он ему не отвечает.

— Ты подумай, Джоомарт, ведь это мой пост, должен же я знать, кто тут бродит.

Глаза Джоомарта закрыты, на лице отразилась глубокая боль. Да, да, с ним неладно, его надо щадить.

— Ты не должен на меня сердиться, — мой долг обо всем сообщить на заставе. Там известно, что ты подобрал здесь погонщика, увез его неизвестно куда. Я знаю твое доброе сердце, ты когда-то и меня подобрал. Я прощался с землей, чтоб уйти за кордон. Такие вещи трудно забыть. Но мог ли я скрыть от заставы, что видел тебя? Разве ты поступил бы иначе?

Джоомарт кивает головой: правильно, Абдраим, так и надо.

— Краснокутов приказал тебя задержать, если я снова тут встречу.

Вот и усталость прошла. Джоомарт пристально смотрит на Абдраима, он не верит ушам:

— Как ты сказал? Задержать?

— Да, задержать. Я не стану тебя, конечно, арестовывать, ты и так не сбежишь. Я знаю Джоомарта лучше, чем кто-нибудь другой. Я поеду с тобой, но вовсе не за тем, чтоб тебя караулить. Я спешу на заставу донести Краснокутову, что встретил тебя на караванной тропе. Только за этим, и ни за чем больше. Подумай пока, что ты скажешь начальнику, если он спросит, какие у тебя тут дела.

Придется подумать, раз его задержали. Времени у него много.

Он вбирает полные легкие воздуха, вскидывает плечами, словно отряхивает с себя недавнюю слабость. Он должен быть трезвым, перед ним трудное дело — убедить Краснокутова в своей правоте. Нельзя допустить, чтобы начальник заставы пропустил мимо носа врагов.

Снова и снова Абдраим шепчет в дороге Джоомарту:

— Не сердись на меня… Я еще раз напомню тебе: подумай, что ты скажешь начальнику, он будет строго расспрашивать тебя.

— Спасибо, мой друг, я подумаю.

Так они подъезжают к заставе: впереди Джоомарт, а вслед за ним Абдраим.

Сегодня сумрачный день. Тяжелые тучи и свежий ветер с холодными струями откликнулись болью в груди Краснокутова. День будет нелегкий, но сегодня ему не до себя. Абдраим привел на заставу Джоомарта. Председатель колхоза опять бродил по тропе вдали от аула и пастбища. С этим надо покончить, он сегодня же отошлет его к коменданту, пусть с ним займутся. Здесь оставить его нельзя.

Начальник надевает тужурку с петлицами и садится за стол.

Дверь открывается, и входит Джоомарт. Он сгорбился, бледен, глаза его опущены. Оба молчат. Джоомарт не поздоровался. Краснокутов, должно быть, ждет еще привета.

— Садись, у меня серьезное дело к тебе.

Голос строгий, сухой. Перед ним бумага и чернила. Разговор в самом деле будет серьезный.

— У меня тоже дело, — шепчет Джоомарт и еще ниже опускает глаза.

— Нам стало известно, что ты заставил колхозников устроить праздник для себя и приятелей. Такие вещи у нас не прощают.

Служба не дружба, — они были друзьями, вместе дрались с врагами, но в таких случаях о прошлом забывают.

— На этот вопрос я отвечу потом. Я просил меня вызвать, когда придут Джетыгены, они уже тут, не лучше ли о них поговорить?

Начальник недоволен ответом. О чем говорить, решает он, Краснокутов.

— Кто тебе сказал, что делегаты пришли на заставу? Их только что привели прямо с границы, как ты об этом узнал?

— Мне сообщил купец Абдуладжи, который Курманам доставляет письма и деньги из-за кордона.

Любопытное признание. Еще что он скажет хорошего?

— Где же этот купец?

— Я скажу тебе потом, поговорим о Джетыгенах, время уходит.

Краснокутов улыбается. Джоомарту хочется поговорить о более приятном. Хорошо, а как быть с неприятным разговором? Отказаться от него?

— Отвечай: где купец?

— Он здесь, в колхозе. Я прошу с этим делом потерпеть. Будем говорить о Джетыгенах.