Испытание

Джоомарт умолкает. Комуз беззвучен. Песня вся впереди, долгая, грустная песня. Темиркул неподвижен. Его руки сплелись, голова чуть склонилась на грудь. Джоомарт едва слышно вздыхает. Сабиля тоже вздыхает; ей всегда грустно, когда брат играет.

Песня снова звучит, комуз скорбно вторит ей…

Однажды летом, когда Кутон у зимовки убирал урожай, к нему явился джигит Мурзабека. Манап звал Кутона к себе на джайлау. Его гость Боронбай — манап Сусамыра — желает послушать сына Асана.

«Я останусь без хлеба, — сказал Кутон джигиту, — дай мне убрать урожай».

Джигит рассмеялся: у него на зимовке хлеб убрали другие, мало ли на свете услужливых рук.

«Ты не уважаешь манапа, нельзя заставлять его ждать».

Музыкант чуть не плакал от горя:

«Позволь мне хотя бы убрать половину… Пожалей моего сына и жену».

Была у вора честность, у джигита жалость.

«Твои слова, точно ветер, проходят мимо моих ушей. Отправляйся со мной! Молись, чтоб твоя дерзость не дошла до Мурзабека».

Хлеб остался нескошенным в поле. Кутона увели на джайлау.

Манап Боронбай приехал не один, с ним был его любимый комузист Авача. С этим музыкантом Кутону пришлось состязаться. Весь день и всю ночь они играли и пели, никто не хотел ославить себя и своего господина. Охрипшие, усталые, они свалились к утру: один с тяжелой головой от кумыса, другой с грустной думой о нескошенном хлебе.

Три дня музыканты пели и играли. Авача был хорош, но Кутон куда лучше. На четвертые сутки не стерпел музыкант, он бежал с джайлау убрать свое поле. Бежал на коне — давнем подарке манапа.

Разгневанный Мурзабек послал трех джигитов в погоню. Они настигли беглеца у зимовки, привязали его к коню и доставили на джайлау.

В тот день Кутон плохо играл и не славил в своих песнях манапа.

«Ты напрасно хвалил своего музыканта, — сказал гость Боронбай Мурзабеку, — твой Кутон, дорогой мой, не стоит козла».

«Ты прав, милый гость, я не спорю. Авача твой прекрасен, пусть берет себе коня моего музыканта. Для плохого певца и осел — аргамак…»

Комуз хрипит, струна дрожит, обрывается. Сабиля прячет лицо и бледнеет. Ей стыдно и больно: манап Мурзабек оскорбил ее отца, он сделал киргиза лежачим. Она не помнит отца, не видала его, но Джоомарт ей так много о нем говорил, так крепко его любит поныне.

Темиркул склонил голову набок, глаза его вскипают обидой. Он сам был свидетелем этой истории.

Комуз звучит, песня уверенно льется…

Оскорбленный Кутон себя показал: на старой клячонке стал с новыми песнями разъезжать по аулам. Он пел о поборах, о насилии баев, о власти манапа, суровой как смерть.

Мурзабек приказал изловить музыканта, доставить смутьяна на суд. Он созвал стариков всего рода, зарезал коня, наготовил кумысу и вывел Кутона.

«Покайся пред ними, — сказал Мурзабек, — ты виноват перед родом».

Музыкант улыбнулся и ничего не ответил. Ни угрозы, ни крики не смутили его. Он так ничего и не сказал. Манап приказал мелко изрубить и истолочь сноп соломы. Муку и солому замесили в воде, липкую массу круто смешали и густо наложили на бороду Кутона. Покрытого позором, с бородой, точно камень на шее, его обвели вокруг стариков.

Кутон отлежался после обид и побоев, сел на коня — и за прежнее дело. Тогда десять джигитов подписали бумагу, что Кутон — конокрад и грабитель. Его связали, судили и сослали в Сибирь.

Так и вышло, как в песне поется: не борись с сильным, не ищи у манапа правды.

Трудно пришлось семье музыканта. Манап отобрал все, что раньше дарил. Обрушилось небо на слабые плечи. Легко ли бедной женщине и кошмы валять, и арканы выделывать, прясть и косить, исполу сеять и жать. Мальчику шел тринадцатый год, ребенок — не помощник в хозяйстве. Не на чем было летом юрту возить, да и что им на джайлау делать? Будь у них кобылица, коровы и козы хотя бы на время, они вернули бы их баю с приплодом, работой бы ему отплатили.

Никто к ним не ходил, никто с ними не знался: у раба нет родственников, у обиженных — друзей. Один Темиркул навещал их. Нищий певец без коня и хозяйства, он веселил народ по аулам. Его песни не щадили ни джигита, ни бая, ни самого Мурзабека. Нелюбимый манапом, он голодал, побирался, терпел нужду и лишения всю жизнь.

Шли месяцы, годы… Вырос сын музыканта Кутона, состарилась мать, все изменилось, одна нужда оставалась прежней.

Вспомнил о семье Кутона Мурзабек и прислал вдове на время корову и несколько коз. Вдова получала молоко и шерсть, и за это поливала посевы и доила всех манапских кобылиц. Сын помогал отгонять от кобыл жеребят.

Не было у Джоомарта отца, и мать учила его, как жить и трудиться. Он любил ее голос, печальную речь и долгие грустные песни. Она пела о счастливом времени, когда не будет зимы и вся жизнь киргиза пройдет на джайлау. Не будет болезней, кони и люди не будут стареть. Еще она пела ему:

Сын любил мать, пел и играл ей песни отца. Бывало, вечерами, когда хлынет с гор прохлада и луна взойдет над землей, вдруг послышится тихое пение и жужжание комуза. В юрте матери и сына нет огня, сквозь рваные кошмы видны звезды на небе. Соседи оставят свои костры и соберутся послушать молодого Джоомарта. Не всем хватит места вблизи музыканта, внутри станет тесно, и юрту облепят свои и чужие. Хозяйка поднимет наружные кошмы, всем будет видно и слышно. Время за полночь, молодой музыкант спел все песни отца, но никто не уходит, все ждут еще чего-то. Тогда Джоомарт воспевает соседа: он честен и добр, скот любит его, счастье знаться с таким человеком. Польщенный сосед оставляет подарок, и другой, и третий, и четвертый растроганы — всех привел в восторг молодой Джоомарт.

Весть дошла до манапа. Сын Кутона, внук славного Асана, своей игрой веселит народ. Мурзабек велел привести музыканта. Пусть сыграет манапу, его не обманешь, он знает толк в песне и комузе.

Джоомарт явился к манапу в рваном чапане, с грустной улыбкой на бледном лице. Он сыграл и пропел любимую песню Кутона. Ту песню, которую Мурзабек так любил. Манап, бледный, взволнованный, глаз не сводил с Джоомарта. Аткаминеры и джигиты с нетерпением ждали, что скажет манап. Мурзабек вскочил с места, сбросил с плеч свой халат и отдал его музыканту.

Внук Асана — Джоомарт занял место отца у Мурзабека.

Манап ничего не жалел для него, он дал ему денег, овец и коня. Одно лишь смущало Мурзабека — сын Кутона казался ему без души. Ни льстивого слова, ни любезной улыбки манап не добился от него. Бывало, он поет веселую песенку:

Все смеются, хохочут, один лишь музыкант спокоен, за сжатыми губами точно прячется обида.

И в пору удачи Джоомарта, и в пору несчастья Темиркул оставался другом семьи, навещал его мать, утешал ее скорбь.

Беда поразила киргизский народ. Десять лет отбирали у него землю, теснили к горам, к бесплодным ущельям. И грозой грянул царский указ призвать киргизов в военно-тыловое ополчение, угнать с родной земли на север и запад, где третий год идет война. Не было этого раньше, и поднялся возмущенный народ, восстал. Он поднялся на защиту земли и джайлау, мазаров, родных и друзей, против байских и манапских насильников. Прискакали казацкие сотни. Они сжигали аулы, уводили и резали скот. Сорок тысяч кибиток, сорок тысяч киргизов с женами и детьми покинули страну своих предков. Молодежь уходила в изгнанье, старики умирали у родных пепелищ, киргизские девушки в праздничных платьях бросались в пропасть со скал…