Испытание

Все надежды на Джетыгенов. Только бы они осели в колхозе, и многим стало бы легче, и ему, как посреднику, недурно. Сто рублей с кибитки — ни гроша меньше. Трудности какие! Джоомарта уломать, Мукая успокоить — всюду расходы. И то стоит дорого, и другое, и третье. Он угощал Темиркула — положим на счеты двадцать рублей, послал Мукаю козу… Прекрасная дойная скотина, такую нигде не найдешь — еще одна сотня. Жене его — Сабиле — отдал в день свадьбы три метра шелка. А какие доходы? Задатка триста рублей, два барана и три мешка зерна. Когда еще прибудут Джетыгены, рискуй и без пользы трудись.

Да, все надежды на Джетыгенов. Приедет жених его маленькой дочки, за ним остался должок — семь овец и корова — калым. Счет составляли, когда маленькой Ваппе шел второй год. С тех пор вздорожали невесты. Три года назад он думал поладить за полсотни овец — конечно, деньгами, где ему в колхозе держать это добро, — но тут он узнал, что родители жениха богатые люди, и решил не уступать — сто овец, ни баранчиком меньше. Они могут набавить и сверх ста овец, за такую невесту не жаль миллиона.

Это не все, еще один план у него, только бы не разгадали. Джетыгены и Курманы породнятся, а там они в добрый час покажут себя. Довольно хозяйничать тем, кто служил на заставе. Важность какая — они сторожили границу! Найдется кому управлять, есть люди поумнее и постарше Джоомарта. Пограничников в колхозе тридцать пять человек, а Джетыгенов и Курманов сто двадцать семей. Хвастунишки с кокардами скоро сдадутся. Уступят, и ссоры не будет. Одного подкупить, других рассорить, кого подарком возьмешь, а кого и одним обещанием.

Так оно и будет, народ запомнит Сыдыка. Можно положить на счеты еще сотню овец. Да, как ни верти, а посредники — нужные люди, без них не было бы на свете порядка и толку. Только бы с Джоомартом поладить. Упрямый человек, ему ничего не стоит разбить все расчеты Сыдыка. Наклеветать, донести на хороших людей, набрать в колхоз голытьбу: жалких малаев — ленивых пастухов, джатаков — безлошадную братию, одну бичеру — нищету. Что с них возьмешь? Боже мой, боже, Джоомарт двери закроет перед аксакалом, благородным джигитом и бием! Он хочет упрямством понравиться людям, чтобы после его смерти развесили над юртами черные флаги. Ничего, Джоомарт! На всякого зверя есть больший зверь, против силы есть хитрость. Взять хотя бы Мукая. Он, правда, из тех же, что и Джоомарт, не даст тени упасть на новые порядки, но Сыдык знает толк в таких людях. Ему надо польстить, похвалить, пусть думает, что умнее его на земле нет человека. От радости он полезет в болото, туда ему и дорога. Конец, говорят, ослу на топком месте…

Он сегодня пришел, этот глупый Мукай:

«Как дела, как здоровье?»

Что ему на это ответить?

«Плохо. Хозяйство большое, а людей не хватает. Не то, чтоб их не было, наоборот, очень много, но Джоомарт, говорят, не возьмет никого».

Он даже вспыхнул: как это так? Самодурство и глупость.

Мне этого только и надо, я шепчу ему несколько слов: «Джетыгены — наша надежда, они нам помогут хозяйство поднять. Джоомарт не согласен, у него свои счеты с ними».

Я говорю это с горечью, вот-вот мое сердце разорвется от боли. У Мукая глаза широко раскрываются, он кусает губы и стонет от злобы. В груди у меня веселье.

«Что значит счеты? Что ты хочешь этим сказать?»

«Он боится, — говорю я, — что должность вышибут из его рук. Что за радость председателю стать бригадиром?» Лучше бы я промолчал. Он вскочил как ужаленный:

«Как ты смеешь, дурак!.. Старый лгун!»

Надо знать агронома, в гневе лучше ему смолчать. Я тихонько шепчу:

«Ты не понял меня! Он сводит счеты со своим родом, который не уважил его».

Мукай сразу остыл. Пошел разговор: откуда я знаю? Люди сказали. Какие? Ах, вот как, понятно, так бы и сказал. Мукай ему этого не простит. Интересы колхоза прежде всего. Я повторяю за ним: «Конечно, конечно» — и тут же делаю еще одну глупость:

«Ты заметил, Мукай, как крепко он держится за русских людей? Он здорово их защищает».

Агроном уже снова сердит. Эти советские люди — сущие звери. Не хочешь — не надо, чего ради рычать?

«Никто их не защищает, мы защищаем себя. Они за нас умирают».

Я не спорю, это так. Мукай просто не понял меня.

«Ты напрасно кричишь. Русские люди не так уж плохи, но ты разве не заметил, что наш Джоомарт сторонится своих и льнет к чужим? Джоомарт ждет момента, когда в колхозе останутся одни его друзья — те, что пришли из заставы».

Что значит вовремя вздохнуть, — смущенный агроном отвернулся, Сыдык может поклясться, что тот был растроган до самого сердца.

Джоомарт нашел Мукая на опытном поле. Он сидел в лаборатории — деревянном бараке со стеклянной крышей без полов — за ящиками и горшочками высеянных злаков. Его руки озабоченно кружились, льнули то к растениям, то к листочку бумаги для записей. Он пропускал между пальцами стебли пшеницы, словно просевал золотистые локоны, измерял каждый колос осторожно и нежно.

Они сели друг против друга и заговорили о делах. Агроном не давал Джоомарту слово сказать, пусть смотрит да слушает, учится маловажное от важного отличать, простые вещи от чудес. Взять хотя бы вот эти колосья. В них будут злаки, каких никто еще не видел. Дайте срок, год — два, об этом растении узнают повсюду. Тут слились воедино выносливость и зимостойкость.

У него веселые глаза, они словно прячут игривую тайну. Не то чтоб грех или порок, нет, нет. Слукавил человек, набедокурил — и некуда податься, а глаза его выдают. И движения слишком резкие. Смеется без удержу, от радости подпрыгнет, присядет — не агроном, а мальчишка.

Он пригибается к ящику над большими колосьями и всплескивает от восторга руками. Здесь он разделался с природой, уложил ее, как говорится, на обе лопатки. Никогда ей отсюда не выбраться. Никогда! Один из злаков слишком рано цвел для сыртов и от заморозков страдал, другой цвел слишком поздно и вызревал уже в пору дождей. Он случайно скрестил их, без всякого расчета, от нечего делать, и вот результат — золотая середина. А что вышло у него с корнеплодом!

Мукай вскидывает плечами, закатывает глаза и так замирает. Ну, чем не ребенок? Дитя, потрясенное чудесным видением. И руки заломил, и рот приоткрыл от восторга. Как после этого не слушать его, напомнить, что рассказ немного затянулся?

Так вот о корнеплоде. Редкий, прекрасный, вкуснее его ничего нет на свете, но здесь, на сыртах, не вызревают его семена. И солнца ему мало, и ночи холодные… Одним словом, все готово, кроме семян. Пришлось с клубнем повозиться. Чего он только не делал: нагревал и морозил его, резал, кромсал, пока не добился своего. Он вклинивает в клубень скороспелого корнеплода кусок нескороспелого, и, как бы вы полагали, кто берет верх? Разумеется, скороспелый. Будут и корнеплоды, будут и семена.

Он хохочет над собственной выдумкой: кто еще так придумает, кто отважится! Счастливый Мукай, всегда ему весело, и от всего он приходит в восторг.

Джоомарту еще долго пришлось молчать. Мукай повел его к длинному столу и придвинул горшки и вазоны. Кусты и деревца растянулись аллеей. Мукай ходит между ними шагами хозяина в собственном доме. Он гнет стебли, мнет листья, запускает руки в кроны с нежностью матери, перебирающей волосы ребенка. Джоомарт должен убедиться, что тут одни чудеса. Вот это — родич прекрасного плода, вернее, дальний родственник его. Но как он плодовит! Ни мороз, ни жара ему нипочем, зато и есть его нельзя ни за что на свете. И запах и вкус препротивные.

Лицо агронома выражает отвращение — гримаса ребенка, проглотившего насекомое. Плоды, вероятно, в самом деле неважны.

А вот этот кустик — правда, нежный и слабый — дает такие же плоды, но сочные и вкусные, будто медом налитые. Он, конечно, скрестил их, чтобы вывести плоды для сыртов. Да, да, для сыртов! Тут будут сады — яблоки, груши, а хотите, и урюк. Уж он постарается. Растет же эйкомия — китайская гуттаперча — в украинской степи, маслина — в Дербенте, японская хурма — в Самарканде, юкки — в Тбилиси. Ему не стоит труда перевернуть на сыртах всё вверх дном: убрать ель и кипец, арчу пересадить куда-нибудь подальше и дать место плодовым деревьям. Он делает при этом движение хозяина, готового рассовать добро свое по дому: часть туда, часть сюда — куда попало.