Ради острых ощущений

Я вымылся со всей тщательностью, какую позволяли условия – для этого пришлось несколько раз нагреть на плите чайник и вылить всю эту воду в таз на мраморном умывальнике, – и побрился старательнее обычного, стоя перед засиженным мухами зеркалом размером шесть на восемь дюймов и толкаясь с конюхами, спешащими в Поссет.

Среди моей одежды не было ничего подходящего для визита в женский колледж. Со вздохом я остановился на черном свитере с высоким горлом, черных штанах и кожаной куртке. Рубашку я не надел, поскольку у меня не было галстука. Я кинул взгляд на 132

Все остальные вещи тоже нуждались в чистке, да к тому же, пожалуй, пропахли лошадьми, хотя я уже так привык к этому запаху, что не замечал его. Ну да ничего с этим не поделаешь. И, вынув из чехла мотоцикл, я отправился в Дарем.

Глава 13

Колледж Элинор Тэррен стоял на обсаженной деревьями улице, в ряду таких же солидных, ученого вида зданий. У него был внушительный парадный вход и менее внушительный асфальтированный подъезд для машин с правой стороны. Я проехал по асфальтовой дорожке и поставил мотоцикл рядом с многочисленными велосипедами. Кроме велосипедов, тут было шесть или семь небольших автомобилей, и среди них – маленькая красная машина Элинор.

Две ступеньки вели к большой дубовой двери, на которой красовалось единственное слово – «Студенты». Я вошел. Сразу за дверью справа я увидел конторку дежурного, а за ней – скорбного вида человека средних лет, усердно изучавшего какой-то список.

– Простите, – обратился я к нему, – не скажете ли, где я могу найти леди Элинор Тэррен?

Он поднял глаза и спросил:

– Вы к ней? Вас ожидают?

– Думаю, да.

Он спросил мое имя и принялся внимательно штудировать список.

– «Дэниел Роук к мисс Тэррен. Проводить в ее комнату». Все верно. Пойдемте.

Он слез со своего высокого табурета, вышел из-за конторки и с шумным сопением повел меня в глубь здания.

В коридорах было множество поворотов, и мне стало понятно, почему здесь не обойтись без провожатого. С обеих сторон шли двери, на каждой было написано назначение комнаты или имя ее обитательницы. Надписи, сделанные на маленьких карточках, были вставлены в металлические рамки на дверях. Поднявшись еще по двум лестницам и несколько раз повернув, дежурный остановился у двери, ничем не отличавшейся от остальных.

– Вам сюда, – бесстрастно произнес он. – Это комната мисс Тэррен. – Развернувшись, он зашаркал обратно на свой пост.

Карточка на двери гласила: «Мисс Э.К. Тэррен». Я постучал. Мисс Э.К. Тэррен открыла.

– Проходите, – сказала она без улыбки.

Я вошел, и она закрыла дверь. Я стоял не двигаясь и разглядывал комнату. Я так привык к убогости своего жилища у Хамбера, что испытал странное, непривычное чувство, снова оказавшись в комнате с занавесками, ковром, мягкими стульями, подушками и цветами. Здесь преобладали голубые и зеленые тона, мягко переходящие друг в друга, и ваза с желтыми нарциссами и красными тюльпанами выделялась на этом фоне ярким пятном.

Большой письменный стол был завален книгами и бумагами. Кроме стола, в комнате был книжный шкаф, кровать под голубым покрывалом, гардероб, большой встроенный буфет и два кресла. Все казалось теплым и приветливым. В такой комнате должно хорошо работаться. Если бы я еще минуту постоял и подумал об этом, я начал бы завидовать: смерть моих родителей лишила меня именно этого – свободного времени и возможности учиться.

– Садитесь, пожалуйста.

Она показала на одно из кресел.

– Спасибо.

Я сел, и она села напротив, но смотрела она не на меня, а в пол. Вид у нее был мрачный и нахмуренный, и я с досадой подумал, что послание Октобера, которое она должна мне передать, означает новые неприятности.

– Я попросила вас приехать сюда, – начала она, – потому что…

Она остановилась и резко встала, зашла мне за спину и сделала еще одну попытку.

– Я попросила вас приехать, – сообщила она моему затылку, – потому что должна извиниться перед вами, и мне очень трудно это сделать.

– Извиниться? – Я был ошеломлен. – За что?

– За мою сестру.

Я встал и повернулся к ней.

– Не надо, – горячо попросил я.

Меня слишком часто унижали в последние несколько недель, чтобы мне было приятно видеть кого-то в подобном положении.

Она покачала головой.

– Боюсь, – она судорожно глотнула, – боюсь, наша семья обошлась с вами несправедливо.

Светлые волосы, подобно нимбу, серебрились вокруг ее головы, подсвеченные косыми лучами бледного солнца, падающими из окна за ее спиной. На ней был алый свитер, надетый под темно-зеленое платье без рукавов. Мне было приятно смотреть на нее, но я понимал, что мой пристальный взгляд усугубит ее неловкость. Я снова сел в кресло и сказал по возможности беззаботно, раз уж Октобер решил пока не раскрывать моего инкогнито:

– Пожалуйста, не переживайте из-за этого.

– Не переживать! – воскликнула она. – А что еще мне остается делать? Я, разумеется, знала, почему вас уволили, и несколько раз говорила отцу, что вас следовало бы вообще посадить в тюрьму, и вдруг я выясняю, что это все неправда! Как вы можете так спокойно к этому относиться и предлагать мне не переживать, если все уверены, что вы виновны в отвратительном преступлении, а на самом деле это ложь?

В ее голосе слышалась боль. Ей было искренне неприятно, что кто-то из ее семьи мог поступить так нечестно, как Пэтти. Она испытывала чувство вины только потому, что это ее сестра. Я был тронут, но ведь я сразу понял, что она действительно милая и порядочная девушка.

– А как вы это узнали? – спросил я.

– Пэтти сама сказала мне в прошлую субботу. Мы с ней болтали, как обычно. Раньше она всегда отказывалась говорить о вас, а тут вдруг рассмеялась и рассказала мне все, как будто это уже не имеет значения. Конечно, я знала, что она… м-м… интересуется мужчинами – такая уж у нее натура. Но это… Я была просто потрясена, даже не поверила ей сначала.

– А что именно она вам рассказала?

За моей спиной наступила пауза, потом я снова услышал ее голос, на этот раз он слегка дрожал.

– Она сказала, что попыталась заставить вас заниматься с ней любовью, а вы не стали. И что… она расстегнула платье и хотела вас соблазнить, но вы только велели ей одеться. Она была в такой ярости, что весь день придумывала, как бы вам отомстить, а в воскресенье утром нарочно разревелась и сказала папе… сказала папе…

– Что ж, – улыбнулся я, – пожалуй, это несколько больше соответствует истине.

– Это совсем не смешно, – возразила она.

– Не смешно. Просто мне стало легче.

Она вышла из-за моей спины, села в кресло напротив и посмотрела на меня.

– Так значит, вам вовсе не было все равно?

– Не было.

– Я сказала отцу, что она наговорила на вас. До этого я никогда не рассказывала ему о ее любовных похождениях, но тут совсем другое… Так или иначе, в воскресенье после ленча я ему все выложила. – Она остановилась заколебавшись. Я ждал. Наконец она все-таки решила продолжать. – Только вот что странно – мне показалось, что он совсем не удивился. Его это не поразило, как меня. Просто он вдруг стал очень уставшим, как будто услышал печальное известие. Так бывает, например, когда кому-то говорят, что после долгой болезни умер друг. Я ничего не поняла. А когда я сказала, что обязательно надо предложить вам вернуться обратно, он отказался наотрез. Я пробовала его переубедить, но он непреклонен. Он даже не согласился сказать мистеру Инскипу, что вас уволили незаслуженно, и взял с меня слово не передавать ему и никому другому то, что я узнала от Пэгги. Это так несправедливо, – горячо заключила она, – и я решила, что уж с вами-то по крайней мере я должна поговорить. Конечно, вам не легче от того, что мы с отцом выяснили наконец правду, но мне хотелось, чтобы вы знали – мне стыдно, очень стыдно за поступок моей сестры.

Я улыбнулся ей, это получилось как-то само собой. Она была так хороша со своими ослепительно светлыми волосами и нежным румянцем, что легкая неправильность черт ее лица не имела значения. Ее серые глаза были полны искреннего, неподдельного сожаления, и я понимал, что она принимает так близко к сердцу поступок Пэтти, поскольку он отразился на простом конюхе, не имеющем возможности защищаться. Это тоже не облегчало моего положения – я понятия не имел, что ей ответить.