Страница 52 из 139
— Благословен Господь, таким чудесным образом соблаговоливший показать нам, сколь сильна истина. И чтобы навеки, как и подобает, осталась об этом память, я хочу собственными глазами в том убедиться, потому что, помнится, читал я, что в древности в деревьях жили нимфы; по правде говоря, я никогда не верил в подобные вещи и считал все это за выдумки и сказки поэтов, а теперь не знаю, что и сказать, поскольку здесь в присутствии стольких свидетелей сам слышал, как это дерево говорило. Очень интересно мне было бы узнать, нимфа это или дух, и посмотреть, какая она из себя и так ли красива, как утверждают поэты.
Сказав это, велел он нагромоздить у подножья дерева сухих веток, которых там было в изобилии, и поджечь их. Кто смог бы описать, каково было бедняге старику, когда ствол начал нагреваться, а дым стал его душить? Я могу лишь сказать, что он принялся очень громко кричать:
— Милосердия, милосердия, горю, задыхаюсь, пылаю!
Увидав, что чудо произошло не по божественному промыслу и не из-за нимфы, живущей в дереве, судья велел вытащить едва не задохнувшегося старика и в наказание ему и его сыну за их злодейство велел им принести все деньги и передал их правдивому, которого они столь несправедливо оклеветали. Так была вознаграждена правда и наказана ложь.
Император и его сын
Император Трапезунда, хоть и был преклонного возраста, решил жениться на Флорисене, дочери царя Анатолии, пленившись ее красотой на портрете, который он увидел. Царь Анатолии в надежде заполучить столь могущественного зятя[65] не придал большого значения разнице в возрасте между ним и дочерью, хотя ей не было и двадцати, а тому уже перевалило за семьдесят. Поставив ее в известность о своем намерении и не получив с ее стороны согласия, он благословил брак. Император, жаждавший этого не меньше, чем царь, послал своего сына Арминта, чтобы тот представлял его во время венчания и привез ему супругу; повинуясь отцу, сын тотчас отправился в путь. Это был красивый юноша в расцвете лет — не старше двадцати семи. Когда он прибыл ко двору царя Анатолии, его приняли очень торжественно и были очень рады его приезду, а больше всех — Флорисена; мало что зная о своем браке и муже, она смутно предполагала, что это он и есть и, видя его молодость и пригожесть, сразу в него влюбилась. Он тоже был очарован ее красотой, но так как знал, что она будет женой его отца, человека сурового и весьма твердого характера, он был с нею так осторожен, что не давал ей даже повода открыть свои чувства и свою любовь к нему, а когда она пыталась намекнуть, делал вид, что не понимает и принимает на счет своего отца всякое проявление ее любви. Придя от этого в отчаяние, Флорисена, раз уж ей не удавалось, как говорится, объясниться знаками, призналась ему в любви без обиняков, рассчитывая на взаимность. Но он отверг ее домогательства как очень недостойное дело из-за того оскорбления, которое он нанес бы этим своему отцу императору; если бы не это обстоятельство, он очень охотно ответил бы на ее чувство. И с тех пор он избегал оставаться с ней наедине, лишая ее даже удовольствия наслаждаться его обществом. И тогда (полагая, что ее отъезд состоится через несколько дней) она послала к императору гонца с письмом, в котором жаловалась, что он прислал вместо себя юнца, обращающегося с нею так бесцеремонно, что это доходит до неприличия, ибо он не желает повиноваться ее самым законным требованиям, и что она, видя такую нелюбезность в сыне, опасается, и не без оснований, что это идет от нелюбезного характера отца — а ей уже кое-что об этом порассказали, — и посему, если он хочет развеять это подозрение и желает быть с ней в ладу, то должен строго-настрого повелеть ему быть ей послушным и во всем исполнять ее волю. Император, долго не думая и намереваясь во всем ей угождать, написал сыну, браня его за суровость и недружелюбие по отношению к той, с кем он должен был обращаться со всей любовью и лаской — так, как обращался бы он сам, если бы был с нею рядом, а посему пусть изменит свое поведение и ни в чем ей не перечит, если не желает разгневать его и быть наказанным за свое непослушание. Вместе с письмом он отправил Веркория Барсела, старого дворянина из числа своих приближенных, который некогда был наставником принца и к которому тот питал большое уважение. Но посланец застал их уже в пути и даже неподалеку от императорского дворца. Тотчас передал он принцу письмо, а с ним и приказ отца, что немало встревожило Арминта, так как уже по дороге она домогалась его всякий раз, как к тому предоставлялась возможность; и, видя, что они уже приближаются к столице, она решила предпринять последнюю попытку, полагая, что потом у нее не будет такого удобного случая; прибытие столь благоприятного для нее письма также ее воодушевило. И вот она, распорядившись, под предлогом нездоровья из-за тягот пути, чтобы никто не оставался в ее покое, кроме одной-единственной горничной, приказала позвать к себе принца, и когда тот пришел, сказала, что ей сообщили, что одна из фрейлин, служившая ей камеристкой, ее предает, приводя своего возлюбленного в покой, где она спит; что кто дерзает совершать таковое, не остановится и перед тем, чтобы покуситься на нее самоё; что она не осмеливается доверить эту тайну никому, кроме него, а ей сказали, что тот человек входил переодетый женщиной; что если он вдруг снова придет в эту ночь, она известит его через другую фрейлину, которая ее предупредила и которая всегда при ней, и чтобы он был наготове, дабы тот не ускользнул. Арминт, хотя он и опасался подвоха, видя, что фрейлина все подтверждает, подумал, что он может ошибаться и все это правда, и, не подозревая, что подвергает себя опасности, решил удостовериться собственными глазами. А чтобы не возникло огласки в случае если это окажется ложью, он не захотел говорить кому-либо об этом и, пройдя в свой покой, через некоторое время вышел вооруженный шпагой и кинжалом и стал караулить, не войдет ли кто-нибудь. Когда принц ушел, Флорисена тотчас вышла вслед за ним вместе со своей фрейлиной (которую она очень любила, так как та верно хранила все ее тайны) и в час ночи, когда все стихло, вернулась с нею в свои покои; принц, увидев их в полумраке, всерьез поверил в то, что ему рассказали. Тем не менее он пошел к себе и стал ждать, чтобы его позвали. Вскоре прибежала фрейлина и со словами, что пора идти, отвела его в покой Флорисены, где велела сложить в угол шпагу и кинжал, уверяя, что это мальчишка, которого он может просто выпороть; и тогда она подвела принца к постели Флорисены, которая тотчас заключила его в объятия и вполголоса стала говорить ему:
— Попался, предатель, попался! Извольте сделать по-моему, или это вам будет стоить жизни.
Несчастный юноша в смущении не понимал, что с ним приключилось. Наконец, выскользнув из ее рук и схватив на бегу шпагу, он пустился наутек куда глаза глядят, не разбирая дороги. Но судьбе было угодно, чтобы он наткнулся на кавалерийский отряд, который его отец, узнав о приближении императрицы, отправил для ее эскортирования. Те схватили его и повезли с собой. А Флорисена, как только он скрылся, начала кричать, что он ее обесчестил; воздух наполнился ее воплями, и горю ее не было границ. Император, узнав, что она совсем близко, выехал из города ей навстречу и скорбел немало при виде ее скорби. Еще горше стало ему, когда он услышал причину, и совсем уж горько, когда всадники передали ему схваченного сына, ибо тогда он поверил в подлинность ее жалоб. Он повелел заточить того в тюрьму, и так как она не допускала его к себе, пока принц не будет казнен, пришлось поторопиться с судом. Когда настал назначенный день, император для пущей важности собрал мудрецов из своего совета, и присутствовавшая там императрица попросила у него, чтобы они и были судьями, так как страсть и естественная привязанность не позволят ему самому вынести справедливое решение, на что он согласился. Тогда привели и поставили перед ними связанного принца, и когда его допрашивали, он ни разу не раскрыл рта. Тогда императрица сказала;
65
Трапезундская империя существовала с 1204 по 1461 г. Под Анатолией можно понимать Никейскую империю (1204–1261), в действительности гораздо более могущественную, чем первая.