Страница 101 из 139
Меж тем сей последний, видя, что Октавио задерживается, подошел поближе к карете и узнал свою дочь. Вспомнил он, скольких огорчений стоят ему ее беспутства — слово, которым люди старые называют то, что в былые времена приписывали молодости: ведь поскольку ни в каком зеркале себя в прошлом не увидеть, старики судят обыкновенно все провинности с величайшей суровостью. Вспомнил он также, сколько потерял, упустив такого зятя, как Октавио, и тут гнев его достиг высшей степени, ибо корыстолюбие извечно присуще преклонному возрасту. И вот накинулся он на дочь с кулаками, препоручив им отмщение, которого не смог добиться с помощью тяжб и тюрем. Лаура стала кричать, Октавио вступился за нее, а сеньора, приехавшая вместе с Лаурой, справедливо оскорбилась, видя, сколь мало ей оказывают уважения.
Все они учинили такой шум, что некий кабальеро, проезжавший с супругой в дорожной карете, счел своим долгом выйти из кареты в сопровождении нескольких слуг, дабы выяснить, что происходит. Этот кабальеро, человек привлекательной внешности и с выправкой военного, подошел поближе и, увидев, что отец Лауры дает непомерную волю кулакам, да к тому же обращает их против женщин, — что ненавистно всякому, кто обладает врожденным чувством чести, — обхватил его обеими руками поперек туловища, стараясь унять. Старик обратил на него взгляд, дабы узнать, кто ему препятствует; и все остальные тоже глядели на вновь прибывшего, ибо мужественный его вид внушал уважение. Отец Лауры был взволнован и смотрел с изумлением. Но кабальеро, поскольку он-то гнева не испытывал, а потому мог лучше разглядеть старика, увидел тотчас, что перед ним собственный его брат, а одна из двух дам — Лаура, его племянница. И вот он прекратил борьбу, как из благородства, так и из родственной любви, и заключил в объятия брата и племянницу, хотя старик принял это не очень-то мирно. Тогда отец Лисардо осведомился, какова причина, которой довольно, чтобы родной брат оказал ему столь неприязненный прием после многолетней разлуки и в ту пору, когда он приехал навестить его, презрев дальность расстояний, а это не так уж просто для человека богатого. Лаура приблизилась к дядюшке и рассказала ему обо всем, что случилось, и о том, как она, взросшая вместе с двоюродным братом, полюбила его столь сильно, что стала причиною всех событий, каковые нам уже известны. Добросердечный дядюшка в знак признательности за столь честную любовь обнял племянницу многое множество раз и в кратких словах поведал, как приехал он в город, что зовется в Индиях Сьюдад-де-лос-Рейес, — ибо город, знаменитый серебряными копями, достоин столь славного имени, — и там поступил на службу к одному касику, став управителем его состояния, каковое оценивалось более чем в восемьдесят тысяч дукатов; служил он ему с верностью, составляющей богатство тех, кто оного лишен; когда же касик умер, вдова его, испытывавшая к управителю приязнь, предложила ему занять место ее усопшего супруга; и видя, что он хотел бы вернуться в Испанию, оставила родину и близких, дабы поехать вместе с ним. И вот, когда они торопились к Кордове, услышали шум и, выйдя из экипажа, дядюшка Лауры увидел то, что ему и во сне не снилось.
Все снова стали обниматься, Лаура вышла из кареты и вместе со всеми отправилась знакомиться с прекрасной индианкой, а та была из красавиц красавица, ибо жизнь в холе и неге, среди утех и радостей часто сохраняет людям молодость. Увидели они и сына, который был при ней к который своим появлением ка свет приумножил счастье, столь справедливо выпавшее его отцу. Затем красавицу индианку пригласили в карету Лауриной подруги, которая повезла всех к себе домой и, обрадовавшись удаче, захотела воспользоваться оной, ублажив столь почетных гостей. Все были предовольны, и только отцу Лауры было не по себе оттого, что брат его узнал, как тиранически он поступил со своим племянником. Сразу же по прибытии в Кордову Лисардо известили о приезде отца, и при мысли о том, какая великая выпала ему удача, юноша возблагодарил небо за милость, которую оно послало ему, сжалившись над его горестями, когда он менее всего того ожидал. Отец поспешил к сыну в тюрьму, увидел, что он бедствует, но держится при этом, как подобает мужчине, и наделен всеми теми качествами и достоинствами, которые отцу описывали; и отложив рассказ о собственных приключениях до того времени, когда сын выйдет из тюрьмы, отец Лисардо вместе со всеми отправился к судьям; и действовали они так успешно, что Лисардо, поручителем за которого выступил его отец, освободили в тот же вечер вместе с его другом Алехандро. Получив свободу, поспешил он к Лауре и к своей новой матери, а та, видя, сколь благородны все новые ее родичи, не раскаивалась, что покинула отечество.
Лисардо испытывал величайшее блаженство, став обладателем своей возлюбленной кузины, ибо ее объятия достались ему ценою таких великих невзгод. Октавио утешился, убедившись, что не смог насладиться подобным счастием не потому, что не был достоин оного, но потому, что та, кого он прочил себе в жены, любила другого. Отец Лауры тоже был доволен, ибо желал богатого зятя и получил его.
Лисардо, памятуя о том, сколь многим обязан он своему другу, и заметив, как тот заглядывается на сестрицу его новой матери, приехавшую вместе с нею и с его отцом, принялся хлопотать, чтобы устроить ее брак с Алехандро, и поскольку та была хороша собой, а приданое ее оценивалось более чем в тридцать тысяч дукатов, хлопоты Лисардо следовало почитать доказательством дружбы, а не зловредности. Все вернулись в Авилу, и Лисардо зажил там со своей двоюродной сестрой во взаимной любви и согласии. Любовь подарила им красивых детей, и они почитали счастием, что, испытав столько невзгод, достигли все же желанной цели, ибо когда люди добиваются того, чего желали, все способствует приумножению радости, упрочению чувств и любви покойной и надежной.
Тирсо де Молина
Из книги «Толедские виллы»
Новелла о трех осмеянных мужьях
Дело было в Мадриде, младшей столице-наследнице[101], которая отделилась от императорского Толедо, просватавшего ее и давшего ей в супруги одного за другим четырех величайших монархов мира — Карла V и трех Филиппов, — и ныне, став самостоятельной, выказывает куда меньше учтивости и покорности, чем должно, ибо, нарушая четвертую заповедь, похищает у нее каждодневно не только жителей, но и власть отца, что столь достоин почтения. Там-то проживали в недавние времена три пригожие, разумные женщины: первая была замужем за казначеем богатого банкира, причем служба отнимала у ее супруга все время, и он приходил домой лишь в полдень, чтобы пообедать, и на ночь, чтобы поспать; муж второй был весьма известный художник, которому слава его кисти доставила работу в одном из самых знаменитых монастырей столицы, и он, расписывая там алтарь, трудился уже месяц с лишком, бывая дома не чаще, чем первый супруг, ибо праздники, когда он волей-неволей делал передышку, уходили на то, чтобы рассеять меланхолию, в которую сосредоточенность, требуемая ремеслом, обычно погружает живописцев; третья из женщин страдала от ревности и преклонных лет своего благоверного, которому перевалило за пятьдесят и у которого не было иного занятия, как терзать ни в чем не повинную бедняжку, а существовали они на изрядный доход с двух домов, стоявших в хорошем месте и приносивших достаточно, чтобы при усердии хлопотуньи хозяйки жить не хуже людей.
Все три женщины были подругами, ибо прежде жили в одном доме, и дружбе этой не мешало, что теперь их дома находились в разных концах города; мужья, следственно, тоже дружили меж собою, так что нередко две женщины заявляли своим владыкам, что идут проведать жену ревнивца; эта бедняжка не смела без мужа ступить за порог и не могла нанести ответный визит, а на праздничные гулянья, в театр или на турниры и игру в арголью[102] ходила только с мужем[103].
101
Фраза построена на хитрой игре слов, связанной с тем, что по-испански города мыслятся в женском роде, и отделение такой «девицы», как Мадрид, выступает не просто как обособление от прежней столицы, а как разрыв со старой патриархальностью, выход женщин из-под власти отцов. При такой игре комплиментарное упоминание четырех испанских монархов XVI–XVII вв. включается в несерьезный, иронический контекст.
102
Арголья — слово арабского происхождения. Здесь: подвижное кольцо, сквозь которое надо было бросить деревянный шар.
103
В Испании конца XVI — начала XVII в., в стране величайшего гнета, театр, полунеподвластный государству и церкви, был прибежищем ренессансной народной свободы. Одним из великих его завоеваний было право женщин играть на сцене и теоретическая возможность самостоятельно ходить на представления: по новелле, ревнивец хотел лишить жену этой привилегии.