Мертвые не кусаються

Этот сюрприз — свиданка!

И после ставлю тотчас же печать на рот. Патентованная система! Читать пояснения перед откупориванием флакона. Не разрешать пользоваться детям! Мерси!

Полное излечение за один сеанс! Гигантская доза! И не с помощью соломинки! С помощью бревнышка!

После подобного торнадо судья может катиться и раздеваться в одиночестве! Запивать гормональный сироп рыбьим жиром! Он лишился насовсем своих гражданских прав. Стал призраком. Пасопаратабако-Выжатая-Половая-Тряпка! Старая поносная обезьяна!

Это же ясно: Сан-Антонио был здесь!

Трехдневную щетину соскоблить трудно. Особенно опасной бритвой, да еще если привык к электрической марки «Браун» высшего качества. Стою дурак-дураком с бритвенным прибором Пасопаратабако в руках, таким тошнотворным со своей резиновой красно-скорбуто-десертного цвета ручкой и печальной кисточкой, как пучочек волос на заднице столетнего долгожителя, когда Контрацепсион приходит мне на помощь.

— Хочешь, побрею тебя, милый красавец?

Она зовет меня «милый красавец» после того, о чем вы уже знаете.

— Ты?

— Мой папа парикмахер, так что я умею…

Не в первый раз меня бреет женщина.

Но так классно — ни одна.

Истинный бархат! Кожа на щеках вскоре, дорогие мои, становится такой гладкой, как на ваших ляжках. После чего мое завоевание (не будем забывать, что Канары открыли французы) гладит мне костюм, и только рубашка не выглядит новой, хотя она и постирала воротник, но, наконец, я могу выйти в свет. Ей-богу, я набрал несколько лишних граммов в тюрьме. Бездействие, некалорийная жратва — нет ничего хуже для фигуры.

Остается только добраться до Нино-Кламар. Да, но как?

Ни машины, ни денег и поместье моих хозяев удалено на добрый четвертак километров.

Кроме того, охота на беглеца должна быть в полном разгаре.

Значит?

Иоанн двадцать три[19]

Я бы вновь попросил помощи у любезной «ассистентки», только не хочу говорить Контрацепсион, куда я направляюсь.

Долговечна ли женская добрая воля, когда затронуты интересы государства? Сомневаюсь.

Вернувшись на пост, она может заколебаться. Забыть мою щедрость и продать шкуру неубитого медведя.

Ибо, думайте обо мне, что хотите, сам-то я давно думаю только о том, что мне хочется, но вся моя энергия направлена на этот чертов вечер. С самого начала все мысли лишь о нем. Присутствовать там и испытать судьбу — вот моя цель. И особенно не пропустить того, что там задумано. Потому что я точно знаю, что это будет незабываемым.

Как говорят в Африке, «людоеда людоед приглашает на обед». Поскольку Старый Пень «послал» маман, я чувствую себя свободным от обязательств. Если ранее и были у меня какие-то сомнения, теперь они далеко. Что может быть лучше освобождения от задних мыслей? С детских лет только об этом и мечтаю. Сколько бедолаг теряют несколько лет жизни, принимая все всерьез. Вот и сейчас за дверью их целая очередь. Здоровенная, и хвост ее за углом, прямо как в киношку на кассовый фильм. Узнаю в этой толпе друзей и известных людей. Справляюсь у постового: «Пардон, господин агент, за чем толпа?» Он качает головой: «За орденами рвутся. Говорят, что будет новое награждение». Тогда я замечаю, что каждый из них держит под мышкой личное дело, где перечислены достоинства: президент того-то, основатель этого, лауреат того-сего, член…, сын…, рекомендован…, директор…, награжден…

Стоят, на все готовые ради этого дерьма, стоят, теряя время. Как будто есть время терять свое время для чего-либо другого, кроме как терять свое время! Но терять его смело ради облака более красивой формы, чем другие, ради белой стены, опирающейся на голубое небо Туниса, ради осла, ревущего перед чертополохом, ради задницы, двигающейся с вилянием мимо, ради шутки, которую тебе даже лень произнести и которая тешит тебе душу ровно одну секунду.

— Ты куда? — спрашивает девушка.

— К друзьям, которые сумеют помочь.

— Я с тобой.

— Нет, не надо. У тебя могут быть серьезные неприятности. Я уже многим тебе обязан, милая девственнодремучесть.

Последнее слово излагаю по-французски. Она требует:

— Что значит «девственнодремучесть»?

Рассеянным жестом глажу ее затылок.

— Ты не сможешь понять, это непереводимо.

— Значит, расстаемся?

Удерживаюсь от объяснения, что в этом мире всегда так. Встречаются и расстаются. Всегда. И ничего не поделаешь. В каждой встрече заложен момент расставания. Уезжает либо на поезде, либо в катафалке. Привет, привет, всегда, всегда, пока есть и будут люди…

Черт, эта маленькая немного неловкая испаночка царапнула мне душу.

Канарка-канарейка. Вспоминаю канареек нашего соседа, которые поганят мне утренние часы отдыха, плескаясь в крохотном корытце в клетке. Думаю, что в дальнейшем буду к ним терпимее…

— Девственнодремучесть, — говорю я резко, — это птица, которая однажды улетает и никогда не возвращается.

Она наклоняет голову и улыбается бледной улыбкой.

— А что я должна делать? — спрашивает Контрацепсион.

— Эту ночь оставайся здесь и дожидайся возвращения старой тыквы. У него ты в безопасности, дорогая. Тебе нужно обязательно с ним встретиться до твоего появления в свете. Он проинструктирует тебя, как себя вести. Доверься ему: он даст тебе хороший совет, ибо весьма боится за свое положение.

Еще один поцелуй.

Последний.

Дикий, крепкий, продолжающийся до появления вкуса крови.

Дворик затенился испанской тенью. Фонтанчик продолжает вечное жур-жур. Пахнет нагретым старым камнем и сухим деревом. Горлинки курлыкают, устраиваясь под крышей на ночь.

Тихо. Удивительное спокойствие окутывает остров. У меня ощущение пребывания далеко-далеко. Но далеко от чего, от кого? От себя самого? Да, от себя самого, вы тоже так думаете?

Двустворчатая дверь скрипит. Уютная улочка, обрамленная домами тринадцатистолетнего возраста, извивается в сумерках. Немного сиреневого цвета еще задерживается в небесах. Красота!

Опускаю взгляд в темноту улочки. Почти напротив дома судьи находится переулок, по которому мы сюда пришли. Вздрагиваю. Пустячок… Легкое облачко сигаретного дыма на перекрестке. Моя правая рука ложится на рукоятку пистолета, который я захватил (иногда он греет лучше, чем кальсоны). Одним прыжком пересекаю улочку. Прижимаюсь к теплой стене и замираю.

— Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! — шепчет голос, похожий на голос риканца. — Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!

Лукавый смешок сопровождает приглашение.

Этот смешок меня убеждает.

Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.

Только еще есть гордость.

Опустив руки, иду вперед.

«Коллега» из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.

— Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, — замечает блондинчик с выпирающим желудком.

Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.

— Прямо модная гравюра! — усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.

— Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?

На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.

— Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, — продолжает риканец. — Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!

Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте — это героизм.

Чтобы подавить это дикое желание, стараюсь думать о другом. Легко сказать.

О чем думать в подобном случае? Смерть Людовика XVI «съедает» несколько метров; ближайшие выборы отвлекают меня примерно на двенадцать сантиметров; будущий чемпион мира по боксу полощет мозги на двух метрах. Затем, вот дерьмо, сюжет возвращается… Незачем абстрагироваться. Надо схватить его за… горло.