Страница 9 из 96
Новожиловых арестовали. Васильев отвез их в тюрьму и вернулся в следственную комиссию. Андреев и Кауст внимательно выслушали его доклад. Сомнений в том, что Иваненко убили Новожиловы, не было ни у кого из них. Но уверенность следователя — это одно, а доказательства в суде — это все же другое.
— Может быть, сознаются,- сказал Андреев.- Тут дело в допросах. Ты человек с образованием, должен понимать. Если сумеешь заставить на допросе сознаться, тогда дело готово, можно передавать в суд. А без сознания- что же мы? Признают его виновным в незаконном хранении оружия и самогоноварении, а убийство-то останется недоказанным.
День за днем ездил Иван в тюрьму. День за днем допрашивал то жену, то мужа. Новожилов твердо стоял на своем: «Самогон варил, это верно, винтовка была, не отрицаю, а про убийство ничего не знаю. Был у нас Иваненко, выпивали мы с ним, играли в карты, проиграл он мне шинель, папаху и пояс и ушел».
Жена говорила приблизительно то же самое. Была она забитая, несчастная женщина и хотя, казалось Васильеву, сама не способна была на убийство, но так боялась мужа, что под его влиянием могла пойти на что угодно. Иван считал, что если освободить ее от этого страха, убедить в том, что теперь ей бояться мужа нечего, то может она дать очень важные показания.
День за днем он объяснял, что, будет доказано убийство или не будет, все равно того, что доказано, достаточно. Несколько лет заключения муж получит наверняка. День за днем он доказывал ей, что жизнь ее с мужем была ужасна — вечное пьянство, гульба, бесчинства, побои,- что она, запуганный человек, если и является соучастницей преступления, то суд бесспорно учтет, что действовала она под влиянием страха и заслуживает снисхождения.
Постепенно таившийся у нее в глазах страх начал проходить. Кажется, в тюрьме — даже в тюрьме! — ей жилось лучше, чем дома. Она стала свободнее держаться, разговаривала с Васильевым все откровеннее и откровеннее, много рассказывала о жестокости мужа, о страшной своей семейной жизни; казалось, была до конца откровенна с Иваном Васильевичем и только насчет убийства твердо держалась прежних своих показаний: папаху, шинель и пояс муж выиграл в карты, и Иваненко ушел.
Здесь был тупик. Следствие нельзя вести бесконечно. Если преступники не признались и главной улики — трупа-нет, то вряд ли суд признает убийство. Нервировали и родители убитого. Часто приходил старый рабочий, еще более постаревший от горя, и требовал, чтобы следствие вели энергичней. Обижался, что дело дали молодому следователю, который и взяться толком не умеет.
Старика можно было понять. Было даже что-то хорошее в том, что он так строго и требовательно относился к следствию. В прежнее время простой рабочий никогда бы так не разговаривал с работниками государственного учреждения. Но сейчас это была его следственная комиссия, созданная его рабочей властью. Он был хозяином, и он требовал.
Все это было, конечно, очень хорошо, но все это не двигало дело вперед. Молодой парень, выращенный и воспитанный в хорошей рабочей семье, красный командир, которого ждали борющиеся с белогвардейцами войска, который был так нужен на фронте, убит негодяем, вся жизнь которого состояла из грязных обманов, из спаивания хороших людей, из обирания пьяных, и гибель этого молодого парня останется безнаказанной.
Иногда Васильеву хотелось закричать на эту глупую женщину, которая всю жизнь мучилась от негодяя мужа и, несмотря на это, изо всех сил покрывала его.
Но Васильев знал, что на эту женщину и так уже слишком много кричали и что еще один окрик не может на нее подействовать. Знал он и то, что преступник имеет право быть грубым, несдержанным, истеричным, а следователь этого права не имеет. Как бы ни был он раздражен, измучен, вымотан, он обязан быть спокойным и ровным.
И, кроме того, думал Иван, только доброжелательный, искренний разговор может подействовать на эту женщину, привыкшую к ругани и побоям.
Он оказался прав.
Настал день, когда выдержка и спокойствие следователя принесли свои плоды. В этот день Новожилова с самого начала допроса нервничала и, разговаривая со следователем, думала о чем-то своем. Васильеву показалось, что сегодня произойдет что-то новое и важное. Предчувствие не обмануло его.
Он тянул допрос, чувствуя, что Новожилова колеблется, как будто на что-то решилась и продумывает свое решение. Он боялся упустить минуту, когда она может дать важные показания.
И действительно, неожиданно прервав разговор о второстепенных деталях и обстоятельствах, она вдруг сказала:
— Пишите, гражданин следователь. Я все скажу.
Она заговорила, и Васильев еле успевал записывать.
Да, все было верно: пили, играли в карты. Иваненко проиграл все деньги, какие у него были, и собрался уже уходить, когда Новожилов вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда, держа в руках винтовку. Иваненко схватился за наган, но не успел достать его. Новожилов выстрелил и с первого же выстрела попал Иваненко в голову. Иваненко упал, и действительно, его кровь была на стене. Она было закричала, но муж на нее так рявкнул, что от страха она потеряла голос. Дело было уже ночью. Муж — а человек он огромной силы, это, слава богу, она на себе испытала,- взял труп и вынес. Куда он его унес, она не знает, но теперь думает, что лучше сказать правду, потому что от мужа она, кроме горя, никогда ничего не видела, человек он плохой, и покрывать его она больше не хочет.
Протокол был подписан. Новожилову увели, а Васильев помчался к себе на Каменоостровский. Снова и снова Андреев, Кауст и Иван обсуждали материалы дела. Теперь наконец все стало ясно. Новожилов, работавший до революции коридорным в дешевых номерах, холуй, за чаевые привыкший выполнять самые грязные поручения постояльцев, после революции самогонщик и притонодержатель, совершил убийство. Это бесспорно. Теперь дело можно передавать в суд.
Настало утро. В комнате плавали облака табачного дыма, и очень хотелось свежего воздуха. Была уже весна, снег на улицах стаял. Андреев подошел к окну и раскрыл его, оторвав бумагу, которой оно было заклеено. Свежий, прохладный весенний воздух ворвался в комнату. Облака табачного дыма устремились в окно, а эта свежесть и прохлада были особенно приятны после той грязи и мерзости, в которой разбирались они целую ночь. Все трое дышали с наслаждением. Как ни устал Васильев, было ему приятно думать, что первая его самостоятельная работа проведена успешно. Убийца будет наказан. Хорошее было у него настроение.
— Вы уже за работой? — раздался голос с улицы.
За окном стоял старик Иваненко.
— Я всю ночь не спал, хотел как только можно пораньше прийти к вам. Думал, вы еще отдыхаете. Ну ничего, думаю, погуляю пока на улице. Время терять нельзя. У меня важные новости.
И вот сидит старик Иваненко, и лицо у него таинственное.
— Вот что, товарищ следователь,- говорит Иваненко.- Человек вы молодой, неопытный, вглубь не заглянули, а тут дело большое, политическое, серьезное. Тут против Советской власти большие козни. Тут целая организация шурует. Большие затевают дела.
— Да что случилось? — спрашивает Васильев.
— А случилось то,- неторопливо тянет старик,- что пришло письмо из Семипалатинска от сына. Будто бы от сына, конечно. И пишет там сын, то есть будто бы сын, что проиграл в карты шинель, ремень и папаху, что стыдно было ему показаться домой и он прямо поехал по месту назначения, в Семипалатинск. Что там он будто бы прямо все рассказал начальству и начальство его наказало, но не очень строго. Что он, мол, то есть будто бы он, просит нас о нем не волноваться и, мол, теперь будет нам все подробно сообщать.
Васильев смотрел на старика, и в голове у него, как карусель, крутились мысли: но ведь жена Новожилова призналась! Винтовка найдена. Казалось, что улики бесспорны. Неужели это он себя уговорил? Неужели Новожилов говорил правду, а жена врала?
Но старик еще не высказался.
— Понимаете, какая тут катавасия? — спрашивает старик.- Тут большая организация шурует.