Страница 13 из 19
Казалось бы, какое дело регионам до жителей окраинной Москвы, которые восстали против переселения из деревянных домов в железобетонные? А выпуски федеральных новостей дают сюжет за сюжетом; прямые включения; точки зрения власти и граждан; «К барьеру» с Николаем Сванидзе (за жителей) и Владимиром Платоновым (за московскую власть). Просто какие-то ранние времена Первого съезда народных депутатов, а не позднепутинская эпоха. Значит, страна смотрит? Стало быть, люди интересуются? Что им столица, что они столице, а они – рыдают…
Понятно, почему все восхищенно смотрят московский «Дорожный патруль»; зажратые москвичи бьют свои дорогие иномарки и плачут пьяными слезами – приятно. Но рассказ о судьбе южнобутовских выселенцев… Тут общероссийская аудитория совершенно не злорадствует; напротив, мысленно объединяется вокруг полудеревенских обитателей деревянных домов. И потому, что южнобутовцев выгоняют с занимаемой территории по Шемякину суду, а это русскому человеку слишком хорошо знакомо. И потому, что начальники с простыми людьми не торгуются, не ведут переговоры, а просто посылают подальше. Но еще важнее другое. Бутовских лишают святого – земли; а кто не жил по соседству с селянами и не знает, какие кроваво-мистические чувства связывают традиционного россиянина с каждым миллиметром земли, – тот не жил в России. Можно денег человека лишить – переживет; можно мужа посадить – жена поплачет, но смирится; землю отобрать нельзя. Кто сдвинул ночью межу на пять сантиметров – пожизненный враг; кто не сдвинул – либо святой, либо ненормальный: как же можно не прирезать кусочек бросовой почвы, матушки сырой земли? А тут внаглую, без обоснования, выкупа или равноценной замены чиновники объявили, что все земли принадлежат городу, а горожанам фигушки. Бунт не мог не подняться. Страна не могла его не поддержать. И уже не имеет никакого значения, кто прав, кто виноват. Важно только то, что Лужков покусился на главное, на землицу; что его людям не хватило ума остановиться у запретной мистической черты.
И тут традиционный сюжет получает неожиданное развитие. Конфликт был порожден застарелыми навыками московской элиты («что мое, то мое, а вот об вашем-то мы и поговорим»), а преобразовался в акцию осознанного общероссийского сопротивления. Не в политическое противостояние – это важно подчеркнуть, а именно в коллективную общественную борьбу за имущественные, обывательские права. Причем недаром в центре всех телевизионных сюжетов про бутовское стояние оказались женщины; семейный очаг и мать сыра земля по-прежнему ощущаются как центр и смысл жизни русской женщины. Южнобутовский скандал всколыхнул застарелую традицию бабьего бунта; однако, к счастью, прошедшие годы просвистели не зря; бунта мы не наблюдали. Самое обытовленное, самое прямолинейное, самое простонародное сознание соединилось с представлениями о частных интересах и принципами гражданского общества в их низовом, но оттого не менее значимом проявлении. «Мы законопослушные граждане», – говорит тетенька в камеру, и ее слова как настоящий бальзам для либерального сердца.
Между прочим, как законопослушные граждане вели себя и мужики, устроившие зимой автомобильный протест против несправедливого приговора Олегу Щербинскому, на которого гаишники по сговору с местными властями свалили вину за гибель алтайского губернатора Евдокимова. Протест – мирный; традиция мужского кулачного боя за правду переросла в гражданскую акцию европейского типа; и эта акция была настолько успешной и настолько укорененной в толще народной жизни, что инициативу поспешили перехватить «единороссы». Общественное сопротивление было конвертировано в политические акции; но – очень важно! – не потеряло при этом своей общественной, гражданской природы.
Вывод. У нас на глазах формируется особый и очень глубоко укорененный в традиции вид гражданского общества. Способ мужской – как на Алтае; способ женский – как в Бутово. Вопреки мечтам демократических политиков, приземленный обыватель не хочет вылупляться из житейского кокона и становиться прекрасным гражданином с крылышками. Вопреки нынешним правителям, он не собирается всегда пребывать в коконе послушного равнодушия. Он избрал третий путь – путь не бабочки, но улитки. Когда обывателя задевает за живое (а за живое задевает право на быт и частную жизнь в привычных формах, а также автомобильный беспредел), он вылезает из домика, страшно крутит усиками, выделяет жгучую слизь. Как только задача решена, он прячется обратно в домик – и не пробуйте извлечь его оттуда: бесполезно. Значит, тактика (она же стратегия) общественных активистов должна заключаться не в том, чтобы понуждать обывателя быть гражданином двадцать четыре часа в сутки, а в том, чтобы всячески его поддерживать, когда он готов побыть гражданином пятнадцать минут в день.
А вообще – если бы не сочувствие к личной судьбе Щербинского и вынужденных бутовских переселенцев, я был бы готов от всей души поблагодарить наших доблестных гаишников, обслуживающих власть судейских, а также Юрия Михайловича Лужкова лично за то, что они подтверждают собой правоту эпиграфа к «Мастеру и Маргарите»: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Они сделали для формирования гражданского общества в нашей стране больше, чем все активисты вместе взятые. Сделали – по глупости, породив социальные ситуации, из которых нет иного выхода, как только в гражданскую жизнь.
Министерство устиции: без вина виноватые
На неделе между 26 июня и 2 июля. – В процветающих городах России разразился настоящий винный кризис.
Самое сногсшибательное событие прошлой недели: рокировочка с прокурором Устиновым. Его сначала жестоко уволили, а теперь милостиво пересадили в кресло министра юстиции Чайки. Ставшего, в свою очередь, прокурором. Самое ошеломительное наблюдение недели текущей: в столичных магазинах окончательно и бесповоротно опустели винные полки; одиноко и безнадежно стоят бутылки по цене две-три тысячи рублей, все остальное скуплено на корню. Мы, разумеется, далеки от того, чтобы объяснять очевидный винный кризис превращением Минюста в Министерство Устиции; такое утверждение отдавало бы привкусом советской частушки: «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это». Вино пропало из-за того, что введены в действие новые акцизные марки для импортных напитков; старые, как водится, кончились, новые не напечатаны, маркитанты не смогли заказать свежие партии товара, а прежние запасы близки к исчерпанию. Да еще недавняя торговая война с Грузией и Молдавией, после которой исчезли плохие, но также и хорошие грузино-молдавские вина; рынок слегка просел, а потом и вовсе рухнул. Не Устинов в этом виноват; решения о перемене таможенных правил принимались задолго до того, как в правовой (она же силовая) системе наметилась рокировочка. А все же переназначение т. Устинова на кое-какие мысли наводит. И не столь уж невинные.
В самом деле. Отрешившись от политики, забыв о публичном пространстве, сосредоточившись на абстрактных управленческих смыслах, мы сможем найти рокировочке вполне здравое объяснение и оправдание.
Да, у т. Устинова были определенные недостатки как субъективного, так и объективного свойства. Он любил лезть поперек батьки, а в условиях борьбы с коррупцией получал чрезмерные полномочия, которые безобразно усиливали одну из властных группировок. Он притормаживал дело «Трех китов» и «Гранда», в котором замешаны чекисты самого верхнего ранга; сам президент вынужден был вызывать следователя из Ленинградской области, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Прокурорская биография Устинова связана с перехватом НТВ, арестом Ходорковского – и у некоторой части правящей элиты есть иллюзия, будто именно поэтому Устинову так не доверяют на Западе и с предубеждением относятся к его запросам об экстрадиции Березовского и Закаева; г-ну Чайке в этом отношении, думают они, будет проще.
С другой стороны: а какие серьезные претензии можно предъявить т. Устинову? Он что, брал (на себя) больше других? Он что, сдал кого-то? Он что, нелоялен? Никак нет. А если его убрать из системы, устиновский клан смертельно обидится и затаится. Лучше не убирать. Лучше переставить. Практически на такое же место, но с некоторым усечением полномочий, они же амбиции, они же возможности самостоятельной игры. Так шефа резидентуры, который работал в большой стране, но вот-вот будет объявлен персоной нон грата, переводят на ту же должность, но в страну поменьше.