Страница 18 из 22
А вот общественная власть была сильно ограничена законами. Консула избирали на год. При этом консулов было два, и один мог наложить вето на решение другого. Был аристократический парламент, и были депутаты от народа — плебейские трибуны. Гражданин Рима обладал неотъемлемыми правами, и никто был не вправе ничего сделать римлянину без приговора суда, на котором непременно присутствовали обвинитель и защитник. Когда арестовали апостола Павла и хотели его хорошенько высечь, он заявил, что никто не вправе его ударить, потому что он римский гражданин. И его бить не стали: римских граждан и пальцем тронуть нельзя!..
Все это логично: абсолютная деспотия не страшна в рамках семьи, потому что в семье наличествует естественная животная любовь родителей к детям. А в общественной жизни, где царит равнодушие к чужим людям, где homo homini lupus est, нужны ограничители насилия. Это важный момент, который многими не замечается. Те странные граждане, которые ратуют за государственный патернализм, вожделеют твердой руки Хозяина, Вождя, Бога, на самом деле — психологически незрелые люди, инфанты. Им нужен заботливый любящий Отец. Хозяин дома, который не оставит в беде, поможет, пригреет, приголубит. Но у него тяжелая рука. И он имеет право в любой момент убить — по праву Отца. Именно так ведет себя Господь в глаза христиан — он нас бесконечно любит, и он же нас убивает.
Ратуя за сверхопеку государства, политические инфанты автоматически соглашаются на абсолютную деспотию. Тот, кто кормит тебя с руки, имеет на тебя право. Избыток получаемой в этом случае отеческой любви — обратная сторона той медали, на противоположной стороне которой полнейшее бесправие перед лицом Pater families — Отца семейства. То, что мы любим, к чему привязаны, мы склонны считать своим, неотъемлемым, находящимся в нашем полновластном распоряжении. А вот равнодушие, давая нулевую любовь, предполагает максимальную свободу. В пределах которой никто вас пальцем не тронет…
Это две разные идеологии власти — равнодушная свобода и смертельная любовь. Религиозные люди и коллективисты склоняются, как правило, ко второй, атеистичные и индивидуалистичные — к первой. Более того, сама форма власти воспитывает людей: недаром торжество буржуазной демократии и в Европе последних веков, и в Древнем Риме, который безусловно был буржуазной республикой со всеми ее атрибутами, привело к бурному взлету фактического атеизма. И напротив, авторитарные страны с Отцом во главе проецируют Отца и на небо, что заметно, например, и в авторитарной путинской России.
Вернемся, однако, в Древнюю Русь. Там какое-то время параллельно сосуществовали дикая вольница лесного океана и семейная деспотия князей и князьков, распространявшаяся на то, что они считали отчим домом, — свою семью, своих рабов, свои владения, доставшиеся от отца. Откусывая от этого бескрайнего пирога кусок за куском, а также конкурируя друг с другом, князья, а попросту говоря, главари вооруженных банд рэкетиров, старались распространить на захваченные территории свои представления о власти и собственности. Дело в том, что разделение понятий власти как таковой и собственности как таковой произошло в России довольно поздно. И вообще это разделение нетривиально для наивного сознания. Я властвую над своими вещами, потому что они мои! А поскольку вещами считались и рабы, я абсолютно властвую и над своими людьми тоже. Власть есть собственность, полновластное владение, не так ли?..
Но это не всегда так.
В Древнем Риме раб мог выкупиться из рабства, если заработал достаточно денег. Его деньги не принадлежали его хозяину. В средневековой- Европе гуляла поговорка «вассал моего вассала — не мой вассал». На Руси же самодержец был полновластным хозяином не только своих подданных (даже формально свободных), которых он мог казнить и миловать без суда, но и их имущества, которое мог отнять в любой момент. На Западе после крушения Римской империи понимание разделения власти и собственности тоже на какое-то время было утрачено. Пол Виноградофф в книге «Римское право в средневековой Европе» приводит сохранившийся эпизод беседы Фридриха II с правоведами. Фридрих спрашивает их, не является ли император полновластным «хозяином дома» (в римском понимании) для всей своей империи, в том числе хозяином имущества своих подданных. На что правоведы отвечают ему: нет, он повелитель «только в политическом смысле, но не в смысле собственника». Это первый шаг к понимаю того, что власть — просто слуга народа. Даже власть монархическая, наследственная.
Европа началась с Римской империи. С единого культурно разлинованного пространства. На излете империи в эту уже готовую изложницу влилось христианство и свободно растеклось по ней. Потом настала эпоха безвременья, но семена были посеяны, рукописные источники античности хранились в монастырях, а идеологическая площадка была подготовлена христианским бульдозером под фундамент будущего здания. Память о великом огне, горящем над миром, еще долго светила европейцам, вызывая перманентные попытки восстановить великую империю.
Первая такая попытка была предпринята Карлом Великим, который значительно расширил государство франков, и в 800 году был коронован папой римским на императорство. Этот символический акт как бы подтверждал стремление восстановить Западную Римскую империю. Затем случился второй акт этого великого исторического спектакля: в 962 году возникла Священная Римская империя германской нации, которая объединила земли германцев, франков и Италию. Первый император Священной Римской империи также был коронован папой римским, причем со званием «Император и Август».
Все эти императоры, хоть и не жили в Риме, но короновались именно в нем, поскольку пытались восстановить именно Римскую империю; считалось, что святость их власти проистекает из священного рода Рима. (В Византии, кстати, сильно ревновали, считая, что титул римского императора может носить только константинопольский император. И их можно понять.)
Власть императора в восстановленной империи была ненаследственной, а его должность — выборной. Правда, избирало не все население, а так называемые курфюрсты, то есть владетельные князья, но тем не менее. Вот эта ненаследственная «внешность» власти, которая требует стороннего благословения, и помогла пониманию того, что власть политическая не есть власть над имуществом. Власть политическая — отдельно, в нее избирают и на нее утверждают, а сундуки с добром, доставшиеся по наследству от папеньки, — отдельно.
Затем Европа прошла трудный период феодальной раздробленности, когда фактическую власть и земли разобрали на заплатки европейские феодалы и феодальчики — герцоги, бароны, графы. А болтающийся где-то высоко император или король власть имел только священную, номинальную, юридическую. Фактически же на местах хозяевами были феодалы. Которые вполне довольствовались сложившимся статус-кво: они реально рулят на земле, а король типа формальный хозяин.
То есть Европа двигалась от идеи империи и понимания того, что власть едина и центральна, но не всеобъемлюща.
На Русской же равнине все было наоборот: среди океана крестьянской вольницы сначала возникли торговые крепости викингов, потом началось их расширение до княжеств, потом дробление княжеств на уделы, раздаваемые многочисленным сыновьям. Но все эти князья, князьки и князёчки никогда не имели «царя в голове», то есть идеи центральной власти, — она появилась только с татарами. И после падения татаро-монгольского ига, когда Москва стянула русских, натянув на себя одеяло царя ордынского, над всей Русью воцарился один Пахан с мышлением мелкопоместного князька, а точнее, «хозяина дома», в коем все принадлежит ему и только ему — по праву наследования, вместе с чадами и домочадцами. Раздулся огромный головастик — размером со слона, но устроенный так же примитивно, как и все головастики.
В Европе мелкий феодал мог пойти на службу к крупному, то есть стать его вассалом; при этом стороны брали на себя взаимные обязательства — один нанимается и служит, другой опекает и платит за услуги. Распространенность таких отношений плюс рост городов, обусловленный урожайностью и породивший свободное и экономически самостоятельное население, плюс историческая память о правовом римском обществе возродили в Европе институт права.