Страница 3 из 8
В самой тихой домашней обстановке не бывает однообразия равного тому, что порой водворяется в пансионах. Может быть, дома никто и не ожидает ничего особенного, но, когда живешь с посторонними людьми, чувствуешь какое-то беспокойство, кажется, будто что-то должно произойти. Нередко случаются периоды уныния, затягивающиеся порой на несколько месяцев, и тогда жизнь кажется пустой. В такие времена попытки найти какое-нибудь развлечение оказываются тщетными, все предложения встречают холодный прием, так что активисты в отчаянии отказываются от своих затей.
Дом номер 37 в настоящее время переживал именно такой период. Темы для разговоров, как уже было сказано выше, иссякли и за неимением какого-нибудь частного или общественного интереса заменились случайным обменом банальностей. Смелый флирт со стороны какой-нибудь молодой дамы или кровавое судебное дело заинтересовали бы всех, в особенности флирт, развитие которого все жильцы стали бы наблюдать и комментировать.
Свободные от всяких хозяйственных обязанностей леди, как упрямо называла их миссис Уилькокс, проводили однообразные дни в посещении лавок, чтении романов и отдыхе. Они какое-то время дружили, но потом непременно ссорились. Как правило, они разделялись на две партии — бранивших хозяйку и не бранивших ее.
Гостиная, где они собирались по вечерам, была великолепна. Брюссельский ковер, солид— ные бархатные кресла красного цвета, которым предстояло много чего пережить, зеркала в золоченых рамах придавали комнате вид эпохи начала царствования королевы Виктории. Ничего хрупкого не было в этом салоне по той причине, что в пансионах часто что-то разбивают и никто не признает своей вины.
В тот вечер дамы, как обычно, принесли корзинки с рукоделием, газеты и романы, и все общество погрузилось в свои занятия. Все разговоры истощились, однако две-три собеседницы все еще пытались нарушать тишину, поддерживая тихий ручеек вежливых вопросов.
– Какое милое вязанье! Как это вы делаете?
– О, это новое point[4]. Я только что его разучила.
– Вы выходили сегодня?
– Нет, я прилегла и немного вздремнула. А вы?
– Я ходила на Гай-стрит за шерстью.
Вечеру, о котором идет речь, не менее скучному, чем обычно, предстояло закончиться не совсем мирно. Причиной тревоги стала собачка мисс Семафор — пресердитый зверек непонятной породы по кличке Туту. Она была стара, жирна и страдала одышкой, а ее коричневая шерсть уже начинала седеть. Туту причиняла пансиону больше неприятностей, чем все его прочие обитатели. Если в ссорах между мужчинами «cherchez la femme»[5] — совет мудрый, то в ссорах между праздными женщинами, живущими в пансионе, весьма часто приходится отыскивать собаку. Сегодня, к своему великому несчастью, одна девушка, мисс Бельчер, наступила на хвост Туту. По правде сказать, не наступить ему на хвост было трудно, ибо он имел невыносимую манеру всюду путаться под ногами. Мисс Бельчер, очень милая, кроткая девица, подскочила как подстреленная.
– Ах, что я наделала! — воскликнула она. — Песик, милый песик, тебе больно?
И, опустившись на колени, девушка начала нежно утешать Туту. На самом деле ему вовсе не было больно, но визжал он отчаянно. Казалось, ему просто приятно подводить людей под монастырь. В одно мгновение мисс Семафор, красная и сердитая, смерив сконфуженную мисс Бельчер убийственным взглядом, подобрала с пола своего фаворита и унесла его в свой угол. У всякого обитателя пансиона было специальное кресло или любимый уголок, который кому-либо другому не следовало занимать ни при каких условиях.
– Я, право, нечаянно, — пробормотала мисс Бельчер, — я не заметила Туту.
– У некоторых людей, — возразила мисс Семафор, — нет глаз. Очень забавно мучить безответных животных, не правда ли, моя прелесть?
И она не то поцеловала, не то клюнула Туту в кончик носа. Все присутствующее бросили свои занятия и внимательно слушали.
– Но, право же, мисс Семафор, — чуть не плакала бедная мисс Бельчер, — я совсем не виновата.
– Конечно, во всем виноват Туту, — саркастически заметила мисс Семафор.
Мисс Бельчер пришлось бы совсем худо, если бы не вмешалась ее мать — крупная глухая леди чрезвычайно внушительного вида. Она властвовала и над дочерью, и над всеми окружающими. До сих пор она молчала только потому, что миссис Уайтли объясняла ей, в чем дело.
– Не расстраивайся, Эмма, — проговорила она, когда во всем разобралась. — Эта дурацкая собака постоянно всем мешает. От нее уже давно следовало бы отделаться.
И, обратившись к смущенной миссис Уайтли, она, по-видимому, начала высказывать весьма нелестные суждения о мисс Семафор, причем слова «старая дева» слышались весьма отчетливо. Все свидетели этой сцены устремили на мисс Семафор преисполненные ужасом взоры. При других обстоятельствах та оправдала бы их опасения. Но теперь она посчитала бессмысленным ссориться с глухой женщиной, наделенной острым языком, а потому она просто пробормотала: «Как не стыдно! Какая неблаговоспитанность!» и погрузилась в молчание.
Мисс Семафор своим еле сдерживаемым гневом осушила мелкий ручеек разговора, словно сирокко. В гостиной воцарилось тягостное, почти осязаемое молчание. Многие переглянулись, однако никто, кроме миссис Бельчер, не посмел говорить. Очевидно, задавшись целью щелкнуть по носу и мисс Семафор, и Туту, она поднимала самые разнообразные темы и вынуждала дочь, бедную юную особу, отвечать ей во весь голос. Мисс Прюденс, всегда опасавшаяся вспышек сестры, робко погрузилась в страницы «Лейдис Пикториал» и старательно делала вид, что ничего не слышит.
Такое неприятное положение вещей продолжалось довольно долго, когда миссис Дюмареск вдруг решила устроить диверсию, проговорив самым очаровательным голосом:
– Этот ужасный мистер Морли опять сказал спич! Право, удивляюсь, как его еще кто-то слушает! Радикалов, социалистов и тому подобных людей, право, следовало бы сажать в тюрьму.
– Может быть, и они, со своей стороны, думают, что нужно бы посадить в тюрьму тори, — заметила мисс Стот, коренастая молодая особа с убеждениями.
– Весьма вероятно, — ответила миссис Дюмареск. — Если бы они могли, то отрубили бы голо— вы всей аристократии. Как говорила мне моя дорогая баронесса де ла Виельрош: «Милая Мими, они бы упились нашей кровью, но они не смеют».
– Сомневаюсь, — невозмутимо проговорила мисс Стот. — Люди вовсе не так кровожадны, как вы думаете, будь они даже социалистами или радикалами. В сущности, мы мало чем отличаемся друг от друга в душе, хотя и принадлежим к разным сословиям. Никто из нас не пожелал бы упиваться кровью!
– Мало чем отличаемся! — повторила как эхо миссис Дюмареск. — Милая мисс Стот, как вы ошибаетесь! Между высшими и низшими классами разверзлась пропасть! Последние не имеют ни нашей чувствительности, ни утонченности, ни деликатности.
Миссис Дюмареск сказала «нашей», чтобы продемонстрировать умение держаться на публике, а также чтобы блеснуть своим дипломатическим воспитанием.
– Вы думаете, нет? — не унималась мисс Стот. — Конечно, может, у них и нет ни образования, ни манер, но неужели вы полагаете, что они по-своему не чувствительны и не деликатны? Да что там говорить, в газетах каждый день пишут о случаях, из которых явствует, что Бельгравия[6] и Уайтчапель[7], в сущности, одно и то же, когда их затрагивают за живое. Единственная разница, по-моему, заключается в том, что одни делают, но не говорят об этом, а другие говорят, но не делают.
– Мисс Стот! — возопила миссис Дюмареск.
– Да, — продолжала та, — не далее как сегодня я прочитала отчет о деле, которое одна горничная затеяла против своей госпожи, богатой женщины, сломавшей веер о ее плечо.
– Это ужасно! — воскликнула миссис Дюмареск. — Но вы не должны судить об аристократии по таким личностям. Эта женщина, хоть и богатая, наверное, не леди.
4
Кружево (франц.).
5
Ищите женщину (франц.).
6
Бельгравия — фешенебельный район Лондона.
7
Уайтчапель — в недалеком прошлом самый бедный и неустроенный квартал Лондона, известный своими опасными притонами и высоким уровнем преступности.