Исповедь королевы

Мы с Каролиной иногда обсуждали между собой этот «французский брак», но потом на целые недели забывали о нем. Но время шло, мы росли, и наше детство уходило все дальше. Фердинанд пытался серьезно обсудить с нами этот вопрос. Он говорил о том, как много мог бы дать Австрии брачный союз между Габсбургами и Бурбонами.

Вдова недавно умершего дофина, которая имела большое влияние на короля, была против этого союза. Она хотела, чтобы супругой ее сына стала принцесса из ее собственной династии. Но внезапно она умерла от туберкулеза, которым, должно быть, заразилась, ухаживая за больным мужем. И моя матушка была очень рада этому.

Несчастная супруга моего брата Иосифа умерла от оспы. Моя сестра Мария Йозефа, которая была на четыре года старше меня, тоже заразилась оспой и умерла. Она должна была по ехать в Неаполь, чтобы стать супругой тамошнего короля. Матушка решила, что союз с Неаполем все же необходим, так что вместо умершей сестры невестой должна была стать Каролина.

Для меня это была величайшая трагедия. Я любила моего отца и по-своему горевала, когда он умер. Но Каролина была моей неизменной подругой, и я не могла себе представить, как буду жить без нее. Сама Каролина, которая переживала все гораздо глубже, была просто убита горем.

Мне тогда было двенадцать лет, а Каролине — пятнадцать. Поскольку она была избрана для союза с Неаполем, матушка приняла решение готовить меня к отъезду во Францию. Она объявила, что я не буду больше зваться Антонией. Отныне мое имя будет Антуанетта — или Мария Антуанетта. Уже одно это превратило меня как бы в совсем другого человека. Меня стали приглашать в салон моей матушки, где я должна была отвечать на вопросы, которые мне задавали разные важные особы. Я должна была всегда давать правильные ответы, и меня заранее инструктировали по каждому вопросу. Но с какой же легкостью я все забывала потом!

Беззаботная жизнь кончилась. На меня смотрели. Обо мне говорили. Я воображала, что матушка и ее министры стараются представить меня совсем не такой, какой я была в действительности, а скорее такой, какой они хотели меня видеть или какой меня хотели бы видеть французы. Я все время слышала рассказы о моих достоинствах, о моем очаровании и уме, и это очень удивляло меня.

Как-то раз ко двору явился Моцарт, музыкант. Он тогда был еще ребенком, но уже блестящим музыкантом, и наша матушка поощряла его талант. Когда он вошел в огромный салон, чтобы играть для общества, он испытал благоговейный ужас, что поскользнулся и упал. Все засмеялись. Но я подбежала к нему, чтобы спросить, не ушибся ли он, и подбодрила его, сказав, что ничего страшного не случилось. После этого мы стали друзьями, и он часто играл специально для меня. Однажды он даже сказал, что хотел бы жениться на мне. Я подумала, что это было бы очень мило, и согласилась принять его предложение. Этот случай многим запомнился, и впоследствии его часто рассказывали. Все происшедшее преподносилось как одна из многих «очаровательных» историй, случившихся со мной.

Как-то по случаю матушка сказала мне, что, когда я посещу ее салон, со мной, возможно, будет говорить французский посол. Если он спросит меня, какой нацией я более всего желала бы править, мне следует сказать, что французами; а если он спросит почему, я должна ответить: «Потому что у них были Генрих Четвертый Хороший и Людовик Четырнадцатый Великий». Я выучила эти слова наизусть, но боялась, что помню их недостаточно хорошо. Ведь я не знала наверняка, кто были эти люди. Все же я благополучно справилась со своей задачей, и это стало еще одной из тех историй, что рассказывали обо мне позже. Предполагалось, что я должна знать все, что касается Франции. Мне нужно было практиковаться во французском языке. Все так изменилось!

Что же касается Каролины, то она все время плакала и уже больше не была той милой подругой, что раньше. Она очень боялась замужества и заранее знала, что возненавидит неаполитанского короля.

Как-то раз матушка пришла к нам в классную комнату и строго отчитала Каролину.

— Ты уже не ребенок, — сказала она. — Я слышала, что ты стала очень раздражительна.

Я пыталась объяснить ей, что Каролина была раздражительна только потому, что испытывала страх. Но объяснить это нашей матушке было невозможно.

Взглянув на меня, она продолжала:

— Я собираюсь разлучить тебя с Антуанеттой. Вы проводите время в глупой болтовне, в бессмысленных сплетнях. Этого больше не должно быть. Это надо прекратить немедленно. Предупреждаю вас, что за вами будут наблюдать. А ты, Каролина, как старшая сестра, будешь отвечать за все.

После этого матушка отпустила меня, а Каролину задержала и продолжала читать ей нотацию о том, как она должна себя вести.

Я ушла с тяжестью на сердце. Мне будет так не хватать Каролины! Как ни странно, но в тот момент я совсем не думала о своей собственной судьбе. Франция казалась мне слишком далекой и нереальной, и я продолжала совершенствовать свое природное умение забывать о том, о чем мне было неприятно думать.

Наконец Каролина уехала — бледная, безмолвная и нисколько не похожая на мою веселую маленькую сестренку. Иосиф сопровождал ее, и ему, я думаю, было ее жаль, ведь, несмотря на его надменность и напыщенность, он имел массу своих достоинств.

У другой моей сестры тоже были неприятности, но это казалось мне чем-то далеким от моей жизни. Ведь Мария Амалия была на девять лет старше меня. Уже давно мы с Каролиной знали о том, что она влюблена в одного молодого человека, принадлежавшего ко двору, принца Цвайбрюкена, и надеется, что сможет стать его женой. Наверное, это было глупо с ее стороны, ведь она должна была знать, что ради блага Австрии все мы должны выйти замуж только за глав государств. Но Мария Амалия, подобно мне, была склонна верить в то, во что ей хотелось верить, и продолжала надеяться, что ей позволят выйти замуж за принца Цвайбрюкена.

Страшные предчувствия Каролины полностью оправдались. В Неаполе она была очень несчастна и в письмах домой писала, что ее муж ужасно безобразен. Но она помнила о том, что наказывала ей матушка, и старалась быть смелой. В конце она прибавила, что постепенно привыкает к мужу. Вот что она писала графине фон Лерхенфельд, помогавшей Айе в качестве нашей гувернантки:

«Когда мы страдаем, эти страдания еще усиливаются от того, что надо притворяться счастливыми. Как мне жаль Антуанетту, которой еще предстоит испытать подобное. Я бы предпочла умереть, чем снова пройти через это, и скорее согласилась бы покончить с собой, чем снова жить так, как я жила эти восемь дней. Это был сущий ад, и я мечтала о смерти. Когда моей маленькой сестричке придется испытать все это, я буду плакать о ней».

Графиня не хотела показывать мне это письмо, но я просила и умоляла ее, и в конце концов она, как всегда, уступила. Прочитав письмо, я тут же пожалела об этом. Неужели все в самом деле было так ужасно? Моя невестка Изабелла тоже говорила о самоубийстве. Но я, так горячо любившая жизнь, не могла понять, как можно желать этого. Еще мне показалось странным, что обе эти женщины, чей жизненный опыт был намного больше моего, говорили практически об одном и том же.

В течение нескольких часов я обдумывала письмо Каролины, но потом мысли о нем выскользнули у меня из головы, и я совершенно о нем забыла, может быть, потому, что матушка теперь уделяла мне все больше внимания.

Однажды она пришла в классную комнату, чтобы узнать о моих успехах, и пришла в ужас, когда поняла, как мало я знаю. Почерк у меня был неаккуратный и тяжелый. Что же касается французского языка, то здесь я была совершенно безнадежна, хотя умела неплохо болтать по-итальянски. Но грамотно писать и не умела даже по-немецки.

Матушка не рассердилась на меня, а только огорчилась. Она привлекла меня к себе и, обняв, сказала, что мне, возможно, будет оказана великая честь. Как было бы чудесно, если бы осуществился тот план, над которым работали принц фон Каунитц здесь, в Вене, и герцог Шуазельский во Франции! Тогда впервые я услышала имя герцога Шуазельского. Я спросила у матушки, кто это такой. Она ответила, что это блестящий государственный деятель, советник короля Франции и, что важнее всего, друг Австрии. От него очень многое зависело. Она сказала, что мы не должны допустить ничего такого, что могло бы обидеть его. Она не может даже представить себе, что он сказал бы, если бы узнал, какая я невежда. Может быть, тогда весь план провалился бы.