Страница 17 из 35
— Слушаю тебя, Толстый.
— Все псу под хвост и по самые уши! — объявляет он. — Клиент, видать, нас вычислил, потому как свалил на скорую руку и так крутил педалями, что сейчас, должно, уже покупает билет на Маладивские острова.
— Объяснись.
— Он тормознулся во втором ряду, ни с того ни с сего, и бросился в подъезд дома. Мы чуть пождали, думая, вдруг просто приспичило, но так как он не выходил, заглянули пошарить взглядом. Тогда и заметили, что в подъезде сквозняк. Ты меня слышишь, ты там, Главный?
Главный отбивается от подползающей к нему злобной раздражительности, черной изменницы, подтачивающей силы. Дух! Дух, прежде всего! Когда помрем, заметим. Пока же следует быть хозяином любого положения. Стоит сказать, что в своих сокровенных глубинах, и именно по указанной причине это проявляется только в подходящее время, я ощущаю себя cool[11].
— А вы, если я правильно понимаю, два олуха? — спрашиваю я тоном настолько холодным, что микрофон уоки-хреноки покрывается инеем.
Жестокий, я добавляю:
— Я считал исландского рыбака императором слежки. Он что, одурачивая форель, стяжал себе славу человека-невидимки?
— Правильно, давай заводи себя, парень, — отвечает Берю. — Если больше нечем там заняться, ты напиши все это на бумажке, оно нам очень пригодится, в запорные дни. Ну так что делать-то? Ты хочешь, чтобы для очистки совести, мы продолжали тут торчать, вымаливая у Божьей матери отпущения грехов?
— Где вы?
Косноязычный ответ звучит музыкой для моих измученных перепонок.
— У четыреста сорок на рю Пасси.
Матиас вскакивает, как что надо у одинокого воина в женской бане. Я же, человек большего самоконтроля, ограничиваюсь тем, что вскрикиваю:
— Что ты говоришь!?
Мамонт от неожиданности утробно бурчит.
— Э, полегче, Главный, ты мне весь интерьер ушей порушишь! Чего ж орать так сильно?
Внезапно (или резко, даже одним махом) я становлюсь спокойным, как телячья голова, присыпанная петрушкой, на прилавке мясника.
— А? — спрашивает Бугай сквозь эфиры, — что значит этот рев в шесть баллов по шкале Рейтера?
— Берю, — мурлычу я, — Гаврош ты мой, тубо мое, мое совсем все, двигай в темпе, опроси народ, проживает ли в их доме некий Флавий Прэнс?
— Как кликуха, ты говоришь? Вот, черт! Тут обратно Педро, король улиток.
— Пусть Лефанже следует за ним один. А ты оставайся там с уоки-токи.
— Лады! Подожди, я прервусь, надо приткнуть прибор под полу, чтобы выбраться из тачки, потом опять тебя вызову.
И следом тишина.
Я смотрю на Матиаса.
— Что ж, комиссар, — говорит он, — похоже, все начинает складываться, нет?
Через две минуты Упитанный снова выходит на связь.
— Хоккей, — сообщает Александр-Бенуа, — Педро отъехал, за ним и наш Спиннинг с двумя катушками; я же у подножия развороченного девства[12], и готов исполнить моего пьяного сантехника. Какой фамилией, ты сказал, интересоваться?
— Прэнс.
Уоки-токи решает сыграть в испорченный телефон с этим именем, вроде бы таким простым и коротким.
— Пенс или Пенис?
— Почти Пенс, но амеррриканский.
— А, Прэнс, — догадывается Огромный.
— Именно!
— Пойду разузнаю. Что делать, если Пенис дяди Сэма в самом деле ночует здесь?
— Ничего, жди меня, я сейчас буду.
— А вдруг он смоется до твоего появления?
— Я сильно удивлюсь. Отключаюсь!
Мчусь, закидывая ноги за уши.
Внизу сталкиваюсь со Стариком и его новой пассией, прическа чуть пышнее, чем у предыдущей, вся окутана тайной и тюлем, в стиле Гарбо. Он воздерживается от представлений.
— Что-то новое, мой дорогой?
— Матиас введет вас в курс, Ахилл, если только выберете время его послушать.
— Надо показать наше маленькое заведение мадам графине Ослабеллье, затем осведомлюсь.
Кабина лифта поглощает их, затем возносит к мимолетным радостям.
Глава XVI
ХОРОШИЙ АРГУМЕНТ
Ойбобо Знамогде одновременно конголезец и муниципальный подметальщик города Парижа. Увидев, как я останавливаюсь именно там, где им устроена маленькая искусственная лагуна на тротуаре, он бросает на меня большой желтый взгляд, полный упрека.
— Извините, — говорю ему, — но места для стоянки по-другому не найти.
Какое-то мгновение он колеблется, затем заявляет, не глотая «р», в отличие от остальных чернокожих, среди которых распространена сия дурацкая привычка, что драндулет мой, и почему бы мне, в таком случае, не засунуть его себе в зад, прямо в самую глубину, а, старина? На что я отвечаю, что он, вероятно, и в самом деле думает, будто я попытаюсь, но я, однако, вынужден отказаться от этого занятного замысла из-за зеркал заднего обзора, размещенных снаружи.
Раздается трезубовый свист, и я замечаю Берюрье, вываливающегося из элегантного бара, находящегося в нескольких кабельтовых. Он ложится на курс, двигаясь враскачку.
— Ты был прав, — говорит он, пришвартовавшись, — Прэнс точно обитает в этом доме. Внизу, напротив чулана консьержки.
Уоки-токи заметно пучит левый карман его пальта; правый сегодня содержит в себе несколько картофелин в полевом мундире, захваченных им на всякий голодный случай на выходе из своих светлых покоев.
Ойбобо Знамогде, очень деловитый, забрызгивает нам брюки широким взмахом своей метлы. Стопоходящий поворачивается, чтобы смерить взглядом работника дорожной службы.
— Твое счастье, что я не рассис, а то б щас сыграл тебе трепку дяди Тома, забесплатно как негру.
Решительно сегодняшним утром в дурном настроении, Ойбобо Знамогде отвечает Берю, что содомирует его геморрой; мой горячо любимый коллега берет тогда метлу из его рук и переламывает ее древко о свое колено.
— Будем продолжать, или примемся выискивать вшей? — вопрошает Беспощадный.
Ойбобо ответствует, что предпочитает стать безработным, теперь, когда у него больше нет метлы; и уверяет Берю, что «старина, ты балбес, всем балбесам балбес, не надо смотреть на тебя, балбеса такого, дважды, чтобы понять, что ты балбес, старина!»
Обеспокоенный тем, как бы пикировка не переросла в душераздирающую рукопашную, я увожу Здоровяка. Служба зовет, и это дело срочное.
* * *
Девица, открывшая нам дверь, из тех, которые не похожи ни на кого, кроме киношных Джеймсов Бондов, а еще, очень часто, они слегка перегружены бюстом. Представь себе шатенку с рыжим отливом, загорелую под цвет рекламы солнечного янтаря, в пеньюаре настолько легком и прозрачном, что он сравним лишь с дыханием. В глаза бросаются груди, любой из которых можно при случае отмахнуться, и купальные трусики размером с почтовую марку.
Она оглядывает нас прозорливым оком, мгновенно вычисляет, остается невозмутимой, затем решает облагодетельствовать улыбкой.
— Мсье Прэнс? — роняю я.
— Его нет, а вы по какому поводу?
— Когда собирался вернуться? — объясняю я.
Она производит жест, имитирующий морские волны.
— Уж точно не раньше следующей недели.
— Нужно столько времени, чтобы добраться сюда из клуба Аполлон?
От моего замечания ее чуток клинит. Она хлопает своими длинными изогнутыми ресницами.
— Позвольте, — говорю я, ласково ее отодвигая.
— Кто вы такие? — взъяривается тигрица Прэнса.
— Вы прекрасно знаете, — отвечаю я.
— Вовсе нет. Я…
Мы на месте. Берю закрывает замок и накидывает цепочку.
— Дверь бронированная, — замечает он. — Когда живешь на нижнем этаже, это лучше.
— Вы из полиции? — беспокоится дама.
— Вам приз! — отвечаю я. — Расскажите немного о себе, моя дорогая.
— Ну, все! — визжит девица. — Флики вы или нет, убирайтесь отсюда! Никакого отчета я не собираюсь вам давать, и…
Оплеуха Толстого заставляет ее отступить на три шага.
— Сволочь, — завывает она, — тебе это так не сойдет!