Страница 5 из 42
Приглядевшись повнимательнее, я понял, что их роднит одинаковое выражение глаз, как будто чем-то встревоженных и в то же время очень доверчивых: такое сходство бывает не просто у родственников, а у людей, близких по духу и взглядам на жизнь.
Вера без особого интереса посмотрела на незнакомого ей человека, и меня, привыкшего к некоторому вниманию со стороны определенной части женской половины человечества, это даже несколько задело. Но я вспомнил, что пришел по делу, и поэтому, отбросив все посторонние мысли, деловым тоном произнес:
— Извините, Вера, но я не к вам. Я к Анне Тимофеевне.
С этими словами я протянул Анне Тимофеевне свое служебное удостоверение и пояснил:
— Я по поводу вашего заявления.
— Проходите, — даже не взглянув на мое удостоверение и нисколько не удивившись моему визиту, сказала Анна Тимофеевна, а затем обратилась к дочери: — Вера, помоги молодому человеку раздеться.
Пока я в прихожей снимал плащ, Анна Тимофеевна прошла в комнату.
Я последовал за ней.
Войдя в комнату, я увидел, что Анна Тимофеевна сидит за круглым столом, на котором стопками лежат ученические тетради.
Она отодвинула их в сторону и указала мне на стул:
— Садитесь, пожалуйста.
Проходя к столу, я успел бегло осмотреть комнату. Она была заставлена довоенной мебелью и служила, судя по всему, одновременно кабинетом и гостиной.
У меня сразу возникло ощущение, что время как будто остановилось в этой комнате лет тридцать назад. Единственными современными приметами были небольшая радиола на тумбочке и портрет Гагарина на стене.
Я сел на предложенный мне стул и, посмотрев в ожидающие глаза Анны Тимофеевны, сказал:
— Мне поручено рассмотреть ваше заявление… Могу я задать вам несколько дополнительных вопросов?
— Да, конечно, — с какой-то покорностью в голосе ответила Анна Тимофеевна и вздохнула.
Вера вошла в комнату следом за мной и остановилась у двери, оказавшись таким образом у меня за спиной. Из-за этого я испытывал определенное неудобство, так как не мог обращаться к обеим моим собеседницам. Но потом я подумал, что дело, по которому я пришел, касается прежде всего Анны Тимофеевны, и стал разговаривать только с ней.
— Дело в том, Анна Тимофеевна, — начал я, — что в наших архивах нет никаких сведений, подтверждающих, что ваш муж был репрессирован в тридцать седьмом году. Вообще нет данных о том, что он был арестован или находился под следствием.
Я ожидал, что Анна Тимофеевна удивится, услышав мои слова, но она, как ни странно, отнеслась к ним совершенно спокойно, как будто все, что я сказал, было ей давно известно.
Впрочем, так оно и оказалось.
— Да, я знаю, — сказала она и снова вздохнула. — Мне уже не раз это говорили.
— И вы все же настаиваете на том, что ваш муж, как вы пишете, «ушел в НКВД и не вернулся»? — спросил я. — Какие у вас для этого есть основания?
Анна Тимофеевна непроизвольным движением поправила стопку тетрадей на столе.
— Вы знаете… Простите, я не спросила ваше имя и отчество, — виноватым тоном сказала она.
— Михаил Иванович, — ответил я.
— Вы знаете, Михаил Иванович, — заметно волнуясь, заговорила она, — в те годы муж часто приходил поздно, тогда работали ночами, но он всегда мне звонил… А в тот день, когда он не пришел домой, он мне не позвонил…
Начало ее рассказа показалось мне каким-то сумбурным и несущественным, но я решил терпеливо выслушать ее, хорошо понимая, что сейчас творится у нее на душе.
— Около полуночи я позвонила ему на работу, но никто не ответил. Тогда я позвонила домой его помощнику, и он сказал мне, что Григорий Васильевич еще утром ушел в управление внутренних дел и в прокуратуру больше не возвращался.
— Но может быть, он сделал все свои дела, а потом уехал куда-нибудь в другое место? — предположил я.
Анна Тимофеевна отрицательно покачала головой:
— Нет, он должен был предупредить об этом своего помощника, потому что в тот вечер у него было назначено совещание с районными прокурорами. Оно не состоялось, и поэтому все разъехались по домам.
— Как вы полагаете, зачем он мог пойти в управление НКВД? — задал я довольно нелепый вопрос.
— Он часто туда ходил, — нисколько не удивившись моему вопросу, ответила Анна Тимофеевна. — Это была его служебная обязанность, он же осуществлял прокурорский надзор.
Ее спокойствие и рассудительность придали мне уверенности, и я, постепенно освоившись в непривычной для меня обстановке, спросил:
— Вы не помните фамилию помощника прокурора? Где он сейчас?
— Он погиб на фронте в сорок втором году, — с сожалением сказала Анна Тимофеевна. — А его жена жива, но она об этом ничего не знает.
Все сказанное Анной Тимофеевной могло, конечно, иметь какое-то отношение к происшествию с ее мужем, но все это пока были только косвенные данные.
— Анна Тимофеевна, может быть, исчезновение вашего мужа связано все же с какими-то другими обстоятельствами? — не слишком уверенно спросил я.
— Какие еще обстоятельства?! — горько усмехнувшись, воскликнула Анна Тимофеевна. — Я точно знаю, что он находился у вас… то есть, простите, в НКВД!
Я пропустил мимо ушей эту оговорку, хорошо понимая ее состояние, но ее обвинение в том, что к исчезновению мужа причастно управление НКВД, требовало доказательств, и поэтому я задал прямой вопрос:
— Откуда вам это известно?
Анна Тимофеевна ответила не сразу. Некоторое время она молчала, вспоминая, как все это было, и, по мере того как она вспоминала, ей все труднее было сдерживать подступившие слезы.
Наконец она сумела совладать со своими чувствами и стала рассказывать так, как если бы рассказывала кошмарный сон:
— Я всю ночь прождала мужа… Мы с ним дружно жили, он очень меня любил… Я тогда уже на восьмом месяце была. Не мог он просто так не прийти домой! И я сразу почувствовала, что с ним случилось что-то ужасное… Когда утром он не явился на работу, я сразу пошла в управление НКВД. Другие жены боялись туда ходить, а я пошла! Я вообще бы пошла за ним куда угодно!..
Ее опять стали душить слезы. Но и на этот раз она взяла себя в руки и продолжала:
— Меня принял дежурный, куда-то позвонил, а потом сказал мне, что никакими сведениями о моем муже они не располагают… Я вышла из управления, остановилась и плачу, плачу… Как чувствовала, что никогда больше не увижу моего Гришу…
Анна Тимофеевна прервала свой рассказ и тихо заплакала.
Слезы покатились по ее щекам, но она даже не пыталась их вытереть.
Я в замешательстве оглянулся и посмотрел на Веру. Она по-прежнему стояла у двери, только теперь была бледна до такой степени, что мне стало страшно за них обеих. Я ожидал, что она поможет матери успокоиться, но, увидев ее, понял, что ей самой вот-вот потребуется помощь.
Тем временем Анна Тимофеевна немного пришла в себя и снова заговорила:
— В это время кто-то трогает меня за плечо и спрашивает: «Что случилось, гражданка, почему вы плачете?» Подняла глаза и вижу: обращается ко мне такой высокий мужчина в форме, а рядом стоит еще один, пониже ростом… Я ему все и рассказала. Он спросил, кто мой муж, и говорит: «Я его знаю»… Успокойтесь, говорит, не плачьте, идите домой, я сейчас все выясню и обязательно вам позвоню. И так он мне это сказал, что я ему сразу поверила. Пришла домой и стала ждать. Так и уснула в кресле у телефона…
Анна Тимофеевна перевела дыхание и посмотрела в угол комнаты.
Я проследил за ее взглядом и увидел и этот телефон на столике у окна, и это старое кожаное кресло, в котором она, видимо, и коротала ту страшную ночь в ожидании известий о муже.
Анна Тимофеевна перевела взгляд на меня и закончила свой рассказ:
— А утром позвонила какая-то женщина и сказала, чтобы я не волновалась, что мой муж жив и здоров, что скоро он будет дома… Так я его и жду с тех пор.
В комнате воцарилось молчание.
Я долго не решался нарушить тишину, но меня интересовали не столько эмоции, сколько конкретные факты, и поэтому, учитывая состояние Анны Тимофеевны, я как можно деликатнее спросил: