Страница 2 из 42
Часть наличности он потратил на продукты ― полфунта бекона, шесть яиц, несколько картофелин, немного овощей ― всего десять фунтов[2], больше он не смог бы унести. На него оборачивались, но никто не задавал вопросов, а он не вызывался отвечать. Это не имело никакого значения: он не собирался возвращаться в этот городок в Кентукки.
Покидая город, Ньютон чувствовал себя довольно хорошо, несмотря на весь этот вес и боль в суставах и спине, ведь, раздобыв первые американские деньги, он сделал первый шаг, начал свой путь. Но в миле от города, когда он шёл через пустошь к низким холмам, где находился его лагерь, всё это незнакомое, вся эта опасность, боль и тревога неожиданно обрушились на него одним сокрушительным ударом ― и он упал на землю и остался лежать. Тело его и разум восставали против жестокости этого самого чужого и странного места на свете.
Он безумно устал, устал от длинного и опасного путешествия, устал от лекарств ― пилюль, вакцин, газовых смесей, устал от волнения, дурных предчувствий, а больше всего ― от страшного бремени собственного веса. Он давно уже знал, что когда придёт срок и он, наконец, приземлится и начнёт воплощать этот сложный, продуманный до мелочей план, он испытает нечто подобное. Это место, сколько бы он ни изучал его, сколько бы ни репетировал свою в нём роль, оставалось невероятно чужим ― теперь, когда он мог дать волю чувствам, это ощущение раздавило его. Он лёг на траву; к горлу подступила тошнота.
Ньютон не был человеком, хотя очень походил на людей. В нём было шесть с половиной футов[3] роста ― встречались люди и повыше. Волосы у него были белые, как у альбиноса, при этом лицо ― чуть загорелое, а глаза ― голубые. Тело ― невероятно стройное, черты лица ― изящные, пальцы ― длинные, тонкие, а кожа ― почти прозрачная, безволосая. В лице его проглядывало что-то эльфийское, в больших глазах светился живой ум, а кончики белых вьющихся волос ложились на уши. Он казался очень молодым.
Ещё кое-чем он отличался от людей: к примеру, ногти у него были искусственными, потому что он не имел их от природы. Кроме того, у него отсутствовал аппендикс и зубы мудрости, а на ногах насчитывалось только по четыре пальца. Диафрагма, также как и остальные органы дыхания, была чрезвычайно крепкой, поэтому у него не могла начаться икота. Зато грудь могла расшириться примерно на пять дюймов[4]. Весил он очень мало, около девяноста фунтов[5].
Тем не менее, у него были ресницы, брови, отстоящие большие пальцы, бинокулярное зрение и тысяча других физиологических особенностей обычного человека. У него не могло быть бородавок, чего нельзя сказать о язве желудка, кори и кариесе. Он был человекоподобным, но не человеком в узком смысле слова. Как и людям, ему были не чужды любовь, страх, физическая боль и жалость к себе.
Через полчаса Ньютон почувствовал себя лучше. Спазмы в желудке ещё не прошли, да и голову не было сил поднять; но он понял, что перелом произошёл, и посмотрел на мир вокруг себя более беспристрастно. Он сел и окинул взглядом пустошь, на которой сидел: перед ним простиралось грязное плоское пастбище с небольшими участками бурой метельчатой травы и лоскутами гладкого, оледеневшего снега. Воздух был прозрачен, сквозь затянутое облаками небо струился мягкий рассеянный свет. Он не слепил глаза, как ослепило их яркое солнце два дня тому назад. Кольцо чёрных обнажённых деревьев окаймляло пруд; по другую его сторону примостился маленький домик с сараем. Сквозь деревья виднелась вода, и от этого зрелища у него захватило дух ― как же её много! За те два дня, что Ньютон провёл на Земле, ему уже случалось видеть воду в таком объёме, но он всё ещё не мог к этому привыкнуть. О многом из увиденного здесь он знал заранее, и всё равно это потрясало его до глубины души. Конечно, ему было известно и о необъятных океанах, и об озёрах и реках, известно с детства, ― но изобилие воды в одном лишь пруду, увиденное воочию, просто ошеломляло.
Ньютон вдруг заметил, что поле тоже по-своему красиво. Оно было совсем не таким, как он себе представлял, ― как и многое другое в этом мире, ― но теперь он находил удовольствие в этих чужих красках и поверхностях, новых видах и запахах. И в звуках тоже; для его слуха они были пронзительны, но приятны ― он слышал множество незнакомых звуков в траве, разнообразные шорохи и стрёкот насекомых, выживших в холодную пору раннего ноября, а если приложить голову к земле ― даже тихий-тихий, едва различимый ропот самой планеты.
Внезапно в воздухе пронёсся трепет и хлопанье чёрных крыльев, затем хриплый, скорбный зов, и дюжина ворон пролетела над ним и прочь через поля. Антеец смотрел на них, пока они не скрылись из виду, а затем улыбнулся. Всё-таки этот мир прекрасен…
Он разбил лагерь в тщательно выбранном необитаемом месте ― на заброшенной угольной шахте на востоке Кентукки. На несколько миль вокруг не было ничего, кроме голой земли, небольших островков блёклой метельчатой травы и множества скальных выступов цвета сажи. Возле одного из них стояла палатка Ньютона, едва различимая на фоне камня. Палатка была серая, её материал напоминал джинсовую ткань.
Ньютон добрался туда совсем без сил и, прежде чем открыть мешок и достать из него продукты, ему пришлось немного отдышаться. Надев тонкие перчатки, он начал осторожно вынимать свёртки и выкладывать их на маленький складной столик. Из-под столика он извлёк набор инструментов и разложил их рядом с продуктами. Окинув взглядом яйца, редис и картофель, сельдерей, бобы и рис, сосиски и морковь, он улыбнулся. На вид пища казалась безвредной.
Затем он взял один из блестящих приборчиков, воткнул его в картофелину и начал качественный анализ…
Тремя часами позже Ньютон съел сырую морковь и откусил кусочек от редиски, которая обожгла ему язык. Пища оказалась вполне съедобной ― очень своеобразной, но съедобной. Затем он развёл огонь и сварил яйцо и картофелину. Сосиску он закопал в землю ― в ней обнаружилось несколько аминокислот, в которых он не был уверен. Но в других продуктах не было ничего опасного, кроме вездесущих бактерий, ― как они и надеялись. Несмотря на обилие углеводов, Ньютону очень понравилась картошка.
Он ужасно устал. Но прежде чем лечь на свою походную кровать, он вышел наружу, чтобы взглянуть на то место, где уничтожил приборы и двигатель своего одноместного судна ― два дня назад, в свой первый день на Земле.
2
Звучал моцартовский квинтет для кларнета ля мажор. Перед заключительным аллегретто Фарнсуорт отрегулировал басы на каждом из предварительных усилителей и слегка прибавил громкость. Затем он тяжело опустился в кожаное кресло. Он любил слушать это аллегретто с сильными басовыми обертонами ― они придавали кларнету резонанс, в котором, по сути, и был заключён весь смысл этого отрывка. Сложив пухлые пальцы в замок, Фарнсуорт смотрел на зашторенное окно, выходившее на Пятую авеню, и следил за музыкальным построением.
Когда оно завершилось и запись остановилась, он взглянул в сторону дверного проёма, который вёл в приёмную, и увидел, что там, терпеливо ожидая его, стоит горничная. Фарнсуорт бросил взгляд на фарфоровые часы на каминной полке и нахмурился. Затем посмотрел на горничную и произнёс:
― Да?
― К вам мистер Ньютон, сэр.
― Ньютон? ― Фарнсуорт не знал ни одного состоятельного Ньютона. ― Что ему нужно?
― Он не сказал, сэр. ― Она приподняла бровь. ― Он странный, сэр. Но выглядит… солидно.
Фарнсуорт помолчал в раздумье, а затем сказал:
― Проводи его ко мне.
Горничная оказалась права: этот человек был очень странным. Высокий, худой, с белыми волосами и тонким, изящным телосложением. Кожа у него была гладкая, лицо мальчишеское, а глаза какие-то чудные ― на вид близорукие и сверхчувствительные, но со взглядом старого, мудрого и усталого человека. На нём был дорогой тёмно-серый костюм. Он подошёл к креслу и осторожно опустился в него ― так, будто нёс на себе огромную тяжесть. Затем взглянул на Фарнсуорта и улыбнулся.
2
10 фунтов ~ 4,5 кг
3
6,5 футов ~ 196 см
4
5 дюймов ~ 13 см
5
90 фунтов ~ 40 кг