Третья Мировая Игра

У Боровицких ворот отряд вратарей, наша последняя надежда, в полную готовность приведен, каждый день по многу часов тренируется. Вратари испокон веков у нас хорошие были, много раз международные призы забирали. Да мало их, хотя и самых сильных, всего триста человек, а против них почти вдвое больше. У ворот самая интересная игра, самая отчаянная. Семьдесят лет тому назад Игровой союз внес в правила изменения. Теперь, когда во вратарскую площадь мяч закатывают, то всем, кроме вратарей, из нее положено удалиться, а от нападающей стороны только пятьсот человек войти могут. И вот начинают они перед самыми воротами отчаянно бодаться. Коли закатят мяч в ворота, значит, гол, игра окончена. А если вратарям удастся из вратарской площади мяч вынести, тогда снова все игроки наваливаются. Раньше такого не было, раньше целыми командами у ворот сходились и многих в страшной тесноте насмерть давили. Тогда за каждый гол сотни жизней, своих и чужих, отдавали. Сейчас уж не то, хотя и теперь у ворот, да и в поле, в жаркой схватке, десятка три игроков обязательно насмерть затопчут. Так для того и идут мужчины в игру, чтобы не только в форме своей команды красоваться, но и в нужный момент ради славы отечества жизнью рискнуть и противника не испугаться. Вратари нас часто спасают. В игре с французами пол-Москвы сгорело, на самой линии Боровицких ворот мяч был, ан нет, вынесли мяч и так ловко контратаку повели, что вскоре сами в Триумфальную арку французам мяч закатили.

В последней игре с немцами тоже до игры у самых ворот дошло, опять вратари наши отличились. При нашей дырявой защите без хороших вратарей лучше вообще на игру не выходить.

Князя Александра Даниловича царским указом из главных тренеров уволили. Поставили ему в вину неготовность войска к защите, неповоротливость; припомнили все старые грехи, и чуть ли не преступная халатность с его стороны вышла. Поговаривали, что нарочно Александр Данилович не стал подмоги дожидаться, чтобы с другим князем славой не делиться. И то правда — всего два дня пути Дмитрию Всеволодовичу оставалось, что стоило подождать или отойти чуток, коли немец в атаку пошел? От питерских нападающих немцы бы так легко с мячом не убежали. А теперь вот думай, как быть.

Наши все взволновались, дела побросали, собираются толпами, судачат: была ли преступная халатность, не было ли? Я так думаю, что никакой преступной халатности не было, а вот гордыня, спесь княжеская, постыдное местничество — этого у нас всегда хоть отбавляй.

На Москве стало неспокойно. Дума несколько дней безвылазно сидела, никого в главные тренеры единогласно выдвинуть не могла. Даже в такое время все своих родственников проталкивают, грязью друг друга поливают, плетут интриги. Молодые думцы осмелели и подали государю прошение: варяга, иностранного тренера позвать, от родовых связей и наших обычаев игровых свободного. Пора, говорят, в современную игру играть, фланги задействовать, длинные передачи и навесы на ворота применять. Хватит мелким пасом через центр всей командой трястись, чужеземцам на смех. Что тут началось! Чуть ли не в бороды друг другу думские заседатели вцепились! Народ тоже забунтовал. На Красную площадь толпы москвичей потекли. Ночами не расходились, жгли костры. Не хотим, кричат, иностранного тренера, испокон веков не было на Руси чужеземца в главных тренерах и сейчас не надо! Незачем нам у заграницы учиться! Как деды и прадеды наши играли, так и мы будем! Все в игроки запишемся и стеной у Боровицких ворот встанем! Ага, запишемся, встанем. Глотку-то драть все горазды. По правилам только десять тысяч полевых игроков в команде может быть и триста вратарей во вратарской площадке. Ни единым человеком больше. Новых игроков можно только на замену выпустить, когда убыль не менее тысячи в игроках обнаружится. А поди-ка, объяви сейчас для замены набор игроков, так из горлопанов московских никого и не найдешь. Нет, в такой час желающих в команду вступить немного бывает.

А немец тем временем с мячом к Москве катится. В стане князя Суроцкого неспокойно, твердости в рядах нет. Некоторые из игроков, что на подмогу шли, потихоньку по домам расходятся или нарочно в пути задерживаются, чтобы от немца кренделей не схлопотать и в поражении позора не делить.

Тут и вовсе народ забурлил. На государя все оглядываются, чтобы тот, наконец, или главного тренера назначил, или сам на коня садился и в поле выезжал. Такое иногда бывало, и у нас, и за границей, чтобы сам правитель государства командой руководил, только за границей с пользой, а у нас чаще всего с конфузом. К тому же нынешний царь еще молод и нравом слишком мягок. Медлит, советуется с Думой, с князьями, зовет к себе на аудиенцию разных тренеров и игровых теоретиков.

Что будет — никто не знает. Раздрай какой-то, смутное время. Наши мужики тоже все унылые ходят, злятся, ругаются. Зритель, он ведь тоже к игре страсть имеет. Для него же, в конце концов, игра играется, для зрителя, а не только для тренеров и игроков.

В начале марта Васька на свой день рождения позвал. Васька у нас нелюдим, кое-кто его даже за дурачка держит, поэтому гостей у него собралось немного. Я, еще пара соседних ребят и Маринка, невеста его, с которой они к совершеннолетию пожениться договорились.

Выпили рябиновой, посидели. Васька сам не свой, весь праздник молчал, так что всем неловко стало, а за чаем и говорит:

— Я заявку в игровой комиссариат подал. Ходят слухи, что большая замена готовится. Может, хоть сейчас возьмут?

Марина только руками всплеснула.

— Опять?

А ведь как раз сейчас могут и взять. Многих игроков немцы у Смоленска помяли, пограничный отряд, считай, наполовину из игры выбыл. Некоторых тренеры сами за нерадивость и трусость отчислили. А кое-кто и форму с себя тайком снял. Когда мяч к воротам катится, из команды вся шушера, что кривыми путями в игроки попала, живо разбегается.

— И когда ответ будет?

— Через две недели.

Это слишком поздно. Под Москвой все уже решится. Две недели немцы Ваську ждать не станут. Либо гол нам закатят, либо отобьемся и свою атаку начнем.

— Эх, Васька, игрецкая ты душа! Ну давай, что ли, выпьем, чтобы тебя поскорей в команду взяли!

Налили, чокнулись. Вася полный стакан опрокинул, хотя вообще пьет мало.

— На кого же хозяйство оставишь, отца больного? — Маринка осторожно спрашивает. Про себя ни слова.

Васька нахмурился.

— В аренду на два года свой надел отдам. И жалованье полностью присылать буду. Хорошие игроки много денег получают. А через два года Вовка подрастет, справится. И Мишка вон, тоже при случае подсобит.

— Хорошие игроки, оно, конечно, много получают. Только в хорошие еще выйти надо.

— Выйду, не беспокойся.

А ведь действительно выйдет. Землю рыть будет, а своего добьется.

— Я тоже помогать буду, — Маринка глаза опускает.

— Тем более…

Я, конечно, тоже покивал согласно. Что ни случится, Ваську не брошу. Хоть бы и вправду взяли его. Но мне уже и не верилось. Столько раз отказали, что теперь просто из упрямства чиновного не возьмут.

Но в этот раз я ошибся.

На следующий же день нагрянула из райцентра очередная черная весть.

Немцы перед самой позицией князя Суроцкого всей армией дружно взяли влево. Князь сместился было за ними, уже и первые игроки лбами столкнулись, и тут фон Кройф неожиданно на правый фланг мяч перевел. Бросил в игру большой отряд нападающих, и они к ночи того же дня на сто пятьдесят километров в юго-восточном направлении мяч протащили. Вот где оно, классное мастерство, вот она, хваленая немецкая молниеносная игра! А тут отряд фельдтренера Карла Хесслера, восемьсот свежих игроков, как будто из-под земли вынырнул, мяч подхватил и — вперед. А армия фон Кройфа на три отряда разделилась — и тоже к Москве, два по центру и один по левому краю. Поди, лови их теперь по одному. Так и сели все. Ясное дело — пропала игра.

Только одно хорошо получилось — прямо по нашим землям немцы теперь мяч прокатят. Зашевелились наши зрители: еще бы — лет пятнадцать в этих краях живого мяча не видели, только на экране игру смотрим. В Европах зрителям хорошо живется, там страны маленькие, дороги хорошие, хоть каждую неделю туда-сюда разъезжай и настоящую игру смотри. А у нас, если к экрану в Калугу раз в месяц выберешься, и на том спасибо. Ладно, хоть на мяч поглядим, и то развлечение. Лучше бы нам, конечно, век такого развлечения не видать.