Страница 83 из 104
Несколько человек в строю засмеялось. Черноволосая женщина начала что–то быстро записывать в блокнот. Вепрь вытер аккуратно сложенным платочком губы, самодовольно улыбнулся.
— Та дружба народов, о которой вы слышали, — это сказка для маленьких детей. Ее выдумали москали, жидовские комиссары, чтобы им было легче грабить наш народ, пить из него кровь. Это опасная сказка, если в нее поверят взрослые люди. Дружил петух с лисой, заяц с волком — вы знаете, чем такая дружба кончилась…
Снова веселое оживление прошло по рядам. Вепрь выждал, пока шум стихнет, и продолжал, слегка повысив голос:
— Подумайте, друзья: кто позаботится о нас, украинцах, кто нас защитит, если мы сами этого не сделаем? Может быть, поляки или турки придут нас спасать? Может быть, москали или немцы своего хлеба привезут? Я вас спрашиваю, друзья, дадут нам москали хлеба?
— У них для себя нет! — крикнул куренной. — Голодранцы!
— Есть закон жизни — свой должен держаться своего, — продолжал Вепрь. — Кто оторвался от своих, кто потерял веру в национальную идею, тот потерял и свое достоинство, перестал быть человеком. Он — отщепенец, его ждет позорная гибель. Посмотрите на этого обольшевиченного хохла. Это враг нашей нации.
— Брешешь! — крикнул лобастый.
— Друже сотенный, предупредите их… — поморщился Вепрь.
— А ну, молчать! — заорал Довбня. — Вам дали говорить, теперь слушайте.
— Это враг нашей нации. Сейчас он выглядит жалко и ничтожно, пускает слезу, а дайте ему добраться к своим, он наденет свой мундир, нацепит ордена и приведет к нам своих друзей — москалей, татар и еще каких–нибудь монголов, — чтобы те забрали у нас хлеб и загнали людей в колхозы. Вот тогда пощады от него не ждите. Он наш враг еще и потому, что хочет отнять у нас самое сильное оружие — нашу национальную идею. Он хочет разоружить нас. Вы слышали, что он сказал: мы — советские люди… Сейчас вы увидите, что это такое — советский человек.
Вепрь вытер платочком губы, окинул смеющимися глазами своих приближенных. Он был уверен, что его речь понравилась всем, а самое главное он еще не сказал, приберег к концу речи. И окружной повернулся к стоявшим в строю.
— Скажите мне, друзья, кто из вас, сознательных украинцев, поднял бы руку на своего брата, такого же сознательного украинца? Никто! Никакая сила и даже страх перед смертью не заставили бы вас согласиться на такое братоубийство, потому что нас всех спаяла национальная идея, честь и гордость. Советский человек, потерявший свою нацию, этой чести и гордости не имеет. Смотрите, хорошо смотрите, как бывшие советские люди будут расстреливать таких же, как они, советских людей. Не удивляйтесь и не упрекайте их. Что с них спрашивать? Их так воспитали, у них нет ни нации, ни чести, ни религии.
— Это трусы и предатели! — крикнул лобастый.
— Это твой собака, овчарка твой дрессированный! — закричал татарин. — Хорошо знаешь, кого взял!
Окружной усмехнулся, сделал театральный жест рукой в сторону пленных.
— Вот вам, друзья, гордый советский человек, вот вам большевистская дружба. Пусть не будет в ваших сердцах жалости к нашим заклятым врагам. Смерть им! Слава Украине!
Сотенный как дирижер взмахнул обеими руками, и сотня дружно, хотя и не очень стройно, отозвалась:
— Слава! Слава!
Лимонка взмокла в руке Тараса. Он не понимал, когда вытащил ее из кармана, выдернул кольцо. Хлопец чувствовал, как ноют пальцы, сжимающие твердое ребристое тело гранаты, и думал только об одном — не отказал бы взрыватель. Граната должна упасть к ногам Вепря. Окружной погибнет раньше, нежели пули сразят тех, кого он обрек на смерть и пытается обесчестить. Пусть знает, гад, что такое советский человек. Тарас уже определил момент броска — как только будет дана команда: «Заряжай!» Что будет потом, его уже не волновало. Покажет обстановка. Двум смертям не бывать… Если бы удалось в суматохе овладеть чьим–либо автоматом или хотя бы пистолетом. Тогда бы он наделал шуму… Как любил говорить его дружок Вася Коваль — погибать, так с музыкой.
Тарас задержал дыхание и еще раз смерил глазами расстояние, отделяющее его от Вепря. Бросок должен быть точным. Почему роевой Топорец оглянулся на него? Заподозрил что–то? Плевать. Теперь уже никто не помешает.
У Довбни какая–то заминка. Он начал раздавать патроны Сидоренко, власовцу и окруженцу, по одному патрону каждому; татарин заметил это, заорал злорадно, тыкая в сотенного пальцем:
— Почему боишься больше один патрон давать? Своих людей пугался? Палки вместо оружия давал. Один патрон! Шкуру свою дрожишь, хвост поджал, трусливый собака?
— Ну, что там такое? — окружной капризно, с тем легким неудовольствием, какое вызывает у выдержанного и умного начальника нерасторопность его подчиненного, посмотрел на сотенного. — Что вы жалеете патроны? Выдать по обойме!
— Не надо, друже Вепрь… — перепугался Могила.
— Дайте водки! Мучители! — Это старшина. Повернулся, мотает головой, рвет левой рукой ворот на себе.
— Будет водка, уже послали… — тычет ему в руку обойму вспотевший, растерявшийся Довбня. — Становись на место!
Сидоренко швыряет на землю винтовку:
— Не буду! Сам, гад, стреляй. Не буду своих!
— Поставить и его вместе с этими!
Вепрь, куренной, Могила и стоявшие на правом фланге охранники бросаются на помощь сотенному. И вдруг, словно горячий вихрь ворвался на поляну. Выстрел! Это власовец повернулся и с криком: «Бей!» — в упор стреляет в куренного.
— Бей их!
Граната, словно перепел, выпорхнула из руки Тараса. Кажется, пошла точно, и никто не заметил. Вояки в строю дрогнули и застыли от неожиданности. А там, куда ушла граната, — свалка, стрельба, рукопашная. Старшина схватился с сотенным, у лобастого в руках винтовка. Татарин прыгнул к повалившемуся на землю куренному и, не успев сорвать автомат, прямо с груди убитого дает очередь. Овчарка с визгом и лаем носится вокруг. Стреляют подбегающие охранники.
Тарас плюхнулся на землю. Где граната, почему молчит граната? Взрыв, удар в голову. Нет, не осколок, это кто–то ногой… Вояки, словно испуганное стадо овец, шарахнулись от оврага. Земля загудела под их ногами.
Пули свистели над Тарасом, но он заставил себя поднять голову.
Прямо на него, зажимая пальцами окровавленный подбородок, бежал Могила — бледный, без очков, охваченный ужасом. На поляне видны корчащиеся в предсмертных судорогах тела. Довбня и охранник добивают Сидоренко. В лесу стрельба, лай овчарки, мелькающие среди деревьев фигуры.
Тарас вскочил на ноги. Сотенный уже склонился над Вепрем. Окружной, прижимая руку к животу, поднялся на колени, со стоном выдавил из себя:
— Что вы стоите, друже… Догнать! Поймать!
Охранник, поглядывая на залитую кровью руку Вепря, торопливо рвал зубами провощенную бумагу перевязочного пакета.
Довбня увидел Тараса, крикнул:
— За мной!
— А оружие?
Сотенный и не слышал. Тарас заметил возле Сидоренко винтовку, поднял ее и побежал за сотенным. На поляне осталось человек шесть убитых: куренной, старшина, черноволосая бабенка, та, что строчила в блокноте, охранник и еще двое, которых Тарас не успел разглядеть. Но это не были пленные. А Вепрь остался живой, кажется, ранен, только ранен…
Впереди трещали короткие очереди, слышались редкие винтовочные выстрелы, протяжные, как свист и щелканье гигантского кнута. Тарас понял: из автоматов стреляют охранники Вепря, а кто–то из пленных отстреливается из винтовки. Довбня бежал тяжело, на нем была кожаная куртка, та самая, какую он отобрал у Корня. Вскорости Тарас догнал его. На шее у сотенного висел автомат. Тарас видел перед собой широкую, перехваченную портупеей спину. Промахнуться было бы просто невозможно. А с автоматом ему будет куда веселей… Хлопец на бегу открыл затвор и едва не заплакал от досады — в магазине ни одного патрона.
— Вот он! — крикнул Довбня, останавливаясь и показывая на убитого.
Это был окруженец. Он лежал, уткнувшись головой в траву. Винтовки возле него не было. Видать, побежал со страха, не думал сопротивляться, и его прошили автоматной очередью.