Страница 71 из 104
Наконец нацеловались досыта. Девушка начала всхлипывать, хлопец утешал ее. Но, кажется, он тоже пустил слезу, уж очень расстроенный голос был у него.
— Ну, Стефа, хватит. Перестань, милая.
— Я не думала, не надеялась уже, что ты придешь, — глотая слезы, сказала девушка и заплакала горше прежнего.
— Не надо, рыбонька. Видишь, ничего со мной… Жив и здоров… Хватит! Дай я тебе слезы вытру.
И снова поцелуи.
— Тебя нет и нет, сердце болит. Слышу, хутор Рутки поляки сожгли. Темно в глазах стало.
— Не думай об этом…
— Не могу, Юрцю. Там всех побили, я знаю. Тетю Катерину тоже и детей ее. Они как живые передо мной… Я виновата перед ними.
— Что ты говоришь?! — почти вскрикнул хлопец, и голос его задрожал от возмущения. — Ты с ума сошла, Стефа! Ведь ты ни в чем не виновата.
— Виновата. Я — полька. Она спасала меня с братиком, а ее поляки…
— Брось! Я рассержусь. Ты — глупая. Мы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Не в поляках и украинцах дело. Люди стали варьятами, а варьятами их сделала война, немцы. Как ты не понимаешь!
Они находились близко, за тыном, Тарас слышал каждое их слово. Вначале он предположил, что ему выпало быть свидетелем обычного любовного свидания, и успокоился, так как это было совсем не то, ради чего они устроили засаду возле подозрительной хаты, но чем дальше, тем больше он убеждался в своей ошибке — перед ним открывалось чье–то большое горе, смысла которого он еще не мог постичь.
— Совсем худой стал. Одни косточки…
— То тебе кажется… Здоров, как бык!
— Ты с ружьем ходишь?
— Так. На всякий случай…
— Это не то ружье. Маленькое… Это автомат?
— Не трогай, Стефа. Заряжен.
— А что у тебя с рукой? Боже, ты ранен, Юрко?
— Беда мне с тобой. Поцарапал руку, опухла, вот и завязал.
— Чем ты поцарапал?
— Чем! Колючей проволокой…
— Обманываешь? Ты ранен? Кто тебя?
— Начинается! Говорю — поцарапал. Не трогай, голубонька, болит.
— Юрко, ты пропадешь из–за меня. Я чувствую.
— Ничего со мной не случится, глупая. Не надо плакать, ты лучше скажи, как вы здесь? Не голодаете? Хозяйка тебя не обижает?
— Что ты! Она добрый человек. Куда ты, Юрко?
— Подожди… Вот возьми это. Тут сало и две курки. Я им голову свернул, чтобы не кричали.
— Боже… Я и не подыму. Где ты столько сала взял?
— Какое тебе дело? Отнеси в хату, а мне вынеси воды и хлеба. Хоть немного… если есть. И торбу. Торба мне нужна.
— Может, ты в хату зайдешь?
— Нет. Скажи тете Федоре, что я ее благодарю. От всего сердца и не забуду никогда. А сала или еще чего–нибудь я вам принесу. Как–нибудь переживете, перетерпите… Придет советское войско, и все это кончится, все наши несчастья. Иди, Стефа.
Поцелуй, шаги босых ног — и за плетнем стихло. Хлопец остался там. Тарасу легко было представить, как он стоит, чуть расставив ноги, положив руку на переброшенный со спины на грудь автомат (вот какая палка у него торчала!), и чутко прислушивается к каждому шороху. Если судить по голосу — совсем молодой, мальчишка. Партизан? Не разберешь: и похож, и нет. Во всяком случае, не бандеровец. Что делать? Все зависело от того, слышали или нет разговор во дворе Корень и Топорец. Корень, тот наверняка спал сном праведника. А Топорец? Роевой как ушел за клуню, так и не показывался оттуда. Может быть, нашел копенку сена и тоже уснул? А если не спит?..
Тарас хотел было поползти за клуню, проверить, где находится роевой, но он понимал, что любой шорох может встревожить хлопца. Еще сыпанет с перепугу из автомата… Тарасу оставалось только лежать и ждать, чем все это кончится. Пока что хлопцу, стоявшему за плетнем, ничто не угрожало.
Если бы Тарас знал, что сейчас творится в душе Топорца, он бы отнес свои переживания к разряду того, что в его лексиконе значилось под пренебрежительным словом «семечки»!
Топорец была кличка среднего брата Карабашей — Степана. Степан стоял за углом клуни ни жив, ни мертв. Он все слышал… Он сразу же узнал голос брата, догадался, что Юрко разговаривал ни с кем иным, как с соседской девчонкой Стефой. Степан не раздумывал над тем, каким образом проклятая Стефка оказалась здесь, в Горяничах, и чем это хилое, рыжее существо смогло очаровать красавца брата. Все это уже не имело для Степана существенного значения. Первое, о чем он подумал со страхом, был лежавший там у тына Карась. Слышит ли Карась этот разговор? Если слышит, — ему, Степану, вряд ли удастся отвести беду от головы своего несчастного брата. Роевому всегда был не по душе новый вояка, шустрый, смекалистый, похожий на мелкого воришку, во все сующий свой паскудный нос. Степан не забыл, как бойко отвечал Карась референту Могиле, как Карась подкрался к нему со спины и зашнырял глазами по листкам, когда он тайком читал «Тихий Дон». Этот сукин сын сразу же донесет и только оближется.
Беда… Но что же такое натворил Юрко? Видимо, произошло какое–то недоразумение, которое уже нельзя исправить. Юрко обречен… В той страшной, ошеломившей Степана записке, как^-ю он получил пять дней назад, старший брат Петро писал: «Дорогой Степан! Наш Юрко оказался предателем Украины. Я стрелял в него и, кажется, убил. Пишу тебе и плачу, брат мой, но не от горя, а от стыда и позора. При встрече расскажу все. Я должен был так поступить. Слава Украине! Ясный».
Боже! Петро стрелял в Юрка!
Это не укладывается в голове Степана. В чем же он обвинил младшего, самого любимого — Степан знал это — брата? Предатель Украины… И вот Юрко, их Юрко, бродит ночью с автоматом, раненый, бездомный, как одинокий, загнанный волк.
Степан услышал, как Стефа вышла из хаты. Она принесла Юрку воду и хлеб. Юрко сразу же начал есть. По торопливому чавканью Степан понял, что брат голоден и, может быть, уже несколько дней подряд не видел хлеба. Значит, к тетке не заходил, боится. Сало он где–то достал. Наверное, залез к кому–нибудь в погреб. Что ж, его нельзя упрекнуть, теперь ему все можно — он на волчьих правах. Кругом враги… Один брат стрелял в этого мальчишку, другой — стоит е автоматом, выслеживает каждый его шаг. Вот как все обернулось. Видимо, какое–то проклятие висит над ними, над их семьей. Степан даже не понял, почему и как это произошло, но вдруг ему показалось, что проклятие, о котором он подумал, реально существует, имеет человеческий облик, что это их старший брат Петро. Он ужаснулся тому, что мог так подумать, уже после того, как его обожгла ненависть к Петру.
Это было как вспышка молнии. Случалось и раньше Степану бунтовать в душе против старшего брата, узости его взглядов, нетерпимости, жестокости, но только сейчас он подумал о нем, как о каком–то тяготеющем над ними черном проклятии. Что дал им, младшим, старший брат? Воспитал их? Нет. Учил их? Нет, учили другие. Привил им любовь к людям? Нет, не мог этого сделать Петро, он сам никого не любил. Куда он ведет их, к чему привел?
Юрко поел и начал прощаться. Стефка допытывалась, где он ночует. Юрко сказал, что ночует дома и ей беспокоиться о нем нечего, у него все в порядке. Кажется, Стефка поверила, потому что попросила передать большое–большое спасибо Наталье Николаевне и ее маме за все, что они сделали для нее и ее братика, Юрко обещал передать. Потом они долго целовались, Стефка всхлипывала, а Юрко успокаивал, убеждал ее, что через пять дней снова придет.
Степан напрягал слух, стараясь уловить тот момент, когда Юрко направится к воротам. Как только услыхал слова прощания, шаги, тихонько попятился назад, обогнул клуню и, делая большой крюк, побежал наперерез брату. Он долго метался в темноте, удаляясь от села, останавливался, прислушивался, кричал негромко: «Юрко, Юрко!» И все напрасно. Юрко исчез, у него были свои, только ему известные тропы, и ходил он по ним бесшумно и быстро. Ушел Юрко… Степану оставалось только подивиться мужеству младшего брата и силе его любви.
После того, как Стефка упомянула имя их учительницы, живущей в Подгайчиках, Степану стало многое ясно. Он не знал подробностей, но было несомненно, что Юрко спас Стефку, когда украинцы жгли Бяло–полье, прятал ее сперва у Натальи Николаевны, затем в хуторе Рутки и наконец приютил в Горяничах. Петро что–то узнал об этом. Стефка по матери полька… Одного этого было достаточно для Петра, он мог подумать черт знает что. Так Юрко превратился в его глазах во врага Украины. И в ушах Степана еще раз прозвучали горестные слова младшего брата: «Не в поляках и украинцах дело. Люди стали варьятами, а варьятами их сделали война, немцы». Может быть, Юрко сам додумался, он умный хлопец, может быть, повторил слова Натальи Николаевны. Это не имело значения. Важно было то, что он сказал правду.