Вдали от дома

Почти отчаявшись, Брыкин сошел с дороги и попытался углубиться в лес. Увы, особенно углубляться было некуда. С одной стороны путь преграждал глубокий и широкий овраг (не перепрыгнешь), с другой — густые и непроходимые заросли колючего кустарника, с третьей — трясина, в которой можно было, наверное, утопить даже КамАЗ. С четвертой же стороны располагалась гостиница, которая так кстати оказалась пустой.

— Прямо как в компьютерных играх, — произнесла, а на самом деле подумала вслух Руфь, — с «редакторами карт». В карту можно запихать целые города и страны… но она все равно будет ограниченной. И границы ее трудно не заметить.

— Не знаю, не играл, — ответил на это Брыкин, — но чтобы больше не было сомнений… вот. Смотрите. Главный признак нашего с вами развода.

И он извлек из кармана куртки уже знакомый предмет — маленький черный кубик, бывший слегка теплым.

Руфь охнула, а Артур Санаев ругнулся… и едва не расплескал коньяк.

— Не отпускает нас этот… артефакт Создателей, — изрек Гога Хриплый, довольный произведенным эффектом, — видать, понравились мы ему — так не хочет расставаться. Наступил, значит, на него; думал, шишка, а хрен… Ладно, держи, Сара. Думаю, ты лучше знаешь, что с ним делать.

С этими словами он протянул кубик Руфи.

— Что ж, — вздохнула та, зачем-то разглядывая уменьшенную копию артефакта Создателей, — придется, видно, действовать по старой схеме. Маленький кубик приведет нас к большому, а большой…

— Брехня! — небрежно бросил, перебивая девушку, Артур Санаев. Он как раз уже испытывал на себе действие коньяка.

— Ты о чем, парень? — лицо Брыкина, и без того не излучавшее доброту и приветливость, сделалось совсем уж мрачным. Как у древнего примата.

— О том, блин, — начал Артур заплетающимся голосом, — что хрень вы говорите… оба. С чего вы… вообще взяли, что мы не на Земле? Про дорогу и болото — не надо. А кубики… их, может, и на Земле пруд пруди, а мы раньше не знали. Не замечали… Кто их вообще знает, этих Создателей?

Но вот как вы объясните… почему здесь все земное? Ладно, лес, но если это опять какая-нибудь далекая планета, то откуда здесь земные языки? Английский тот же?

— Имитация, — ответила Руфь, но тон ее звучал не слишком уверено.

— Вот-вот, — вроде бы согласился с ней Брыкин, — на заборе ведь тоже кое-что написано… и обычно неправда. Кто-то разводит нас, вот и сделал этот кусочек Земли. Вопрос: зачем?

— А не по фиг? — юный Санаев понемногу начинал злиться, — кормят тут вроде бы по-настоящему. И сносно. И бесплатно. Да и условия… проживания вполне на уровне. На Рублевке, понятно, лучше — так я нечасто это «лучше» на себе ощущал. А если… блин, если мы опять найдем большой черный куб, кто знает, куда он еще нас забросит? На Луну? В джунгли с динозаврами? А может, дракону в пасть? Нет уж, я не согласен. Хватит с меня Глерг Лана!

— Кормят, говоришь, хорошо, — обратился к нему Хриплый, тоже начавший терять терпение, — но ты включи логику, парень. Если тебя тут кормят, предоставляют апартаменты — думаешь, это все «за так»?

К слову сказать, логика в этом тезисе была ни при чем. Целиком и полностью он был порожден жизненным опытом Брыкина — отнюдь не благостным и не способствовавшим вере в чудо, в бескорыстие и доброту. В окружающей обстановке Хриплый увидел прежде всего обман, «развод», и не мог даже допустить мысли о благих намерениях обманщиков.

Совсем иначе рассуждал Артур Санаев. Точнее даже не рассуждал, а предался собственным инстинктам, что настраивали его на отдых, только на отдых и ни на что, кроме отдыха. Артура можно было понять: за семнадцать лет жизни весь его авантюрный опыт сводился разве что к лихачеству и пьянкам. А отец, при всех недостатках, все-таки справлялся со своей основной (по собственному же мнению) обязанностью. А именно, оберегал чадо от жестокости мира — деньгами и связями, дорогими подарками, элитным образованием и соответствующим окружением.

А потом… потом неожиданно оказалось, что «жестокий мир» существует отнюдь не в единственном экземпляре. И, помимо своей воли, Артур сперва оказался в другой галактике, а затем попал в плен и едва не был продан в рабство. Побыть заложником он тоже успел — и с содроганием вспоминал тот момент, когда смерть была всего в миллиметре от его головы.

Теперь же пришло облегчение. Появилась возможность расслабиться, «словить кайф» — даром что без наркотиков. Эйфория пришла. И никакие странности, никакие мелкие неудобства (вроде невозможности позвонить отцу) омрачить ее были не в силах. В таком состоянии мозг, а тем паче, душа юного Санаева, просто не могли воспринимать никаких подозрений. И вообще никакой негативной информации.

С тем же успехом человека, отведавшего фунт лиха в пустыне и наконец-то дошедшего до оазиса, можно было донимать разговорами о том, что спасительный оазис-де всего лишь мираж. С наибольшей вероятностью такой человек просто бы послал «донимателя»; вот и Артур послал. Причем, без всяких смягчений вроде «на фиг» или «к черту». Послал в исконно русской народной манере — хоть и сам был наполовину азербайджанцем.

Собеседники отреагировали по-разному. Руфь восприняла равнодушно — как спокойно идущий караван воспринимает лай бегущей рядом собаки. А вот Георгий Брыкин вспылил.

— Ты за базаром-то следи, — уже не произнес, а прорычал он, поднявшись с дивана и грозно надвинувшись на Артура, — мы вообще-то спасли тебя, не забыл?

— Не гони! — его собеседника, что называется, «понесло», — спасли… Что-то не помню, чтобы меня спасали именно вы. Зато уверен, что это вы просрали мою тачку… и мобилу! И вообще… какого хрена вы тут крутитесь? Возле меня? Ты, быдлоил и ты, чмо очкастое — хрен ли вам от меня надо? Валите куда хотите… ур-роды.

Каким-то чудом Руфь Зеленски успела вклиниться между Санаевым и Брыкиным — и с неожиданным для себя усилием буквально выдавила последнего в коридор. Но своего добилась: пылу у Хриплого поубавилось, а кулаки, жаждавшие встречи с лицом Артура, все-таки разжались.

— Блин! — только и смог сказать Брыкин, — ну не сука ли? Сопляк… Надо было набить ему морду еще тогда… на базе.

В ответ Руфь усмехнулась — настолько ее позабавило подобное заявление. Девушка вспомнила, как юный Санаев пожаловал на ПМБ в сопровождении Зельды Маарн и ее подчиненных. Тогда спасенный из плена «рублевский мальчик» буквально лучился радостью и счастьем. Настолько, что ни о каком мордобитии не могло быть и речи. Рука бы не поднялась… да что там рука: подобная мысль просто не пришла и, честно говоря, не могла прийти в голову Брыкину. Он просто… был рад — настолько, насколько вообще можно радоваться встрече с соотечественником на чужбине. А если учесть, что оный соотечественник и без того пострадал, то до разборок ли и до сведения ли счетов в таком случае?

Теперь же… Надо сказать, что Гога Хриплый отнюдь не был ни святым, ни просто «подвинутым» на общечеловеческой морали. Вдобавок, в кругу себе подобных он успел привыкнуть ко всякому-разному: и к выстрелу в спину, и к ножу у горла, и к банальному умалению собственных заслуг — вкупе с их оплатой. Но вот с чем Брыкин не мог смириться в принципе, так это с неблагодарностью. С неблагодарностью людей, коих он полагал своими должниками; с неблагодарностью, а также с встречными претензиями.

Потому он и готов был размазать зарвавшегося сопляка по стенке. А остановило Хриплого, без дураков, лишь исключительно вмешательство Руфи. Ибо к этой девушке (отнюдь не красавице и бывшей на голову его ниже) Брыкин испытывал что-то вроде уважения. Понимал, видимо, на уровне инстинктов, что находчивость юной Зеленски и ему небесполезна.

Потому и охотно внял даже такой ее реплике:

— Не волнуй…ся. Он же пьян, не видишь? Надеюсь, к завтраку одумается.

— Надеюсь, — тупо повторил Брыкин, — а не одумается — ну и хрен с ним. Что мы ему, няньки что ли? Поди и без него на Землю вернемся.

— Может быть, — Руфь пожала плечами, — только все равно… предлагаю отложить поиски куба назавтра. А то уже темнеть начало. А пока предлагаю поискать другой номер… номера.