Страница 29 из 72
— Вы по объявлению или по рекомендации?
— Я из военной комендатуры, — сказал Рысин. — Вот мои документы.
Лунцев заволновался, но документы смотреть не стал — видно, побоялся оскорбить визитера недоверием. Замахал руками:
— Если вы по поводу Трофимова, то я тут совершенно ни при чем! Стечение обстоятельств! Откуда мне было знать, что его разыскивают?
— Я по другому делу… Вчера вечером к вам заходила Лиза Федорова?
— Алексея Васильевича дочка?
— Она самая.
— Нет, не заходила.
— Вы уверены? Может быть, стоит расспросить прислугу?
— Как вам будет угодно, — Лунцев обиделся. — Ксенька!
Рысин остановил его:
— Не нужно… Прошу прощения.
Выйдя на залитую солнцем улицу, он направился в сторону университета. Минут через десять присел в холодке на лавочку и достал записную книжку с надписью «Царьград». Пристроив ее на колене, написал вверху, страницы: «Якубов». Остальных действующих лиц обозначил начальными буквами их фамилий, а Лизу Федорову — двумя буквами: «Л. Ф.». Все буквы он расположил полукругом, на некотором расстоянии друг от друга. Затем, используя стрелки и условные значки, которые тут же придумал, стал строить схему. Прямоугольник в ней символизировал музейные экспонаты. Большой кружок — коллекцию Желоховцева. Кружок поменьше — блюдо шахиншаха Пероза, которое Костя видел у доктора Федорова во время приезда Колчака… Надо было все-таки расспросить Федорова об этом сегодня ночью. Но Костя не дал — теперь, мол, все равно, дело прошлое, и не нужно сразу выкладывать козыри. «У Желоховцева спрошу», — решил Рысин, рисуя три маленьких кругляшка рядом с буквами «Л. Ф.». Кругляшки обозначали монеты, полученные Федоровым от дочери.
Стрелки пересекались — сплошные и пунктирные, означающие меньшую вероятность. Значки и даты событий ложились на страницу связующими звеньями, и вскоре схема стала напоминать чертеж подъездных путей крупного железнодорожного узла.
Рысин отстранился, посмотрел на нее с видимым удовольствием.
В его рисунке была та логика обстоятельств, которую все время затемняли всякие мелочи. Машинистка Ниночка со своим «ремингтоном», летящий над городом тополиный пух, гудки уходящих на восток эшелонов и орудийный гул на западе, платок с двойной каймою на плечах у Лизы, синяя — почему именно синяя? — тетрадь Свечникова — весь этот невнятный и вместе с тем странно значительный язык жизни уступил место ясному, строгому коду геометрических фигур, цифр и стрелок.
Особенно много стрелок — сплошных и пунктирных — сходилось к человеку, которого Рысин обозначил на схеме буквой «икс».
Рысин нашел Желоховцева возле главного университетского подъезда, где тот вяло распоряжался погрузкой книг на подводы. Погрузка книг — дело нехитрое, особых указаний не требующее, и видно было, что Желоховцев занялся им от тоски. Заняться-то занялся, но и отдаться этому делу всей душой тоже не может — томится.
Они прошли в замусоренный вестибюль, по которому сновали студенты и служащие с пачками бумаг, связками книг, ящиками, кулями и физическими приборами. Лазарет уже эвакуировали. Сквозь раскрытую дверь виднелась груда грязного белья на полу, голые продавленные койки. На плакате с похожим на Али-Бабу большевиком пририсована была под носом у казака аккуратная фига.
Швейцар стоял у окна, приставив к глазу подзорную трубу.
— Едете? — спросил Рысин.
Вопрос был пустой, и Желоховцев надменно поднял брови:
— Эвакуация университета решена давно. Вчера вечером ректор сделал окончательные распоряжения.
— И куда же?
— Пока в Томск.
Рысин отметил это «пока».
Они сели в старинные кресла с шишечками, сиротливо стоявшие у стены и, как видно, тоже приготовленные к отправке.
— А как же коллекция?
— Мои научные интересы ею не ограничиваются, — все так же надменно проговорил Желоховцев. — А у вас есть сообщить мне что-то новое?
Рысин вспылил:
— Вы так об этом спрашиваете, как будто я — главное заинтересованное лицо!
Сказал и понял, что так оно и есть, наверное. Слишком многое слилось для него в этом деле, которое уже и делом-то перестало быть, стало жизнью, судьбой. Он взялся распутывать клубок, у которого много концов. У всех, кто запутал его, была своя ниточка, свой интерес. У Желоховцева — наука, тема. У Сережи Свечникова — любовь к учителю. У Якубова — корысть. У Леры — Костя. У Кости — идея. У «икса», несомненно, тоже какой-то интерес был, хотя и неизвестно какой. Один он, Рысин, не имел в этом клубке ни ниточки своей, ни выгоды — какие уж там выгоды! Он только справедливости хотел, ничего больше.
— Я не верю, что вы отыщете коллекцию, — сказал Желоховцев. — Я не хочу знать, кто убил Сережу, этим его не воскресишь… Я уезжаю!
Рысин помолчал.
В этом неустойчивом дурацком мире он, бывший частный сыщик с ничтожной практикой, недоучка и неудачник, а ныне и вовсе непонятно кто — то ли прапорщик из военной комендатуры, то ли красный агент, — представлял собой правосудие. Не убогое правосудие Тышкевича, а настоящее, то, каким во все времена хотят видеть правосудие честные люди. И он имел на это право, потому что не думал ни о чем, кроме справедливости. Он был потерпевшим, следователем, прокурором и адвокатом в одном лице. Присяжные заседатели кричали в нем на разные голоса… Он и приговор вынесет, если нужно, и это теперь не будет самосудом. Вот только кто приведет этот приговор в исполнение?
— Вы уезжаете, потому что подчиняетесь приказу ректора, или по внутреннему убеждению? — спросил Рысин.
— Я слишком прочно связан с университетом. Без него я ничто… Да и красные как сила не внушают мне особого доверия. Хотя, должен признать, среди них попадаются и порядочные люди.
— Например, Трофимов.
— Например, он, — Желоховцев вызывающе поглядел на собеседника. — Я лично не знаю ни одной партии, которая бы на все сто процентов состояла из подлецов. Или, напротив, альтруистов… Из этого ровным счетом ничего не следует.
— Григорий Анемподистович, сегодня в перестрелке Костя ранен и, по-видимому, арестован.
— Я тут ни при чем, — быстро проговорил Желоховцев. — Что ему грозит?
— Самое худшее… Но вы можете помочь.
«Я не могу его бросить, — подумал Рысин, словно оправдываясь перед самим собой. — Я не хочу его бросать!» Он с ужасом осознал вдруг, что и у него появилась в этом деле своя выгода.
— Каким образом? — напрягся Желоховцев.
— А когда вы должны уехать? — Рысин ответил вопросом на вопрос.
— Завтра вечером.
— Тогда у нас еще есть время.
— Простите, но какое вам дело до Кости Трофимова? — Желоховцев только сейчас уразумел всю несуразность этого диалога. — Я не скрываю своего сочувствия к нему, он мой бывший ученик. Но вам-то что, расстреляют его или нет?
— Не ищите в моем предложении какого-то подвоха, я не собираюсь вас провоцировать. Военная комендатура этим не занимается. Я лично — тоже… Вам ничего не грозит, понимаете? — Рысин говорил коряво, долго подыскивал нужные слова. — Я столкнулся с ним во время поисков коллекции, о подробностях поговорим после. Его идеи меня не интересуют, но он безусловно честный человек. И мне хотелось бы помочь ему… Я никуда не хочу уезжать…
— Не продолжайте, — оборвал его Желоховцев. — Все и так ясно. Хотите к приходу красных заработать себе политический капиталец?
— Ничего вам не ясно! — Рысин ударил кулаком по подлокотнику и тут же осекся. — Даю вам честное слово, это не потому. Обстоятельства сложились так, что он может плохо обо мне подумать. Решить, будто я предал его. А я этого не хочу… Кроме того, наши цели во многом совпадают… Понимаете?
— Неужели вы тоже намерены передать мою коллекцию большевикам?
— Ни в коем случае. Мои деловые отношения с вами не дают мне на это права!
Желоховцев усмехнулся:
— Весьма признателен.
— Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли, — сказал Рысин. — Вы мой клиент. Это накладывает на меня определенные обязательства. Но по справедливости я бы отдал коллекцию Трофимову. Для него она не просто тема очередной научной работы.