Страница 4 из 17
Штабс-капитан деникинской контрразведки Алексей Петрович Муравьев был старшим сыном приват-доцента Киевского университета Петра Ферапонтовича Муравьева, специалиста по древнегреческой мифологии.
Муравьев подошел к окну. Он услышал громкое пение, отдернул штору. Из-за угла на Миллионную выходила короткая колонна юнкеров. В свете фонарей были видны их красные распаренные лица. Они шли из бани. Завтра на передовую.
— горланила колонна.
Над крышами домов, уходя к горизонту, висела темная туша ночи. Этакий исполинский фиолетовый язык. Оттуда наступали рабочие полки, оттуда из Москвы тянуло древним хаосом, азиатчиной. Алексей Петрович поспешно задернул штору и сел в кресло, поближе к покойному теплу и свету электрической лампы.
Итак, идею с гарпией Алексей Петрович про себя считал блестящей.
Вначале, узнав от Писаря об этой нелепой затее большевиков с почтовым голубем, Муравьев растерялся. Голубь мог прилететь на любую из ста тридцати двух (почти опустевших за годы войны) голубятен, он мог прилететь и просто на знакомый чердак, к своему окну, к своему дереву.
Попробуй поймать блоху под облаками!
Нельзя же поставить часовых к каждому дереву!
В тот день Алексей Петрович даже сломал в досаде карандашик.
Подчиненные сделали выписку о почтовых голубях в уцелевшей библиотеке Благородного собрания.
На письменный стол штабс-капитана легла коротенькая справка, отпечатанная на «Ундервуде».
«Первые сведения о почтовых голубях относятся к 3-му тысячелетию до н. э. Современная почтовая порода выведена в Бельгии. За день почтовый голубь способен преодолеть до 300 верст. Зерноядные. Гнезда вьют на деревьях. Тип развития птенцовый, Моногамны (Да что они, смеются надо мной!) Самцы окрашены ярче самок…»
Неожиданный выход подсказала вульгарная афишка некоего итальянца Бузонни, которую принесли штабс-капитану на предмет разрешения для напечатания и расклеивания по городу.
«Внимание! Жуткая вестница смерти. Живая легендарная гарпия. Сильнейший пернатый хищник тропических джунглей и летающий вампир! Показывается всемирно известным артистом Умберто Бузонни в фойе кинематографа «Европа». Желающим продаются фотографии птицы-убийцы…»
«А что если?..»
И на письменный стол легла еще одна короткая справочка:
«Южноамериканская гарпия — самая крупная из хищных птиц. Разновидность хохлатых орлов. Вес до полупуда. Охотится на обезьян, агути, свиней. Перья гарпии очень высоко ценятся индейцами Южной Америки».
Затем в кабинете Алексея Петровича появился и сам владелец опереточного зверинца Умберто Бузонни, заметно струхнувший авантюрист и жулик.
Муравьева интересовал лишь один вопрос.
— Да, — ответил пучеглазый итальяшка, — птица ручная… Последний раз я выпускал ее весной… Иногда она ловит птичек и всегда ест у клетки. Сальма — чистюля.
«Очень хорошо! Устроим соколиную охоту…»
Когда Муравьев впервые увидел гарпию, он вздрогнул от невольного испуга и гадливости. Из груди огромной облезлой птицы вырастали голые по локоть как бы женские руки. Вырастая из птицы дряблыми, старушечьими локтями, они молодели на глазах, набухая внизу четырьмя розовыми пальцами молоденькой пианистки, с четырьмя черными когтями, блестящими, как клавиши рояля. Птица злобно смотрела в глаза штабс-капитану, а нелепый хохолок из перьев на макушке, похожий на чепчик, придавал ее ледяной ярости привкус жутковатого комизма.
Можно было понять тот успех, которым пользовалась птица у рыночной черни.
От нее тянуло сквознячком смерти.
Сделав паузу, штабс-капитан приказал итальянскому антрепренеру Бузонни, за определенное вознаграждение от Добровольческой армии, обеспечить в течение недели, в преддверии возможного наступления красных ежедневное «летание» некормленой гарпии, с целью уничтожения посторонних птиц. Остатки пойманных птиц тщательно осматривать. Особое внимание при этом обратить на голубей. Всевозможные найденные предметы, как-то: гильзы, записки, кольца, метки и прочие устройства — немедленно передавать штабс-капитану в любое время дня и ночи. О результатах патрулирования докладывать ежедневно вечером, либо по телефону, либо лично все в той же гостинице «Роза Стамбула», в номере 21 на втором этаже, куда Алексей Петрович Муравьев приходил ночевать.
Кроме того, Муравьев приказал уничтожить все уцелевшие голубятни вместе с голубями (одновременно патрули стреляли бродячих собак, и объяснение давалось одно: угроза эпидемии) — тем самым штабс-капитан насколько мог «очистил оперативное пространство» для более успешной охоты голодной гарпии на почтаря.
Так коварной затее большевиков была расставлена ловушка в небе…
Муравьев вызвал по телефону караул.
— Докладывайте.
— Спит, ваше благородие… На допрос?
— Нет, я допрошу его утром.
Первым чувством у штабс-капитана после разговора с пьяным Николя было желание спуститься в караул и в упор расстрелять из именного браунинга арестанта.
Караульный положил телефонную трубку на рычаг, подошел к двери и заглянул сквозь наспех проделанный глазок. Там, в бильярдной комнате, прямо на бильярдном столе (это было разрешено) спал внезапно арестованный позавчера председатель подпольного революционного комитета большевик Петр Иванович Колегов.
Но ведь кроме кабинета штабс-капитана деникинской контрразведки А. П. Муравьева, кроме перпендикуляров, параграфов, точек и запятых есть еще бесконечное теплое небо, есть август, есть головокружение, есть, наконец, стремительный полет маленькой птички, бешеный перестук крохотного голубиного сердечка, есть удары двух крыльев о воздух, есть отчаянный лет белоснежного турмана Витьки, к правой лапке которого крепко-накрепко примотана медная гильза от патрона трехлинейной винтовки, а в ней пыжом — обрывок бумажки, на котором рукой комиссара кавдивизии товарища Мендельсона написан приказ подпольному штабу Энского комитета РСДРП. Всего пять слов:
Учителю. 25. Мост. 7. Мсн.
Турман вылетел в полдень.
Комдив Шевчук толкнул руками створки окна. От толчка окно распахнулось во двор. Там, у телеги с брошенными на траву оглоблями, мальчишка-вестовой Сашка Соловьев выпускал из садка почтаря. Он осторожно держал в руке пугливую птицу и проверял пальцем прочность узелков вокруг гильзы.
— А не долетит? — хмуро сказал Шевчук.
Сашка весело оглянулся.
— Домой ведь.
И подбросил турмана вверх.
— Ну, Витька, пошел! Фью-ю-ть!
К комдиву подошел Мендельсон и, заглядывая через плечо во двор, тяжело задышал в затылок.
— Сопливая затея, — сказал комдив комиссару, не оборачиваясь, — я решил Сашку послать.
Комиссар молчал, он думал о Колегове, о последней встрече с ним перед отступлением.
Турман сделал малый круг над двором и, неожиданно спустившись на крышу сарая, стал остервенело клевать гильзу.
— Пшел, кыш-кыш! — смешно подпрыгивал Сашка, пытаясь согнать почтаря.
— Расселся, — хмуро покачал головой Шевчук и, расстегнув кобуру, достал маузер.
— Сашку так Сашку, — согласился комиссар, — он из местных. Пройдет.
Шевчук высунул маузер в окно и бабахнул в небо.
Голубь свечкой взмыл вверх, сделал один круг, второй, третий. Казалось, в солнечном небе раскручивается праща, в которую вместо камня вложена белая птица.
— Жалко Сашку, — сказал Шевчук, толкая маузер назад в кобуру. — Мы в субботу их так ковырнем…
— А река? Всю дивизию утопишь, — возразил Мендельсон. — Нет, нам позарез нужен мост. У Колегова боевая дружина.
— Колегов, Колегов, — передразнил Шевчук, — стратеги в очках… А Соловья хлопнут!
— Хорошего коня дай, — только и сказал комиссар.