Страница 11 из 84
«В Пермское горное управление по 1-му департаменту от заводского исправника коллежского секретаря Тархова…» Адрес верный, и отношение — не от Артамона, от чиновного лица, это правильней. Цельный месяц косили по ночам для исправника, и к воротам его вензель ко дню ангела выделал Артамон из полосового железа: «…Вечно отпущенный на волю из крепостных господина Демидова крестьянин Артамон Кузнецов…»
Может, и кличку дядину вспомнить стоило? Надоело постыдное прозвище! Мало родители с ним намучились? «…Крестьянин Артамон Кузнецов подал на мое имя прошение, утверждая, что по именному Его императорского величества соизволению в 1804-м году господин тайный советник Николай Никитич Демидов дал…»
Вот-вот, это — отлично! Не просто Демидов — по именному царскому соизволению! Пущай в департаменте зашевелятся. Не просто! «…Дал вечную свободу его покойному дяде Егору Григорьевичу Кузнецову, а равно и ему, Артамону, с их семействами, и что через министра юстиции Его светлости князя Петра Васильевича Лопухина объявлено поверх того монаршее повеление о их независимости. Об оном было сообщено в Пермскую казенную палату. Приемля такое монаршее благоволение, с особой признательностью, усердием и ревностью продолжил Кузнецов искусный труд в собственной кузнице при Выйском того господина заводе…»
Вот она, заковырка-то! Вот она, заусеница: «при Выйском того господина заводе…» Уцепятся губернские, не на своей, мол, земле. «…Беспрепятственно до того времени, покудова не сделано было ему насильственным образом притеснение. С 1-го числа октября прошлого 1806 года нижнетагильская контора вынуждает его отправлять господину Демидову и оной конторе по сту коробов угля и требует обязательной подписи, как бы он не был оставлен от зависимости господина Демидова по Высочайшей воле».
Это к месту! Демидов-то и в те поры не больно разбежался давать волю, только пообещал. Сколько крестный бумаг в Петербург переправил, дожидаючись. Да и вот ведь беда с той вольной-то, ведь как хранил ее Артамон, как берег! А по весне Ванька в комодец залез, изладили с робятишками корабль, грамоту ту на парус пустили… Едва спасли. Макар случаем заметил: тащит вешняя вода потешный корабль прямо к Гольянке… Сушили после бумагу на солнце, разглаживали, да что толку — сильно попортилась вольная: в паре мест проткнута, главное же, подмочена, радужными разводами пошла. Буйствовал Артамон, розгами всыпал Ваньке, Макар юркому голову меж ног держал. Едва Дарья отобрала первенца. Заодно и Дарье врезал, ладно, на полатях Кирюшка заверещал…
Вот теперь и прилипает контора, насмехаются, не было, мол, вам воли никакой, сами, дескать, выдумали. Вот до чего дошло! А ведь в конторе имеется копия-то, притворяются токмо…
М-м-м, как там дале-то?.. «Ищет Артамон Елизаров Кузнецов защищение от незаконного притеснения и обиды и, уповая на силу Высочайшего благоволения, просит позволить ему в собственной кузнице работу производить по-прежнему и иметь жительство в том заводе в родительском доме…» Хорош Николай Никитич! Вровень со своими предками действуешь, добролюбом прикидываешься. Пред царскими-то особами покрасовался, подарочек загреб, три лета волю сулил. Кабы не дядя… А теперь вот, пожалуй: коли ты, Артамон Кузнецов, не наш — кузницу остуди и с завода подавайся куда хошь. Жена, дети, хозяйство? Плевать! Изволь записаться в конторе, запрягай Савраса, жги уголь, не вылазь противу прочих…
«…Прошу Пермское горное управление вразумить меня в разборе сего обстоятельства, наградив меня копией указанного монаршего благоволения». Ладно расписался Тархов, ловкую заковыку вывел. Это когда же отправили-то? Скоро три месяца будет. Надо было раньше, да ведь пока рассчитаешься с исправником…
Большая черная нахохлившаяся птица уселась на рябину и, медленно склевывая чудом уцелевшие с осени пожухлые ягоды, внимательно поглядывала на человека, неподвижно сидящего на чурбане, иногда издавала птица картавый звук, вроде как человека по имени называла, чем-то похожа была она… да, чем-то похожа на крестного…
— Артемон, — негромко призвал Егор своего крестника. — Мало осталось мне… Подойди-ка поближе, сядь. В уменье твоем уверен, хозяин из тебя получится, дело пойдет. А вот разумеешь ли ты, Артемон, каково назначение наше?
— Ну… чтоб деньгу заколачивать, чтоб дети, значит…
— Не о том я… Для чего живем, на кой пришли в этот бренный мир?
— Да опять же… детей приумножить, значит, хозяйство, чтоб не хуже людей…
— Эк заладил… Ну и то хорошо, и то ладно. А припомни-ка, для чего самокатку творил?
Артамон ухмыльнулся, припомнив, как катался он на бочке с солнцеволосой Анюткой Ворожевой, как свалилась она, ослепив его красотой, как задумал он выйти в первые женихи по заводу…
— К чему клонишь, крестный?
— А к тому, чтоб вразумел ты, как сам возрос: творил самокат для девы — получил с божьей да государевой милостью волю.
— С твоей, крестный, с твоей.
— Ладно… это… Так вот, для девки творил, для себя. А теперя кому самокаты сковал, для кого косы правил — для миру всего, для Тагила, почитай, для Расеи. Ой, подними ты меня. В изголовье подложь, этак лучше… Нет, ты не понял всего. Думаешь, дрожки для денег и воли? Дальше, дальше гляди. Что Дубасников-то намалевал под понтретом моим?
— Там… «творил по самоохотной выучке и любопытному знанию».
— И любопытному знанию, — как эхо повторил Егор, — и любопытному знанию. А знанию — нет предела, единственно — бог… Много зла на земле. Грешен человек. А все же не для девки, не для воли токмо, не для царя… По нашему-то следу, помяни мое слово, не таки еще экипажи да самокаты помчат… Вот и все… Приими, господи, раба твоего грешного… Причащался ли я, Артемон?
— Причащался. Поспи.
— В вечный сон… Не дожил на земле. Акулину, Настасью — проститься… Не дожил.
…У калитки стучали щеколдой, залился Трезорка. Открыл Артамон. Стоял в проходе неизвестный ему человек. Протягивает немытую руку когтистую:
— От исправника.
Удалился посланник. Боялся Артамон бумагу читать. Стоял и глядел на ребят. Долго ли порезвятся? Через пяток лет старший в цех…
Увязая в снегу, единой рукой, как ветряком, размахивая, показался Макар.
Зашли в кузницу, развернули бумагу. Макар больше Артамона взволновался, как будто его прежде касалось.
— Воззри, господи, на страдания наши, — бормотал. — Доброму бог на помочь…
Не велика бумага была.
«1808 года, генваря 16 дня Пермского горного правления в 1-м Департаменте приказали исправнику Тархову послать указ с тем, что означенный проситель Кузнецов жить в заводе может по силе Высочайше конфирмованного в июле в 13-й день 1806 года проекта горного положения 729-й и 739-й статей, но иметь кузницы и производить в оной работы не должен, ибо таковые заведения, которые основываются на огненном действии, требующем дров и угля, не только при заводах, но и в округах оных частным людям 756-й статьей проекта иметь не позволяется».
Не позволяется… Не позволяется… Не позволяется…
— До царя далеко, до бога высоко, — дрогнули Макаровы плечи.
Взял Артамон в руки кувалду, откинул от стены самокат и ударил по перекладине. Не сильно сперва ударил.
Кирюшка в дверь заглянул:
— Тятя, мамка чего-то тебя.
Дарья снова на сносях была. Не сказал Артамон про бумагу.
— Артамоша, погляди, что-то старший наш замышляет, кабы опять теплину не разжег.
— Не, тятя, не, Ванька наш там ребятам экую подкидную досточку изладил, он поспоровал с Серегой, что выше всех прыгнет, коль в чугунку играть…
Билось в голове Артамона: «Как же так? В петлю лезь или снова в завод?» Не работы боялся, к гари и пеклу с детства привык. Отнимали у него ремесло, по душе что… Снова уголь возить?.. Было счастье, ушло…
— Тять, а тять, ты самокат-то боле молотом не долби, — подбежал Кирюшка. — Ты отдай его мне. Ваньке вон хорошо, он придумывать дюже горазд.