Страница 80 из 101
Прощание было долгим. Мария Александровна уговорила астронавтов погостить у нее хотя бы до пятницы. Она собрала в дорогу сыну и несостоявшемуся внуку большой пакет домашней стряпни, сама вызвала таксомотор. Донатас подарил Федору маленький старинный вибронож, каким эстонские школьники начала века затачивали карандаши.
Особенно трудно расставался мальчик с Брудершафтом. Он хотел услышать от него все новые подробности о своем отце, и робот послушно припоминал их.
Перед тем как Гущин сел в таксомотор, робот подошел к нему и попросил в столице бросить пневмописьмо.
— Оно срочное, а с Урала ему почти полсуток идти придется!
Валерий Рафаилович сунул черный цилиндр в карман куртки и подсадил Федора в кабину таксомотора.
Долго еще пять разноцветных фигурок махали с земли вслед легкой машине.
Профессор Берест сидел за столом, барабанил пальцами по толстой синей папке и очень странно смотрел на Валерия Рафаиловича:
— Здравствуйте, Валера! С приездом!
Потом взял быка за рога:
— Вот какие дела, брат. Усыновить хотят твоего Федора!
— Кто? «Неужели все-таки мать решилась?» — мелькнула мысль.
— Нашлась добрая душа. Да ты его знаешь.
«Его?! Значит, мужчина! Уж не Донатас ли решил «вину загладить?»
— Ну, садись, слушай!
Гущин послушно подсел к столу. Берест вынул из кармана плоский фонитор и нажал клавишу. С пленки зазвучал знакомый голос:
Директору Интерната при институте Реанимации
Бересту П. Г.
Прошу Вашего разрешения по усыновлению воспитанника вверенного Вам Интерната Иванова Федора Яновича, 10 лет. Обязуюсь никогда, ни при каких обстоятельствах, не разглашать тайну его имени, а также — вычеркнуть данный факт из своей памяти.
Я знаком с Ивановым Ф. Я. четверо суток и могу с уверенностью заявить, что Интернат сделал из него оч-чень хорошего человека. Я, со своей стороны, готов продолжить дело, начатое Интернатом.
С первых часов знакомства между мной и Федей возникла глубокая взаимная симпатия, которая переросла в дружбу. Я чувствую, что мог бы заменить мальчику утерянную семью, и готов посвятить этому всю свою жизнь.
По профессии — я астронавт, но готов уйти из Космического Флота и приобрести новую, земную профессию.
Я надеюсь, что администрация Интерната благожелательно отнесется к моей просьбе.
С уважением,
Робот класса «РС-альфа», исполняющий обязанности робота сопровождения на к/к «Меридиан», Брудершафт.
С минуту люди сидели молча. Валерий Рафаилович смотрел на развинченный черный цилиндрик звукописьма, который пятнадцать минут назад лично опустил в приемник пневматической почты у ворот Интерната. Потом Берест нарушил молчание:
— Вот, брат, в каком мы с тобой мире живем… В хорошем, брат, мире!
Берест поднялся и вышел. Гущин остался. Он машинально раскрыл папку, которая лежала на столе. С титульного листа улыбалась белобрысая Федькина физиономия, а ниже красивым почерком профессора было выведено:
«Иванов Федор Янович. Год рождения 2099», а в скобках — черно и жирно — имя писателя и философа, имя, которому на протяжении почти двухсот лет одна половина человечества восхищенно рукоплещет и от которого презрительно отворачивается — другая. Это черное и жирное имя было перечеркнуто крест-накрест свежим, блестящим еще грифелем, которым обычно пользовался Берест, а внизу снова было написано: «Иванов Федор Янович».
Гущин отложил папку. Тихо мурлыкнула дверь. Вернулся профессор. Он вошел быстрым деловым шагом и, взглянув прямо в глаза вставшего навстречу инструктора, сказал:
— По решению совета Интерната, мы забираем у вас группу «Д-штрих».
— За что? — Гущин побледнел.
— Не «за что», а «почему»! — улыбнулся Берест. — Потому что эксперимент с группой увенчался успехом. Теперь за ними не нужен надзор специалиста такой высокой квалификации, как вы. Там теперь и молодежь управится. Тебя, Валерий, ждет более сложная задача. Вся предыдущая деятельность Интерната, да и всего института Реанимации, была лишь подготовкой к эксперименту, который начался два года назад. Теперь у тебя будет только один воспитанник. Смотри…
Он протянул Гущину фотографию, и Валерии Рафаилович впервые за пятнадцать лет работы в Интернате сразу узнал человека, которого ему предстоит воспитывать.
Вячеслав Запольских
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ХОЗЯЙКА
Рассказ
Дежурства на космодромной станции слежения проходят довольно однообразно. Сидишь перед пультами в бункере и вспоминаешь холодный воздух земной весны. Сверху, над шестиметровым слоем грунта, спекают песок протуберанцевые выхлопы светила.
Но в тот день настроение у меня было замечательное, акустика струила «Голубую рапсодию», на пульте связи меж сенсорами уместилась коробочка с воздушной кукурузой.
Пискнул сигнал вызова, и засветился экран. С орбитального дока вышел на связь Солар.
— Привет подземным жителям! — сказал он. — Караулишь каботажник с баритонами?
— Он уже стартовал?
— Минуту назад. Кстати, тебя ждет сюрприз. В лице Патриции Кевестаде, врача-ветеринара, сорока семи лет. — Солар тоже был что-то слишком весел. — Знаешь, что она написала в графе «цель прибытия»?
— «Охота на меркурианских мастодонтов».
— Держись за кресло, Леонид!
Солар выудил откуда-то квадратик анкеты. Я увеличил изображение и прочитал: «Цель прибытия — вступление во владение Котловиной Калорис».
— Не разыгрывай меня, сумасшедших в космос не пускают.
— А еще она показала мне роскошные бумаженции с водяными знаками, печатями и с датой сорокалетней давности. Так что готовься. Встречай хозяйку!
Гнусненько хихикнув, Солар дал отбой.
— «При закате солнца наша тюрьма необыкновенно прекрасна!»
Каюсь, это я процитировал классика. Вечером первого дня в шлюзовой жилого блока. Хорошо еще, что скафандр снять не успел — сразу получил два раза по шее, причем чувствовалось, что это не только тонизирующее средство.
Вообще-то местные закаты яркостью красок не блещут. Редкие молекулы водорода и гелия, которые астрономам угодно было называть меркурианской атмосферой, неспособны разливать багрянец и пурпур. И вообще вечер здесь наступает через 176 земных суток после рассвета.
Земных суток… Честное-благородное, тогда, в первый день, я вспомнил о Земле только на пороге жилого блока. Слегка обрадовался — думал, помучаюсь сладкой межпланетной тоской перед сном. Но не получилось. Как только мои ноющие (чуть ли не вслух) руки и ноги устроились на койке, все куда-то тихо и быстро уплыло. Весь этот первый день мы копали котлованы, ставили на фундамент токамак, наращивали вокруг него стены, монтировали перекрытия, тянули в секции линии коммуникаций и устанавливали санфаянс. Через восемнадцать земных часов мы смогли войти в наше жилище. Через восемь часов вышли оттуда, и начался день второй.
Все дело в том, что Меркурий — это комок превосходной железной руды диаметром 4878 километров. Имеются также никель, цинк, свинец и еще кое-что. Следовательно, после того как мы обзавелись жильем, техника была отправлена на расчистку площадки в полутора километрах от базы. Там намечалось строительство рудника. Метров через триста у моего «риноцероса» со звоном отлетел трак, и пришлось выбираться на поверхность. Пристегнув к скафандру универсалку, я лихо откинул люк, выбрался на броню и спрыгнул на черный песок. Трак валялся неподалеку, он врезался в склон низенького холма и поэтому не улетел за близкий здешний горизонт.
— Чего стал? — прозвучал в шлеме недовольный голос Коленьки Голубчикова, который шел следом за мной на контейнеровозе.
— Поломка! — жизнерадостно сообщил я и сделал шаг. Ботинок взрыл песок, и моя нога легко погрузилась во что-то, булькнувшее, как горячий кисель. Ничего не успев сообразить, я упал лицом вниз и ослеп. Заорал без голоса, сам себя не слыша, завозил руками и ногами, пытаясь отыскать опору. Но колени и локти проваливались. Сердце нырнуло с дурным стуком. Я ужался до микрона и, мелькнув, унесся в вечность.