Страница 68 из 80
— Я уже получил оплеуху. Сегодня, — сразу помрачнев, напомнил Юра. — Век ее не забуду.
— Вот и хорошо. — Юрий Иванович посыпал из солонки в лужицу пива на скатерти. — Слушай притчу. Как-то Бенвенуто Челлини, еще ребенком, увидел в горне саламандру и, обрадованный, закричал об этом отцу. А тот влепил ему затрещину, чтобы сын лучше запомнил этот миг. Бенвенуто никогда не забывал подзатыльник, а значит, и саламандру. Улавливаешь?
— Значит, помня вашу пощечину, я буду помнить и... — Юра помялся, скривил иронически губы.
— Да, будешь помнить, что ты подлец, — спокойно подтвердил Юрий Иванович. — Хотя, в отличие от Бенвенутиного отца, я действовал непроизвольно. Слишком уж большой дрянью казался самому себе, когда вспомнил, что науськал Цыпу на Владьку.
Юра, опустив голову, разглаживал складки на скатерти.
— Сам не пойму, как это получилось, — тихо сказал он. — Если вы — это я, то знаете, что я... что вы... что сейчас я...
— Чувствуешь себя скотиной, — пояснил Юрий Иванович.
Официантка принесла четыре тарелки жареной картошки с такими фантастически огромными кусками мяса, что Юрий Иванович крякнул. Девушка обиделась, сказала, что если товарищу клиенту порции кажутся маленькими, он может проверить раскладку и выход продукции по калькуляции.
— Нет, нет, что вы, спасибо, — переполошился Юрий Иванович и, когда официантка ушла, потер плотоядно ладони. — Почревоугодничаем?.. Я ведь ел-то сколько лет назад, то есть вперед, хотя было это всего лишь в седьмом часу утра, — замер, не донеся вилку до рта. — Знаешь, у кого я завтракал? У Лариски Божицкой. На свадьбе ее дочери.
Задумавшийся Юра, лениво ковыряя еду, дернул плечом — какое, мол, мне дело. Юрий Иванович, с сожалением глядя на него, рассказал о встрече с Ларисой, о том, как она, оказывается, любила и все еще любит его, Юрия Бодрова, о поцелуе и последних словах женщины. Юра поднял недоверчивые глаза, но смутился, отвел ставший ревниво-обиженным взгляд. Юрий Иванович расхохотался так громко, что буфетчица вздрогнула, а из кухни выглянула напуганная официантка.
— Чудак, она же тебя любит. Я для нее — это ведь ты.
— Да, понимаю... понимаю. — Юра совсем смутился. Отвернулся к окну. Долго глядел на площадь. Брови постепенно сдвинулись в раздумье, губы затвердели виновато и скорбно. — Скажите, а Владьку вы там, в будущем, видели? — спросил как можно безразличней.
— Как же не видел? — Юрий Иванович, выбиравший корочкой соус уже со второй тарелки, поперхнулся. Откашлялся в кулак. — Ведь это по его милости я сюда, кхе-кхе, — в командировку, так сказать, попал... Я возьму еще эту порцию?
— Берите, берите, я есть не хочу. — Юра суетливо пододвинул тарелку. — Как это по его милости?
— Шут его знает, — неопределенно шевельнул толстыми плечами Юрий Иванович. — Он мне о своей работе только в самых общих чертах сказал. — И добавил чистосердечно: — Все равно я ничего бы не понял в этой релятивистской зауми.
Он сначала неохотно, потом оживленней — отхлебывая пиво, пережевывая мясо, отдуваясь, взмахивая рукой, — поведал о вчерашнем дне. Юра не шелохнувшись слушал с лицом Фомы неверующего, вкладывающего персты в раны Христа. Попросил показать часы и, когда Юрий Иванович протянул пухлую волосатую руку, склонился над ними.
— Вот так Владька, — протянул задумчиво. Постучал осторожненько ногтем по стеклу циферблата. — А вы у него не попросили прощения за меня... то есть за себя, школьника? — спросил тихо и съежился.
— А ты, уже немножко зная меня нынешнего, как думаешь?
— Думаю, извинились. — Юра опустил глаза.
— Приятно слышать. — Юрий Иванович довольно фыркнул. — Значит, не совсем пропащий...
— Здравствуй, Юрочка.
Тот вскинул голову, и лицо стало и растерянным, и смущенным, и горделиво-счастливым одновременно.
Юрий Иванович тяжело развернулся на этот звонкий и радостный голос.
К столу подходила, небрежно помахивая сумочкой, кругленькая, пухленькая девица. Следом шел с отрешенным, независимым видом и тщетно скрываемой блудливой улыбкой Генка Сазонов.
— Вот ты где скрываешься, Юрочка. Пиво попиваешь? — Девица положила руки на спинку незанятого стула, качнулась. — Сесть-то можно? Не прогонишь? — и засмеялась. Вкрадчиво, двусмысленно как-то.
Юра дернулся, вскочил. Глянул виновато на Юрия Ивановича, пригладил пятерней чуб.
— Я не один. Я не знаю. Садись, Генка, — указал на четвертый стул.
Но Сазонов, набычившись, не шелохнулся.
А Юрий Иванович разглядывал девицу и чувствовал, что ее голос, ее ясное, веселое лицо, ее пышненькие формы вызывают, неизвестно почему, легкое беспокойство, схожее с неловкостью. И тут он узнал ее — Тонечка!
— Этот дядечка с тобой? — Тонечка села, закинула ногу на ногу. Уперла локоток в стол, уткнула подбородок в ладонь. Откровенно изучающе поразглядывала недолго Юрия Ивановича и повернулась к Юре. — А вы похожи. Ничего, симпатичный у тебя родственник, положительный. Вы извините, что я при вас, в глаза говорю, — кокетливо улыбнулась Юрию Ивановичу, оценивающе задержала взгляд на его лице.
Юрий Иванович понял наконец, откуда появилось ощущение неловкости и беспокойства, — вспомнил: это произойдет сегодня, потому что Тонечка организует у себя дома пирушку в честь последнего экзамена Юры, а когда поздно ночью драмкружковцы и подруги Тонечки начнут расходиться, она задержит его, и он останется, обмирая от страха, неуверенности и стыда.
Он еще раз зайдет к ней и еще. А потом зачастит, становясь все уверенней и самонадеянней, потому что опытная Тонечка будет восхищаться им, и он станет относиться к ней свысока, а вскоре и пренебрежительно. Это отношение к Тонечке он перенесет со временем на всех женщин: и на тех, с которыми будет близок, и на тех, с которыми будет едва знаком.
— Так ты, Юрочка, не опаздывай. Ведь соберемся только ради тебя, — напомнила Тонечка осевшим, потерявшим мелодичность, грудным голосом, обволакивая Юру зовущим, обещающим взглядом.
— Нет, девушка, никуда он сегодня не пойдет, — серьезно ответил за него Юрий Иванович.
— Почему это? — удивилась Тонечка и с веселой растерянностью воззрилась на Юрия Ивановича.
— Потому что... — Он хотел сказать: «Я знаю, чем это кончится», но получилось бы оскорбительно, и заявил: — Юра весь день будет со мной.
— И вы приходите, — невольно вырвалось у нее, но тут же она встревожилась: вдруг этот старый дядька действительно придет?
— Это было бы пикантно. — Юрий Иванович крякнул, затрясся в беззвучном смехе.
— Вот еще! Что вы обо мне вообразили? — Тонечка выпрямилась, выпятила воинственно грудь и, слегка откинув голову, погипнотизировала Юрия Ивановича уничтожающим взглядом. Встала. — Не забудь, Юрочка, мы тебя ждем, — напомнила ласково.
Юра, вишневый, с рубиновыми ушами, теребил складку скатерти.
— Не знаю... Я, наверно, не приду.
Тонечка и его погипнотизировала, только взгляд был не уничтожающий, а сперва изумленный, потом насмешливый.
— Дело твое. Мы и с Геночкой хорошо погуляем.
Взяла Сазонова под руку и гордой поступью удалилась к крайнему незанятому столику. Юрий Иванович видел, что будущий начальник горкомхоза стесняется, опасливо шныряет взглядом по залу — нет ли знакомых, не дай бог! — но хорохорится. К Тонечке подскочила официантка, которая, изнывая от любопытства, топталась около буфета; они схватились за руки, повскрикивали: «Тонечка!» — «Зоечка!» — и, пошептавшись, одновременно повернули гневные, осуждающие лица к Юрию Ивановичу. Он поманил официантку пальцем. Расплатился.
— Идем! — приказал Юре.
Выбрался, покряхтывая, из-за стола и, не оборачиваясь, вышел, сытый и довольный, из чайной.
Юра выскочил следом, пристроился рядом. Лицо было обиженно-отвердевшим — с выступившими скулами, побелевшими губами.
— Злишься на меня? — Юрий Иванович добродушно посмотрел на него. — Зря... Не забывай про бабочку из рассказа Брэдбери. Я знаю, что делаю, — и, увидев, что у Юры дернулась щека, ушел от разговора. Предложил: — Пойдем в Дурасов сад?