Страница 44 из 80
Семен очнулся и увидел совсем рядом молодого мокрого медведя. Звереныш стоял на задних лапах, обхватив передними тонкую листвяночку, смотрел на человека блестящими глазенками и быстро-быстро шевелил мокрой пуговицей черного носа.
— Да пошел ты... — сказал ему Семен сердито и проплыл мимо. Звереныш обиженно уркнул, шумно затряс деревце и исчез где-то позади. Плавно и сильно лодку внесло в лиман, медленно стало разворачивать. Хвастала река утренней красотой — смотри, запоминай. Семен и смотрел. Сидел он неподвижно, и слабое течение разворачивало то к речке, бурлившей неподалеку, то к темному, но уже проснувшемуся лесу с обидчивым медвежонком, то к вскипающему прибоем океану. Над ним уже начинался птичий гомон, и над черными скалами, облизанными сырыми ветрами, кружились птицы.
Сердце билось резкими толчками, лицо с натянувшейся и холодной кожей было чуть-чуть запрокинуто к небу, и первый же луч солнца, вырвавшийся из-за выпуклой массы воды, должен был ударить под полуприкрытые веки. Было очень важно не прозевать этот момент... Вот он! Значит, еще один день начался.
Семен подгреб к берегу, поднялся и выбросил лодку на песок, не оглядываясь, пошел вдоль прибоя, стараясь ступать по сырой полосе — так меньше проваливались ноги.
Он увидел Надюху не сразу, хотя до нее было метров триста вдоль дикого песчаного пляжа. Океан так притягивает взгляд, что сразу же начинаешь искать посреди тяжелого, всхолмленного, пустого пространства хоть что-то живое — парус там какой-нибудь. Хотя откуда здесь быть парусам! Но бывает, что промелькнет черный треугольный плавник касатки и тотчас же всплывут совсем рядом с берегом нерпичьи головы, поглядывая на тебя забавно и дерзко — «ты нас тоже сожрать хочешь?» Но сейчас океан был пуст, как на следующий день после сотворения мира.
Его внимание привлекли вопли и стенания чаек. Семен присмотрелся — вдоль прибоя, светясь обнаженным телом, шла девушка, и чайки крутились над ней горластым облаком: взмывали, падали, трещали и хлопали крыльями, орали самозабвенно и благодарно. Семен быстро пошел навстречу и скоро увидел, что Надюха почти бежит, легко касаясь босыми ногами черного песка, подкидывает вверх сырые крошки хлеба, и чайки глотают их на лету, закручивая над головой немыслимые виражи, едва не задевая ее по лицу тугими крыльями. Увидев Семена, Надюха бросила остатки высоко вверх, и чайки дружно возопили о несправедливости: крошек было много, они мелькали, падали, метались легкими точками от одного жадного клюва к другому, и приходилось стелиться почти над песком, чтобы не дать им упасть.
Семен вошел в эту живую, трепещущую карусель и сжал ладонями холодные, вздрагивающие плечи Надюхи. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами — даже дыхания не было слышно, — и тогда он осторожно прикоснулся к ее губам, мгновенно ощутил их солоноватую свежесть. Девушка сама прижалась к нему, и у нее оказались все-таки теплые, хоть и вздрагивающие губы.
Чайки давно унеслись, покачивая крыльями на восходящих потоках. Они остались вдвоем — большой, уже седеющий парень и почти обнаженная девчонка с доверчиво опущенными руками.
— У тебя купальник сырой, — сказал чуть слышно Семен. — В море лазила без спроса?
— Не-ет, — помотала она головой. — Я бежала, бежала, стало жарко... Нет, правда — жарко, и вон там, за поворотом, увидела водопадик — легкий такой, весь сверкающий... Я и встала под него, но он холодный — жуть...
Семен снял куртку, накинул ее на плечи, застегнул верхнюю пуговицу. Получилось не то накидка, не то ментик какой-то, в нагрудном кармашке позвякивали патроны. Она поняла, поджала забавно губы, тряхнула коротко остриженной головой — кавалерист-девица...
— Где одежду оставила?
— Вон там, под корягой.
— Бегом до нее... Сейчас разведем костер, а там и солнце поднимется повыше, согреешься, — и подтолкнул ее тихонько в спину. Она послушно побежала, по-девчоночьи размахивая руками, и Семен едва удержался, чтобы не ломануться следом, подумал быстро: «Сивый уж, черт, а все бегать хочется как молоденькому». Он знал, что если броситься следом, то сильное, тренированное тело, так стосковавшееся по движению, будет легко и послушно. Да что это в самом-то деле — ведь молодой он еще совсем... «Ну-ну, — сказал он себе. — Считают не по годам, а по ребрам», — и пошел торопливо, растирая на ходу вдруг онемевшее лицо.
Костер догорал на берегу бесцветным пламенем. А они лежали в лодке. Оранжевая резина быстро нагрелась и подсохла на солнце, лодку несло от одного берега узкого лимана к другому, но и там течение закручивалось плавным водоворотом и снова их уносило. Откуда им это было знать — чистое небо над лодкой, взгляду не за что зацепиться, а берегов из-за высоких бортов совсем не видно.
Когда они вернулись, день уже настоялся теплыми запахами леса. Костер рядом с палаткой прогорел до белого пепла, и над ним сиротливо висел закопченный чайник. Слабо шевелился флаг на антенне... И самозабвенно, до звона в ушах, стрекотали цикады. Семен остановился, растер ладонью мускулистую грудь, выдохнул:
— Хорошо...
Надюха молча остановилась сзади, уткнулась головой в его плечо.
— Хорошо, — повторил Семен. — Эти чудаки мне выговор по связи объявили... Да если бы я знал, что здесь будет так хорошо, я бы за этим выговором пешком с Ключевской сопки сюда пришел.
Через неделю Надюха случайно поранила запястье ржавой железкой — крышкой консервной банки. Пустяковая вроде царапина. Надюха отерла кровь о полу куртки и ничего никому не сказала. Прошло три дня, и рука опухла. Стало ясно, что это заражение, и самим не справиться. Пришлось вызывать санрейс. А до конца сезона еще оставалось месяца два... Или три — как масть пойдет. «Интересно, где будет последняя точка?» — подумал Семен, когда вертолет, увозящий Надюху, даже не стало слышно.
6
Последнюю точку Семен писал на Западном побережье, в болотах он заканчивал сезон. На пятый день, когда точка была уже записана, пришел вертолет. С ним прилетели Андрей и Валерка: конец сезона — запись станций на идентичность. Все лишнее барахло было отправлено на базу, рабочие отпущены в отгулы, оставалось три дня работы.
— Может, полетишь с Виктором в город? — спросил Семен у Сашки. — Мы здесь без вас управимся.
— Не-ет, — заупрямился тот. — Вот теперь-то я точно доработаю до конца, — и пошел в палатку.
Палатка стояла на берегу неширокой обмелевшей речки, посредине непролазной тундры. Осень уже отошла, и от серых красок было холодно, хотелось снега. И снег пришел.
Пурга надвигалась с запада, со стороны Охотского моря. Она назревала с утра, но лишь к полудню поднялся крепкий ветер, пролетел первый редкий снег. Парни курили рядом с палаткой. Несколько минут они рассматривали низкое, нависшее небо, потом Семен сказал:
— А ведь не хватит дров...
Они еще раз посмотрели в сторону моря — горизонта уже не было видно, земля и небо смешались в белой пелене.
— Это — на неделю, — сказал Валерка. Сутулясь, он натянул капюшон штормовки, огляделся по сторонам. — Я смотрю, вы здесь дрова пилили. Надо забрать хоть вон те чурбаки...
— Хорошо, если только на неделю, — вылез из палатки Сашка. — А то задует бог знает на сколько...
За те пять месяцев, что парни не видели его, он почти не изменился — такой же голубоглазый, кудрявый, с небольшими пшеничного цвета усиками. Только говорить он теперь старался деловито и озабоченно. Парни переглянулись, и Валерка сочувственно сказал:
— Верно, Санечка... Бог знает на сколько...
Было ясно и так, что западный ветер может дуть и три дня, и неделю, но если бы это сказал кто-то другой, его можно было бы поддержать, вспомнить год семьдесят восьмой, когда пурговали сорок три дня, или короткую, но страшную пургу под вулканом Горелым... Но Сашка не изменился, он так и остался для них новым человеком в отряде. Камчатка еще его не приняла, и сейчас он повторил чужие слова, и отвечать ему было необязательно.