Страница 3 из 80
В наших судьбах имелось нечто общее. Я попал в старпомы тоже не по своей воле и тоже с понижением в должности. Знакомство началось с некоторой настороженности ко мне Арлекина, в то время, конечно, Владимира Алексеевича — в известных кругах, и Володьки-капитана — в кругах известных менее, но достаточно обширных. Они простирались от приморских духанов до мандариновых плантаций в предгорьях. Настороженность была понятна. После анонимки и всех передряг, последовавших за ней, я и сам поначалу чуть ли не боязливо вглядывался в каждого встречного-поперечного. Когда же у меня и капитана начались задушевные разговоры, он объяснял бесчисленность своих знакомств в местном обществе буднично и весьма прозаично:
— В раковине долго не проживешь, ежели ты не мягкотелый рак-отшельник. Да и зачем застегиваться на все крючки перед здешними аборигенами? Они, брат, испокон веку поставляли на буксиры собственных шкиперов и привыкли обращаться с ними по-свойски. Так чего же нос задирать? Танкер — в прошлом, живем — в настоящем, а я принимаю жизнь в масштабе один к одному.
Да... Таким он и был в те годы...
Потом была война, были Севастополь и встреча в Аполлоновке, была Казачья бухта, и он, именно он, о чем мне стало известно совершенно случайно, грузил меня с пробитой головой на подлодку. А после был Лондон и наша последняя до нынешнего дня встреча...
— Кстати, — вспомнил я, — просил тебе кланяться некий кептен О’Греди. Занесло меня в Саутгемптон, и — представляешь! — познакомились на причале.
— Ну?! Жив курилка!.. Ах, Федя, Федя, с каким бы удовольствием я пожал сейчас руку этого ирландца... Он по-прежнему рыжий?
— Скорее... кофе с молоком. По крайней мере, та пакля, что виднелась из-под фуражки, напоминала традиционное пойло наших кафетериев.
— О годы, годы...
Я засмеялся.
— Ты чего?
— Цитирую О’Греди: «О годы, годы... Мы были молодыми и дерзкими!» Улавливаешь сходство?
— Н-да... Годы мои, годы, горе мини з вамы... Стряхнуть бы десятка два и снова ударить по морям. Ты-то ведь все еще моряк.
— Я?! Столоначальник в присутственном месте.
— Не прибедняйся, отче! — Он расстелил полотенце и покойно развалился на нем, закрыв глаза ладонью. Я же сказал, что знаю о тебе все: держишь пальцы на морском пульсе планеты.
— А собственный пульс — еле прощупывается, и пальцы дрожат... Работа, как нынче говорят, больно стрессовая, — я невесело усмехнулся, — телефоны будят в ночь-полночь. И не просто будят, а требуют твоего срочного решения. Бывает, тут же, ночью, снимаешься с якоря и летишь на Камчатку, в Африку, в тартарары, на кудыкину гору. В этом году, друг Володя, я до Англии и в Норвегии успел побывать, и в Марокко. А движок только на валидоле и держится. Откажет однажды в облаках и — посадка в море вечных туманов.
— Дывитесь, люди: неужели мы такие старцы? — Он приподнял ноги — живот вздулся буграми мышц. — Пятак найдется?
В кошельке нашлись три копейки. Я подумал: «Неужто еще может?»
— Рупь нынче мне не по силам, а эту козявку... Р-раз!
Монета была смята дугой. Он нажал на края — сомкнулись.
— Значит, вовремя сделал передышку, — позавидовал я. — Знаешь, как я расстался с морем? Летел в Канаду и... клюнуло прямо в Домодедово. Выгрузили из аэроплана и — в кардиологию. И вот что я понял: после шестидесяти важно не упустить некую критическую точку. Пересечешь ее на полном ходу — враз сковырнешься, но если на время сбросишь обороты у этой вешки — можешь и дальше жить с морем в некотором ладу.
— Застопоришь? Что-то не похоже на тебя.
— Теория... Больничные размышления, среди которых есть и такое. А ты почему ушел с моря? С твоим-то здоровьем?
Он долго молчал.
— Рассказывать длинно — не интересно, — сказал наконец сквозь зубы, — коротко — подумаешь, что ною. А если в двух словах, то замордовали меня комиссии. И все из-за стармеха Лютикова. Я с него дисциплину требую, он на меня жалобы строчит: то технически неграмотно эксплуатирую судно, то самодурствую. Надоело. Попросил убрать от меня Лютикова, а мне в управлении — бац: «Так вы же, Владимир Алексеевич, уже пять лет как имеете право на полноценную пенсию!» И проводили. С музыкой. Через полгода встречаю Лютикова. Смеется, гад: я, говорит, не таких, как ты, сколупывал. Поверишь, чуть не задушил его! Не стал руки марать лишь потому, что подумал: коли не смог справиться с такой гнидой — прямая тебе дорога, Володька, на покой.
— Чего же ко мне не обратился? — Я был огорчен. — Ведь знал, где сижу, на каких постах.
— Неужто забыл — я к начальникам не ходок. Тем более, если они когда-то числились в друзьях. Кстати, за все годы ни разу не вспомнивших обо мне. Соображаешь, столоначальник?
— Бей по шее — не пикну!
— Арлекин никогда не бьет гостей, Федя.
2
Арлекин, персонаж комедии дель арте, известен мне только по работе французского живописца Сезанна. Других изображений я не знаю, а в предвоенные годы не был знаком и с этим. Я к чему клоню? А к тому, что никогда внешность Володьки, Владимира Алексеевича значит, не имела никакого сходства с тем классическим персонажем.
Настоящий Арлекин, как я понимаю, — хитрец, проныра и везунчик. По крайней мере, такой он у Сезанна. А Володька? Я не мастер на портреты, тем более словесные. Так что заранее прошу извинения за избитые сравнения и частые повторения «но», — привык к так называемым «штурманским зарисовкам», которые требуют не художественности, а стандартных характеристик.
Был Володька в ту довоенную пору молод, это естественно; не высок, но и не то чтоб низок, круглолиц, но — скуласт. Не красавец, но... В общем, здоров как бык и жилист как черт. При всем при том грузен, но не толст. Внешность — сплошные противоположности. И лишь одно не вызывало сомнения, что определялось тогдашним словечком «моща». Силенкой наградил его батька-кузнец, любовь к морю досталась от Каспия, возле которого прошло детство, а вот ноги слегка искривили конские бока. Мальчишкой был великим охотником до скачек на «диких мустангах». Не упускал случая потягаться в джигитовке со сверстниками-персюками, жившими бок о бок. И нужно сказать, именно кони были выбраны, чтобы добраться до «настоящего» моря. Году, что ли, в двадцать шестом, когда граница имела много прорех, Володька с дружком-персиенком, и тоже сыном кузнеца, перешли в Иран, присоединились к каравану и пересекли Аравийский полуостров. Родители настигли беглецов в Адене, где капитан австралийского парохода уже согласился взять мальчишек «боями». Папаши не чикались. Отлупили отпрысков и в связанном виде доставили в Пехлеви. Оттуда — к родным очагам.
То путешествие также знаменовало первую встречу с языками. С английским, в частности. И способности прорезались, но об этом позже.
Кстати, о происхождении Арлекина. В том смысле, откуда взялось это имя. Владимир Алексеевич может обижаться на меня, но я и по сю пору считаю Красотулю виновной в его нелепом прозвище. «Красотуля», между прочим, Володькино словечко. Так он зовет жену, так и я буду называть ее впредь. Тем более, присутствовал при их знакомстве и могу свидетельствовать как на духу.
...Мы с Володькой пробирались крутой узкой улочкой.
Солнце успело сплюснуться о горизонт, вечерело, но мой капитан сразу углядел у побеленной стены двух фыркающих котят. Рыжий лупил черного по усатой рожице, но было ясно — игра.
Володька швырнул в салажат щепку и даже расхохотался от полноты чувств — была у нас в тот день какая-то удача.
— Лопес! Бонифаций! Быстро ко мне! — послышалось из-за кустов инжира. Звонкий девичий голосок. И сразу же, без пауз, гневное: — Шляются тут разные хулиганы!
Мы, понятно, обернулись к хозяйке пушистых обормотов. Мать честная... Краса-девица с умопомрачительной косой толщиной в перлинь![1] Впрочем, все остальное тоже впечатляло.
— Вот так красоту-уля... — шепнул Володька и громко добавил с командирским металлом, что означало приказ, требующий моментального исполнения: — Старпом, поторопись на вахту, а я слегка задержусь для обсуждения с гражданкой зоологического феномена: отчего один котофей что закат в пустыне, другой — черней черноморской ночи. Лопес и Бонифаций? Оч-чень мило... — Перемахнул низкий заборчик и был таков.
1
Перлинь — растительный трос толщиной 102—152 мм в окружности.