Страница 25 из 80
Они распрощались недовольные друг другом, а вскоре английские коллеги свели кептена с офицерами Адмиралтейства, друзьями лейтенант-коммандера О’Греди, и он постарался выпотрошить их. Впрочем, в том не было труда. На свет появился рапорт командира «Черуэлла» и ходатайство офицеров фрегата. Последовал детальный рассказ о происшедшем на крейсере и — взаимные расспросы. Прощупав настроение кептена, офицеры выложили просьбу О’Греди предпринять какие-то шаги по дипломатическим каналам «в защиту попранной справедливости». Кептен обратился к своему боссу.
— Поверьте, господа, у посла имелись личные причины пощекотать нервы островитян. Подробности вам не нужны, а результат вы уже лицезрели. Боюсь, заключительный акт не понравился боссу, но — сам виноват. Зачем потащил к вам Маскема?
Владимир расстроился: так вот какова подоплека вручения награды — союзники сводят какие-то счеты!
— Выходит, наш хозяин, — Владимир поискал глазами посла, но не нашел, — наградил не меня, а себя, оконфузив з д е ш н и х х о з я е в?
— «Морской крест» получен вами заслуженно! — возразил кептен. — Полярные конвои — трехсторонняя акция, в которой гибнут и американские моряки. И потом... Вспомните «Черуэлл», просьбу офицеров и рапорт командира фрегата...
— Я узнал об этом только сегодня.
— Какая разница? Просили военные моряки, побывавшие в боях, в том числе и рядом с вами. Им лучше знать, кому следует награда. Нет-нет, орден получен вами не за красивые глаза!
День шел на убыль. Мы уже подустали от разговоров. Задумались, глядя в чистое небо, облитое ясной зеленью близкого вечера.
— А ты не догадался, Федя, спросить нашего друга ирландца, за какие дела-подвиги он получил орден Красного Знамени?
Все ушли с пляжа. Я тоже отлежал бока и начал подумывать о благах цивилизации, но Владимир никак не мог расстаться с прошлым — крепко мы разбередили его, ворочая вдвоем.
— Догадался... Спросил.
...Выйдя из порта, мы шли, как говорится, куда глаза глядят. Не сговариваясь, направились к мэрии, к ее удобным скамейкам и фонтану, уже подсвеченному разноцветными лампочками. Четырехгранная башня с часами напоминала маяк, но вообще здание мэрии выглядело суховато. Смахивало на крепость.
— Простите, кептен, — я наконец решился задать этот простенький в сущности вопрос, — а какая из ваших заслуг отмечена нашим орденом?
— Заслуг... Причем здесь заслуги? Да-да! Как военный моряк, я выполнял свой долг и, надеюсь, выполнил. Да-да-да! После госпиталя вернулся на «Черуэлл». Сопровождал в Архангельск новый караван и... Знаете, мне помог Арлекин. Его рассказ о том, как пришлось подставить под торпеду тральщик, чтобы защитить транспорт с детьми. Кто-то из его товарищей на Черном море решился на этот шаг.
— Да, сам он и решился!
— Почему-то я тоже думал об этом. Да-да! Именно тогда, и потому прикрыл фрегатом флагманский крейсер. Да-да-да! Вы — русский, и я не буду скромничать. Поймете. Что было — то было. Кстати, тем крейсером оказался все тот же «Абердин».
— Но... без Маскема?
— К счастью, да. Вы, конечно, знаете о трагедии конвоя PQ-17? Она имела большой резонанс среди моряков, и это естественно, — продолжал О’Греди, — тем более, поползли слухи, что наше Адмиралтейство имеет к ней какое-то отношение. Вспомнили Маскема — чья креатура? Адмиралтейства! К тому времени контр-адмирал стал фигурой достаточно одиозной. Его и убрали со сцены. Тихо, мирно, без скандала... Как же, будущий лорд!
— Значит, «Черуэлл» погиб?
— Не в этот раз. Хотя... Мой фрегат потопить не так-то просто! — Ах, как ему хотелось сказать, что фрегат уцелел. В голосе, мне показалось, прозвучали молодые задорные нотки. — Случилось это к востоку от Медвежьего. «Черуэлл» держался на плаву, а ваши соотечественники пришли на помощь и отбуксировали фрегат в Мурманск. Там, во время ремонта, я и был представлен к ордену.
— И английский офицер Джордж О’Греди носит орден эСэСэР, Джордж О’Греди!..
— А вот Арлекину достался — от янки. Жаль, не удалось встретиться. Перед выпиской из госпиталя я получил от него последнее письмо. Сообщал, что улетает на родину. В представительство больше не вернулся. Да и к чему? Арлекин — боевой офицер.
— Черт возьми, почему ты, а не я повстречался с ирландцем?!
— Ах, синее море, фрегат «Черуэлл»?.. — Не скажу, чтобы в этот момент я испытывал злорадство — вовсе нет. Просто вздохнул облегченно (слегка облегченно), хотя и постарался не выпускать вздох наружу, дабы Арлекину не подумалось, будто я в какой-то мере оправдываю себя. Да, я вспоминал о старом товарище, но мимоходом, урывками, на ходу — попробуй соберись с силами хотя бы для розыскных писем. И Арлекин покинул Англию, не позаботившись об адресе ирландца и не оставив свой. Положим, время другое и другие заботы. Война — к чему загадывать о встречах, если неведом завтрашний день? И все-таки, как ни мимолетно было их знакомство, оно — неординарно. Так почему бы не разыскать друг друга после войны и не терять контактов? Они нужны, особенно в наше время, которое есть всего лишь, поговаривают, промежуток между прошедшей войной и преддверием новой. О возможности новой твердит мир, стыдливо прикрывая пальмовой ветвью атомные игрушки и бактериозно-химическую дрянь.
— Думаю, можно попытаться разыскать О’Греди, а, Федя?
— Зачем пытаться? — усмехнулся я. — Взять и написать. Об адресе я позаботился.
— Ну?! — Он перевернулся на живот и, ей-ей, взглянул на меня с немым обожанием.
— Вот тебе и «ну»!.. Потому и встретились через сорок лет.
— Думаешь? — Теперь он смотрел на меня, скорее, с любопытством. — А может, не слишком хотели встретиться? А вот теперь поняли, что себя обокрали.
— Кстати, что ты делал в тот вечер на Хаймаркет? — Я резко «переложил руль» и поспешил увести разговор с опасного фарватера: в его «может» виделась прежде всего моя вина. — Помнишь, я налетел на тебя, когда бравый капитан-лейтенант брел в гордом одиночестве к Пикадилли, и так удивился встрече, что с великим трудом вытащил собственный язык из собственного горла!
— Разве вспомнишь, Федяка? — усмехнулся Владимир. — Допустим, хотел попасть в театр, жаждал одиночества в темном зале, а ты налетел, пристал с расспросами — душа на дыбы встала!
— Что — душа... Душа, как сказал поэт, грустит о небесах, а мы, мил друг, пока, слава богу, топчем грешную землю.
— «Топчем землю», Федя, — пустые слова. Лихие немного, но бессмысленные. Зачем ее топтать? На ней жить нужно, ходить — бережно. Земля столько вытерпела, столько всего... Для нас с тобой война кончилась сорок лет назад, а землю, Федя, все еще ковыряют железом и динамитом.
— Алексеич, — взмолился я, — ну чего ты на меня навалился?! Я всего лишь конторский служащий!
— А землю, Федя, в основном конторские мудрецы и гадят. Не хлеборобы же. Словом, отношу я твою словесную браваду на счет старческой лихости, которой хотел ты, Адеса-мама, блеснуть перед постаревшим Арлекином.
— Не будем уточнять, будем собираться. Заболтались, а глянь на обрыв, это не Красотуля высматривает абреков?
— Она... Хотела сразу со мной на берег, как узнала в конторе, кто ошвартовался в здешней гавани, да я не пустил к морю старушку. Сначала, сказал, мы одни побеседуем за жизнь. Вдруг, говорю, сцепимся, как Лопес и Бонифаций. Отпустила... Поиграть. Давай, старпом, собирай шмутки.
— Будем собираться, капитан, — я потянулся за одеждой.
Красотуля с улыбкой наблюдала, как мы пыхтим, одолевая подъем. Конечно, она лишь отдаленно напоминала прежнюю Красотулю нашей молодости, но ведь и мы... У нее хоть глаза остались прежними, как инжир с того куста, возле которого состоялось знакомство. Этими огромными да черными глазищами она долго и тщательно разглядывала меня. И как разглядывала!.. Заглядывала в прошлое? Молодость искала, надеялась увидеть отблески давно прошедшей новогодней ночи, а в них — большетрубый буксир, меня, помятого и забинтованного до маковки, а рядом, в той же тесной каютке, разлюбезного Арлекина и себя в костюме Пьеро? Кто знает... Может, видела только Володьку, встали перед ней страшные военные годы, дни и месяцы ожиданий, молчаливый эфир, когда ни тире ни точки от ее Арлекина, тонувшего в очередной раз где-то в Атлантике...